Тери Браун - Порожденная иллюзией (ЛП)
* * *
Следующим утром я решаю поспать подольше, позволив матери самой приготовить себе завтрак. После ночных неприятностей я все равно не очень голодна. Мама и Жак куда-то уходили, но теперь вернулись и тихо беседуют в гостиной.
Мы с Синтией никому не стали говорить о срыве миссис Линдсей в ресторане.
– Дядя в любом случае об этом услышит, – заявила подруга. – «Линди» – практически его офис. Но я не хочу, чтобы слухи долетели до Джека или его семьи.
Я согласна. Тоже не хочу, чтобы мама узнала.
Уже одевшись, я меряю шагами комнату. Миссис Линдсей безумна. Почему мы продолжаем сталкиваться? Причастна ли она к моему похищению?
Нужно выяснить больше о том видении. Уверена, это ключ ко всему.
Я вздрагиваю. Завтра Оуэн ведет меня в Метрополитен-музей, но вчерашнее фиаско все омрачает. Завтра будет весело, потому что с Оуэном всегда весело. Он знает, как хорошо провести время. Я зло втыкаю шпильку в свою черную шляпку, пытаясь удержать ее на месте. Вот Коул совсем не весельчак, он, скорее… Замечательный. Коул просто замечательный.
А я своим поступком подвергла его опасности.
Я невольно смотрю на ящик, в котором спрятала письмо. Прежде мне не давали его прочесть чувство вины и замешательство, но вдруг там что-то, что я должна знать? Закусив губу, я бросаю взгляд на дверь и вытаскиваю конверт.
Я не ошиблась – крупный, витиеватый подчерк определенно принадлежит девушке.
«Дорогой К.
Надеюсь, это послание застанет тебя в добром здравии и безопасности – с особым акцентом на безопасность. (Подробнее об этом позже). Во-первых, боюсь, что Общество трещит по швам. Или начнет трещать, как только пройдет голосование. Кое-кто из наших отныне не поддерживает политику закрытого клуба, не говоря уже о том, чтобы принимать в правление женщин! Сторонников у нас много, но и врагов тоже – даже несмотря на то, что их предводитель пропал. Потому-то я пишу: наши связные оказались правы. Мы верим, что сейчас он в Штатах. Одна из его экстрасенсов была найдена в лечебнице в графстве Суррей. Она совсем помешалась от всех этих экспериментов, и я сомневаюсь, сможем ли мы ей помочь. Нас уверяют, будто бедная девочка всегда была неуравновешенной. Как же меня это злит! В любом случае я уверена, что наш «друг» не станет пытаться связаться с тобой напрямую – не после той трепки, что ты задал ему в прошлый раз, – но он вполне способен нанять кого-то, дабы переманить тебя на свою сторону. Что заставляет меня задать следующий вопрос: как хорошо ты знаешь девушку, о которой все время пишешь? Очень странно, что не сама медиум, а ее дочь оказалась подобна нам. И странно, что такой серьезный юноша, как ты, так пишет о девушке! А если без шуток… ты ей доверяешь? Я бы посоветовала тебе быть осторожным, но ты и без того всегда начеку.
Прошу, береги себя.
Г. передает привет.
Л.»
Я убираю письмо в конверт, и сердце болезненно сжимается. Если Коул и доверял мне, то сейчас, безусловно, перестал. Неужели он думает, будто я украла письмо, чтобы отдать его врагу – кем бы он ни был? И почему Коул не уезжает, если здесь ему угрожает опасность? Что все это значит, и что об этом известно доктору Беннету? Почему на самом деле он покинул Общество? Как всегда, у меня больше вопросов, чем ответов.
Глава 23
– Ты правда нормально себя чувствуешь? Выступать сможешь? – спрашивает Жак, когда мы готовимся к выходу на сцену. На лице его отражается тревога – даже усы выглядят несколько нервными.
Я посылаю к нему серебряную ленту, как учил Коул, но в итоге ничего. Несмотря на уроки по управлению даром, эмоции Жака все еще недоступны.
– Да, дорогая, ты точно в порядке? Оуэн сидит в зале, в первом ряду. Уверена, он не откажется заменить тебя еще разок.
Я фыркаю. Истинные мотивы моей матери видны невооруженным глазом – безо всяких способностей.
– Оуэн не так талантлив и опытен, как Анна, – возражает Жак. – Публика ждет именно ее. Нельзя их снова разочаровывать.
Не знаю, кто удивлен сильнее – я или мадам. Судя по выражению лица, скорее она. Однако импресарио этого не замечает и уходит, пожелав нам удачи.
– Ты действительно мечтаешь именно о такой жизни? – вдруг спрашивает мама.
Я отворачиваюсь от зеркала, перед которым пыталась скрыть свои выцветающие синяки.
– Ты о чем?
