Средневековые убийцы - Обитель теней
Епископ развалился в кресле.
— Ты вполне уверен?
Болдуин уже все ему объяснил:
— Здесь мало места для сомнений. Джон был всей душой предан келарю и конечно же настоятелю. Мальчишка пришел в ужас от поступка девушки, рассказавшей о проделке с призраком, ведь это привело к аресту настоятеля. Сын Уильяма, конечно, ни в чем не был виноват. Потому-то о нем и позаботились с таким тщанием. Думаю, Джон сожалел, что причинил ему вред, но он так жаждал отомстить девушке, что жизнь Пилигрима представлялась ему мелочью.
Епископ Уолтер опустил взгляд на свои ладони.
— Это, пожалуй, домысел.
— Я бы с удовольствием заподозрил ее братца. Тимоти очень озабочен сохранением чести семьи. Не отца — тот все еще любит Джульетту, — а Тимоти. Ему она в конце концов приходилась всего лишь сводной сестрой. Потом стало казаться, что виновен отец Пилигрима. Он был явно задет переменой в сердце жены. Она сначала полюбила его, но влечение к молодому человеку, ровеснику, оказалось сильнее. Однако чем больше я размышлял о различии в положении тел и о том, как повлияли на судьбу обители неосторожные ее слова, тем яснее мне становилось, что тут сыграла свою роль месть. Быть может, убийцей двигали те же мотивы, что у Тимоти. Возмущение против оскорбления, нанесенного чести группы. Но не семьи, а монастыря.
— Мы обсудим это дело с местным епископом, и я предложу наказать парня.
— Пожалуйста, сделай это, милорд. А теперь мне хотелось бы вернуться в город и добраться до постели, — сказал Болдуин.
— Ты хорошо потрудился, сэр Болдуин. Благодарю тебя.
Болдуин кивнул, однако, пока он шел вслед за Саймоном по бесконечным коридорам во двор, перед его мысленным взором представали лица подозреваемых: искаженное болью и обидой лицо сэра Генри, полное тоски и отчаяния лицо Уильяма и, наконец, лицо брата Лоуренса. Лицо человека, на глазах которого все, во что он верил, было уничтожено каким-то послушником.
Болдуин подумал, что из всех потерь тяжелейшая — потеря монаха. Другим, по крайней мере, оставалась питавшая их сила ненависти. У Лоуренса не осталось ничего.
Акт четвертый
Июль 1373 года
Джеффри Чосер повертел в пальцах перо. Прищурился на ряд других перьев, выложенных справа на столе. Пересчитал их, хотя заранее знал ответ. Не нужно ли их очинить? Подушечкой указательного пальца он попробовал кончик того, что держал в руке. Стержень гусиного пера, по правде сказать, совершенно не нуждался в подрезке. Он положил перо. Потянулся, на дюйм или два пододвинул к себе чернильницу. Разгладил на столе чистые листы бумаги. Тоже без всякой надобности.
Он вздохнул. Знакомые маленькие хитрости — лишь бы оттянуть момент, когда придется все-таки коснуться пером бумаги и начать писать. Все что угодно, лишь бы потянуть время.
Он сидел у открытого окна. Внизу, у ворот, слышался шум работ. Приехав накануне вечером, Джеффри Чосер заметил между стеной и бастионом яму, куда поместился бы сидящий человек. Каменную стену над ямой укрепили деревянными подпорками. «Водой размыло», — догадался Джеффри, глядя на скалившуюся над головой горгулью. Она веками изливала дождевую воду. А может, вода из подземного источника медленно подмывала стену. Места здесь были болотистые.
Вот послышались скрежет мастерка по камню, шутка, невнятное проклятие рабочего, поднимавшего особенно тяжелую глыбу. Джеффри задумался, не закрыть ли окно, чтобы отгородиться от шума. Как-никак, он прибыл в Бермондси в поисках мира и тишины. По ту сторону Темзы шумел Лондон, но в ордене монахов-молчальников можно ведь было рассчитывать на кусочек мира и тишины. Здесь не должно быть иных звуков, кроме звона колоколов, зовущих братию к молитве. Словно в ответ на эту мысль, зазвонил колокол. Закрыть окно — означало бы лишить себя теплого ветерка и запахов летнего утра, дышать затхлым воздухом помещения. Чосер обвел глазами комнату. Скудная обстановка — кровать в одном углу, тяжелый сундук — в другом и под окном — стол с табуреткой, на которой он сидел. Но в сравнении с кельями и спальнями, отведенными монахам, обстановка достойна дворца.
