Золотое пепелище - Валерий Георгиевич Шарапов
Однако местный капитан был великодушнее московских.
– Вот. Так что даже не беспокойтесь, щипач он аккуратный, на случайный карман не полезет. А если вам нужно мое мнение…
– Нужно, – заверил Дементьев.
– …то разумнее устроить операцию иного рода.
И рассказал, какого именно.
* * *Миша Усольцев по кличке Солист пребывал в приподнятом настроении. Голова с похмелья не болит, погода прекрасная, море теплое, денег предостаточно, можно не работать по мелочам, добывая на условный бутерброд. Размышляя над тем, куда направить свои стопы в модных остроносых туфлях, он рассматривал две альтернативы: к Майке или в «казино» к Осипычу.
Одно не просто исключало другое. Любимая, но такая упрямая девчонка поставила ультиматум: или она, или игра. Ах, как жестоки бывают эти нежные, эфирные создания. Будь на месте Майи другая шмара, выбор был бы очевиден, но эта вот впилась в сердце, въелась в печенки, и, по правде говоря, если б не честность настоящего вора, женился бы. Порядочность останавливала: девка-то неиспорченная, чистой профессии, медсестра в санатории «Нефтяник». Как она будет одна маяться, да еще и на сносях, а то и с малы́м, если придется Мише отъехать на курорт совсем иного рода?
Солист натурально никуда не собирался, но философски признавал за судьбой право рано или поздно щелкнуть его по носу, а ментам за его художества надеть на запястья наручники. «Чего ж тогда мучиться в раскоряку? – рассудил он. – И так, и так уйдет Майка к какому-нибудь честному трудяге, а кто знает, что я недополучу именно сегодня?»
И решился, отправился к Осипычу на Морскую. Кто ж знал, что он принял судьбоносное решение, что с этого похода вся его жизнь пойдет по совершено иному руслу?
В притоне было прилично и сдержанно весело. Случайных людей здесь было мало, сведения о том, где можно спокойно расписать пульку-другую на интерес, распространялись лишь среди избранных, проверенных товарищей. Но даже редкие захожане, попадавшие сюда, вели себя неизменно пристойно. Это было заведение, отличавшееся отменным тоном, тут не бывало ни мордобоев, ни даже ругани не звучало, ни пьянок, ни марух – только игра.
Если же кто-либо в азарте пытался выйти за рамочки дозволенного, то призывался «вахтер», бузотера выставляли «на мороз», отбирая устное обещание более никогда своей фотографией тут не светить. Желающих проверить, что будет, если нарушить слово, не находилось. Завсегдатаи из года в год приводили таких же, как и они сами, приличных людей. Возможно, где-то среди игроков были и крупные рыбы, возможно, что и «сделки» тут же тоже заключались, но Миша не в свои дела никогда не мешался, работал лишь по своей специальности и в одиночку.
Солист сразу срисовал этого незнакомого, но явно жирного карася, точнее, его руки. Миша, как и любой порядочный жулик, считал себя тонким людоведом, поэтому, когда не «работал» и не играл, получал настоящее удовольствие от изучения и созерцания других. Он нередко просто так ходил на Морскую, не играя, как другие ходят в библиотеку или кино, – за новыми историями, за острыми ощущениями. К тому же Осипыч, «папа» хазы, старый фотограф, умел выстраивать нужную картинку, атмосферу, которая очень нравилась щипачу-эстету.
Вишневые лаковые поверхности столов, тихий шелест карт и разнообразных купюр – поновее, извлеченные из карманов нефтяников и овощных королей отзывались звонко, шикарным хрустом; бывалые, видавшие виды – из кошельков трудящихся и интеллигенции, – те скромно шуршали, стесняясь собственной потасканности. Свет деликатно выхватывал не лица, обладатели которых, во-первых, к публичности не стремились, во-вторых, в них не было ничего интересного – он был обращен на столы.
А тут среди знакомых приглушенных звуков Миша услышал хруст, точно суставы выходили с надлежащих мест, – очень знакомый звук, поскольку сам он именно так разминал пальцы перед работой. Осторожно озираясь, нашел источник заинтересовавшего его звука, увидел два редких образчика рук – мускулистые, узкие, белые, как у бабы. У самого Солиста пальцы были, что у твоего скрипача, но тут были длиннее, и очень странно они себя вели, эти руки с длинными пальцами.
Шла игра в очко, банкующий запускал карточки; они, скользя, подползали и безошибочно замирали напротив игроков, и все игроки вели себя как люди: брали, осматривали, прикидывали шансы на выигрыш, либо пасовали, либо докупали – все чинно-мирно. А у этого, с пальцами, как будто внутри все кипело, и этот кипеш перетекал в кончики пальцев: то скрючатся они, то задрожат мелким тремором, как у старика, то по столу барабанят, как палочками.
Что это за чудо такое принесло сюда? Ну-ка, посмотрим. Манжеты свежайшие, запонки скромные, точнее, неброские, но и не дешевка, а червленое серебро. Достойные часы, ослепительный пиджак, замшевый, и отсюда видать, что не фабрика «Большевичка», гэдээровский, а то и сама Италия. Сам же лет двадцати пяти, смазливый, чернявый, и видно, что азартный до невозможности – вон как уставил глазища на карты. Играл, впрочем, осторожно, прикупая без риска, но прямо видно было, как сводит у него пальцы развернуться по-настоящему.
«Ишь, как звенит-кипит. Что за типчик? Цыган, армянин, грузин? В любом случае интересно», – решил Солист, нащупывая во внутреннем кармане пачку денег.
Тут как раз один за столом сорвал хороший такой банк, и многие разочарованные игрой потянулись прочь, и чернявый в их числе. Миша, зайдя сбоку, вежливо раскланялся, предложил:
– Не желаете ли в преферанс?
Тот, вздернув нос, смерил заносчивым взглядом, но тотчас, как бы спохватившись, отвел смолистые глаза и пробурчал куда вежливее:
– Мне в буру привычнее.
– Можно и в буру, – покладисто согласился щипач, беря его под локоток и увлекая в сторону надлежащего стола.
Уже через полчаса тридцать рублей из кармана пижона перекочевало к Солисту. Играл цыган неплохо – на дворовом уровне, конечно, – но нервничал и срывался, совершая ненужные ошибки. Скинув выигрыш, сцепил пальцы, потом расцепил и принялся нещадно ими хрустеть.
– Все? – уточнил Солист не без сочувствия.
– Нет, – громче, чем положено в обществе, возразил тот, – играем.
– На что?
Тот потащил с запястья часы.
Прошло четверть часа, и уже Миша начал несколько нервничать. Ошибки пижон совершал по-прежнему, но без губительных последствий, в результате чего начал нахально выигрывать. К своим часам