Она слегка улыбается:
– Ты почти взрослая. Вряд ли я когда-нибудь задумывалась о том, что ты можешь захотеть для себя чего-то другого. – Мама встает и, глядя в зеркало, приглаживает и без того гладкие волосы. – Теперь, когда наше положение улучшилось, ты, возможно, пожелаешь уйти из шоу, выйти замуж, родить детей. Жить более нормальной жизнью.
Мое сердце сжимается. Мама никогда не перестанет меня удивлять. Но искренна ли она? Или просто пытается вытурить меня из шоу? Я отправляю к ней нить, но та вздрагивает и исчезает, не достигнув цели. Наверное, все запутали мои собственные эмоции, или же я просто не хочу знать, что чувствует мама.
В дверь стучат – пора начинать, – и я следую за мадам на сцену. Стою за кулисами, и от волнения сердце бешено стучит. Неважно, насколько все плохо, насколько сложна моя жизнь, выступление – это всегда радость.
Может, из-за того, что нас с матерью переполняют эмоции, может, просто звезды так легли, но все проходит отлично.
Стоять перед зрителями, слышать их вздохи и смех так приятно. Но на протяжении всего выступления в голове вертится мамин вопрос. Хочу ли я остепениться? Стать респектабельной? Или хочу вот такой жизни?
«А почему нельзя иметь и то, и другое?» – шепчет тоненький внутренний голос.
Почему я не могу быть и женой, и иллюзионистом? Растить ребенка и выступать? Мама так и делала. Но, опять же, она не лучший пример для подражания.
Ближе к концу шоу меня охватывает ощущение дежавю. Покалывание в животе переползает в грудь, и я пропускаю реплику, когда ноздри заполняет запах жженого сахара. Дыхание учащается, я глупо улыбаюсь. Болезненная красная вспышка перед глазами – и вскоре зрители, сцена и даже моя мать исчезают. Я погружаюсь в темноту видения. Мама. Связанная, с кляпом во рту. На лице синяки, в глазах вызов и страх. Но не за себя. Она боится за меня. Я чувствую ее всеобъемлющее отчаяние, будто свое собственное. В кадре появляется темная неповоротливая фигура, и по моей спине пробегает озноб.
Он идет за мной.
Впервые я стараюсь наблюдать за всем, будто сижу в кино, чтобы отделить разум от ужаса, поглотившего тело. Смотрю на движущийся ко мне силуэт, отчаянно пытаясь разглядеть, кто это. Кто меня преследует? Кто держит в плену маму? Но картинка меняется – я под водой, легкие горят огнем. К горлу подступает тошнота, мир вращается, словно волчок.
Зрение возвращается, и на секунду я вижу зрителей, которые с недоумением взирают на зовущую меня мадам. Но затем комната начинает вертеться все быстрее и быстрей, и, прежде чем все погружается во тьму, последнее, что я слышу, – как мама выкрикивает мое имя.
Прихожу в себя на диване в гримерке. Надо мной склоняется незнакомец с большими рыжими усами. Я сдавленно вскрикиваю и отталкиваю его.
Мама спешит ко мне:
– Все хорошо, дорогая. Это доктор.
– Я только проверю ваши зрачки. Яркий свет, – предупреждает мужчина, прежде чем посветить мне в глаза. – Еще раз.
Я моргаю, и он легонько прижимает руку к моей шее.
– Как себя чувствуете?
Я прислушиваюсь к себе. Синяки со времен похищения еще болят, но ничего нового.
– Прекрасно.
– Сесть можете?
Я киваю, доктор подкладывает руку мне под спину и помогает приподняться. Мама протягивает стакан воды. Я делаю осторожный глоток, помня о накатившей перед обмороком тошноте.
– И что там такое произошло? – допытывается мама. – Все было хорошо, и вдруг ты перестала отвечать.
Я закрываю глаза, слишком расстроенная и подавленная, чтобы придумывать оправдания. Слишком рассеянная, чтобы мыслить связно.
– Вот это и произошло, – говорю и пытаюсь выбросить видение из головы, но оно проигрывается снова и снова. Что оно значит?
– У нее, видимо, запоздалая реакция на случившееся в тот раз, – раздается голос Оуэна из другого угла гримерной. – Готов поспорить, она просто утомилась.
Я неловко ерзаю. Что он здесь делает?
Доктор закрывает свою черную сумку:
– Думаю, весьма уместно предположить утомление. Сколько у вас выступлений в неделю?
– Четыре, – отвечает мама. – Я так и знала, что не стоит ей сегодня выходить. Она должна просто отдыхать.
Я опускаю глаза, чтобы не смотреть на нее. Она кажется искренней, по-матерински заботливой, вот только забыла упомянуть, что не возражала, когда утром я убиралась в квартире и готовила ей чай.
