Элиетт Абекассис - Сокровище храма
— Не доверяешь, — усмехнулся Наср эд-Дин и, взяв мою чашку, отпил половину, оставшееся протянул мне: — Держи, теперь можешь пить!
Десять даров, усевшись в кружок вокруг нас, пили молча. Некоторые лежат на подушках и, казалось, подремывали, вдыхая подслащенный чайный пар и аромат благовоний, тлевших в четырех углах зала.
Через какое-то время я начал ощущать легкое оцепенение, к которому примешивалось состояние странного блаженства. Губы непроизвольно раздвигались в улыбке. Мне хотелось говорить, смеяться, петь. Но дары встали. Они проводили нас через темные коридоры в большую светлую комнату, где стояли стулья и столы, инкрустированные драгоценными камнями; там нас ожидали федуи — посвященные. Федуи приветственно поклонились нам и поздравили с удачным прибытием. Они открыли дверь комнаты, выходившую в сад.
Выйдя в сад, я обомлел. О чудо! В этот величественный поздний час моему взору предстала красота, великолепие, очарование. Солнце еще испускало слабые лучи, окрашивая все вокруг в красно-коричневые с золотистым оттенком тона, румяня взбитые сливки облаков. Легкий ветерок нес освежающую нежную прохладу. Роскошная густая зелень окружала нас в тщательно продуманном беспорядке. Среди высоких кустов мелодично журчал ручеек с кристально прозрачной водой. А вокруг ручейка росли розы, едва распустившиеся бутоны были так свежи, что захотелось попробовать их на вкус. С вершины горы, где находился сад, видна была земля, простиравшаяся до горизонта; у меня возникло чувство, будто я парю над ней вне времени и пространства.
Неожиданно земля исчезла, я был один перед текущей водой, тронутый ее непостоянством, а мои глаза, ослепленные красотой, улыбались, насытившись, удивленно счастливые, влюбленные, ибо я познал счастье, наслаждение, блаженство.
Тогда только я заметил зеленые и голубые деревья, которые не покачивались под ветерком; их контуры были настолько изящны, что они казались нарисованными; это были деревья совершенства. Вышитые на лоснящемся шелке деревья, зелень, вышитая на зеленом фоне, деревья, подернутые золотом и бронзой; закатная дымка накинула на них золотисто-бронзовое с зеленоватым оттенком покрывало, окутала огненно-осенней вуалью, навевая мечты о разгаре лета; деревья с мягким переходом оттенков от светло-зеленого к темно-вишневому… Этот пейзаж в преддверии сумерек, казалось, был нарисован для меня, мною — все эти вуали цвета спелой черешни и темнеющего облака, небо, затянутое вуалью цвета окиси меди, становящееся длинным и зеленоватым, зелень с бронзовым оттенком чая в чашке, мягкий переход смешанных тонов, деревья, вечерняя прохлада, веющая с неба… и все это шептало, кричало, радовалось в зеленом ларце сада.
— Смотри, — весело сказал я Наср эд-Дину, — смотри, дерево совершенства!
Тут-то и появились женщины, томные, они пели и танцевали под звуки мандолины. Они принесли блюда со сладостями, которые мы отведали, ибо были голодны. Никогда не приходилось мне вдыхать такие ароматы и никогда пища не казалась такой вкусной; я познал смысл слова «наслаждение».
Потом одна из женщин приблизилась ко мне и прильнула к моим губам — сколько времени длился этот поцелуй? Час, два или больше? Она улыбалась как-то неопределенно, нерешительно; у нее были длинные шелковистые волосы и глаза, прозрачные, как вода в ручейке, и она говорила: «Прижмись ко мне», а я отвечал: «Друг мой, мои глаза пожирают тебя, и все же я не осмеливаюсь смотреть на тебя». И еще я говорил: «Я ищу твой взгляд и не нахожу его». И еще я говорил: «Ты — видение, мне трудно смотреть на тебя, я слепну». И еще я говорил: «Ты расплываешься в моих глазах». И еще я говорил: «Я не знаю цвета твоих глаз, но чувствую их выражение». И еще я говорил: «Я не вижу твоих губ, но знаю ширину их улыбки». И еще: «Я знаю, что у тебя благородные и гордые крылья носа». И еще: «Я восхищен движениями твоих рук, но не знаю, маленькие они или большие». И еще: «О твоем теле я догадываюсь только по его движению». И еще: «Друг мой, мне знаком этот ритм, эти толчки». И еще: «Везде я вижу тебя; все женщины кажутся тобой». И еще: «Все женщины собрались в тебе, тебя отличает только походка». И еще:
«Я не знаю, как ты выглядишь».
«Я не могу смотреть в твое лицо».
«Я не знаю, чем ты живешь».
«Я познаю тебя глазами любви».