Джеффри Чосер кое-что понимал в дворцовых залах. Его жена, Филиппа, и трое младших детей совсем недавно выехали из своих комнат в маленьком дворце Джона Гонта на берегу Темзы. Джон Гонт, третий сын короля Эдуарда, порой привлекал Джеффри для участия в личных делах или для выполнения тайных поручений, связанных с дворцовой жизнью, но у семьи имелись более веские основания поселиться во дворце Савой. Джеффри временами, в промежутках между поездками, останавливался в этом дворце, но ни когда не считал его своим домом в отличие от жены Филиппы — дочери рыцаря, прожившей юные годы под покровительством покойной королевы Англии. Филиппа во дворцах была как дома.
Чосер при всякой возможности скрывался в домик у городских ворот в Олдгейте, купленный им незадолго до женитьбы. Там был его дом, там он хранил свои книги, бумаги и письменные принадлежности. А теперь по некоторым причинам домик в Олдгейте стал пристанищем всей его семьи: жены, детей и слуг. Домик у ворот, казавшийся таким просторным, оказался тесен для семейной жизни. Оттого-то Джеффри, желая спрятаться от домашней суеты, и перебрался на несколько дней на южный берег, в монастырь Бермондси. Ни муж, ни жена не признавали этого вслух, но оба понимали, что под предлогом работы супруг бежит от семьи.
Сложилось так, что это летнее утро Джеффри проводил тоже в доме у ворот. Гостевые покои на первом этаже у внутренних ворот монастыря. Здесь размещали самых важных мирских гостей или тех, кому желал выказать благоволение аббат Ричард Дантон. Джеффри впервые увидел Ричарда Дантона накануне вечером, когда прибыл в монастырь. Он с удовольствием вспомнил слова, сказанные аббатом при встрече. Тот был красивым мужчиной, сочетавшим в себе властность с непринужденностью манер. Он, как видно, неподдельно обрадовался приезду Джеффри. Он сказал…
Но воспоминания Джеффри были прерваны воплями за окном. Ответный крик. Еще и еще. Это уже не добродушная перебранка, а настоящие оскорбления. Бранились рабочие, поправляющие осыпавшуюся кладку у основания монастырской стены. Их спокойные голоса доносились невнятно, зато крики звучали вполне разборчиво. А ведь, казалось бы, рабочие в монастыре должны выказывать почтение к святому месту? А вот ничего подобного, сплошные «свиной навоз» да «дерьмо коровье». Чосера все это совершенно не касалось, но тем больше было причин выглянуть в окно.
Немало обрадованный случаем оторваться от дел, и в то же время спрашивая себя: «Дел? Каких еще дел?», он встал и сдвинул в сторону стол, чтобы подойти к окну. Смотреть пришлось прямо вниз, и поначалу он видел только пару шляп, надвинутых рабочими до бровей, чтобы укрыться от солнца, поднявшегося уже высоко и светившего жарко, несмотря на ранний час. Чосер разобрал только, что один из рабочих был молод, почти мальчишка.
Работники рассматривали нечто, скрытое от взгляда Чосера. Они застыли в напряженном ожидании. Джеффри узнал позы людей, которые, видя затевающуюся драку, не знают еще, то ли принять в ней участие, то ли разнимать драчунов. А вот и двое главных героев показались на глаза, отойдя от стены под окном. Они, пригнувшись, стояли друг против друга, между ними было чуть больше ярда. Из своего окна Джеффри не мог видеть лиц, но позы и зажатые в кулаках инструменты — у одного резец, у другого мастерок — выдавали готовность к схватке. Человек, сжимавший резец, владел только одной рукой. Другая, левая, высохла и висела как птичья лапа. Должно быть, в возмещение ущерба, вся сила его сосредоточилась в здоровой руке и плече.
Джеффри отвел глаза от четверки рабочих. Площадка южнее дома — внутренний двор — пустовала, только черный кот нежился в солнечном пятне между тенями. Но монахов в черном облачении нигде не было видно. И неудивительно, ведь только что прозвонили к терце — служители божьи к утру молятся уже четвертый раз. Чосер скосил взгляд на залитый солнцем двор, заклиная кого-нибудь выйти и вмешаться. Сухорукий уже замахнулся резцом и перенес вес на левую ногу, изготовившись к нападению. Джеффри дальше высунулся из окна и, не раздумывая, закричал. Не «Прекратите!» или «Что вы делаете?», а просто «Эй!».
Этого хватило. Рабочий с резцом поднял голову. Он щурился, но все равно Чосер оставался для него просто тенью в окне. Он открыл рот, словно хотел сказать или прокричать что-то — зубов в черной дыре рта было меньше, чем пальцев у него на здоровой руке. Он опустил резец и помотал головой, как будто уверяя, что ничего дурного и не думал. Второй тоже поднял голову, прежде чем уронить руку с мастерком. И двое зрителей уставились в сторону Чосера.
Он чувствовал, что должен сделать что-то еще, но не знал, что сказать. Так или иначе, ссора между рабочими в Бермондси — не его дело. Он сам был здесь гостем и не имел власти. Хватит и того, что он, сообщив драчунам о присутствии свидетеля, предотвратил, хотя бы на время, насилие.