И я почувствовал, как поднимается и летит над водой мое тело, словно поднятое в воздух дыханием благодатным, обжигающим, прозорливым, чувствующим, кричащим, теряющим время и предугадывающим наслаждение; летит мое тело над жгучей пылью, под острыми молниями и над вечерней мелодией, которую напевают тихие голоса, над мелодией без слов, нежной, радостной и печальной; над яркими, сильными, пестрыми красками. Вдыхая полной грудью, я позволял нести себя до конца, к волнующей колонне свободы. Приподняв ее вуали, бравируя своей властью, я искал рубеж услады на ее теле, качавшемся при прикосновении. Я увековечился, томясь на розах женщины со сладким чревом. Я был счастлив в ее раю. Я только что вошел в другой мир… но тут за мной пришли рефики, вынув меня из объятий моей женщины.
И тут я прервал чтение. Я увидел нечто, наводящее мысль на букву букв, букву начал, букву
Долго я всматривался в нее. И неожиданно все обрело смысл, и я был этим поражен. Сколько времени это длилось? Я не мог бы сказать, так был поглощен активным пониманием этого текста… «Йод», буква была нарисована на лбу Джейн. Есть сто тысяч причин, чтобы любить тех, кого не любишь, и нет ни одной, чтобы любить существо в частности, и все-таки именно его-то и любишь. Существовала тысяча способов забыть черный блеск ее глаз, и, тем не менее, я не забывал о нем, ведь он унес меня далеко от самого себя, к другому миру, словно взвившийся дымок, где все было черным и прекрасным, где я улетучивался, потрясенный до глубины души; и сердце мое бешено билось, когда она обращала свой взор к пустыне, и ухо мое настораживалось при звуках моего имени, и острая необходимость отвечать ей и еще раз услышать ее голос была похожа на зов, перед которым ничего не существовало. Начиная с этого момента я жил в ожидании. То есть я терпеливо ждал, как делал это всегда.
Я всего лишился, да, я все отдал. Я отдал свое сердце и свое время, я отдал свою мечту, свою миссию, свой идеал, я отдал даже то, чего не имел, я потерял самого себя, я столько отдал, что уже не существовал, от меня остался лишь пустячок, одна лишь точка…
Лассикам пришлось с трудом уводить меня, так как мне ни за что не хотелось покидать этот сад; даже сам Наср эд-Дин напрасно меня упрашивал и говорил о причинах, приведших нас сюда; я ничего не хотел слышать. Наср эд-Дин силой вынужден был увести меня подальше от наслаждений, очаровавших мое сердце.
Мы прошли длинными коридорами и нескончаемыми туннелями, которые привели нас в конце концов ко дворцу Горного старца. Вход охранялся двадцатью сподвижниками, вооруженными мечами и кинжалами. Сопровождаемые рефиками, мы вошли в большое помещение, где на деревянном троне, инкрустированном драгоценными камнями, восседал Горный старец.
Мы увидели старика с белой бородой, сохранившиеся на голове седые волосы спадали на плечи, покрытые плащом, переливавшимся красным и черным. Но его черные глаза на изборожденном морщинами лице глядели на удивление молодо.
— Долго же я тебя ждал, Наср эд-Дин, — пробормотал Горный старец.
Наср эд-Дин опустился перед ним на колени и поцеловал ему руку.
— Прошу простить, но были затруднения, в Каире…
— Я знаю, — сказал Горный старец.
— Я пришел к тебе с моим другом…
— Не надо представлять его, — произнес Горный старец, повернувшись ко мне. — Тебя зовут Адемар Аквитанский, и ты — Великий магистр черного ордена, второго ордена Храма. А я — тот, кого ты должен встретить.
Я низко поклонился. Горный старец жестом пригласил меня сесть напротив. Сел и Наср эд-Дин.
Тогда Горный старец открыл передо мною серебряный ящичек, в котором лежали серебряная корона и семирожковый золотой канделябр.
— Смотри, Адемар, — сказал Горный старец. — Узнаешь?
— Похоже на канделябр из Храма, если судить по гравировке.
— Знаешь, почему он здесь?
— Да, — ответил я, — ведь у вас находится сокровище Храма, которое мы должны забрать обратно.
Горный старец какое-то время смотрел на меня, потом ответил:
— Забрать его, но почему? Теперь именно мы, ассасины, должны обеспечивать постоянство ордена, ибо у нас есть военная и религиозная организация, которую мы переняли у ессеев, как и вы, тамплиеры Мы, как и вы, созданы по подобию военного и религиозного ордена ессеев, основываемся на Наставлении по дисциплине, которое является опорой наших уставов как в доспехах, так и в повседневной одежде, и посвященные носят белые плащи, свойственные нашим орденам — христианскому и исламскому. У нас такая же иерархия, как и у вас, так как Великий магистр, Великий приор, приор, братья, солдаты и сержанты соответствуют нашим лассикам, рефикам и федуям. Мы носим белые плащи с красной вышивкой, похожие на белые плащи с красными крестами Ордена. У нас один и тот же Устав: Устав ессейской общины. Именно этим Уставом руководствовался Хассан ибн Саббах при создании нашего тайного братства.
