Лампа паладина - Наталья Николаевна Александрова
– Хорош! – невольно сказала я.
Кот и правда был красавец: очень пушистый, совершенно черный, только на кончике хвоста несколько белых волосков.
Он сделал пару шагов в мою сторону, раскрыл розовую пасть и громко… нет, не мяукнул, то, что он выдал, никак нельзя было назвать мяуканьем. Это было бы просто оскорбительно. Кот издал громкий крик густым басом: МАУ!
Я даже вздрогнула, а из комнаты послышался слабый голос:
– Трюша, Трюша…
Кот аккуратно обогнул меня, как будто я была лужей на асфальте, и пошел в спальню.
Как выяснилось, кота звали Трюфель, к хозяйке на постель он не прыгнул, хоть она его и звала, покрутился по комнате и ушел.
Я уговорила Ираиду выпить чаю и отправилась на кухню. Там тоже было чисто и просторно, никаких разноцветных прихваточек, салфеточек и вязаных кукол на чайник, простые керамические чашки без всякого рисунка, обычные стальные приборы, блестящая металлическая сахарница.
– МАУ! – послышался вопль снизу, так что я едва не выронила чашку.
Надо же, подкрался неслышно…
Кот подошел к холодильнику и тронул лапой дверцу, после чего снова заорал. На этот раз я была начеку и ничего не уронила, потом заглянула в холодильник и нашла там кошачий корм. Если честно, то больше ничего особо съедобного в холодильнике и не было. Чем же сама Ираида питается?
Я вывалила коту солидную порцию корма в его миску (она, кстати, была нарядная, яркая, с картинками). Кот подошел к миске, понюхал еду и сморщил нос. Затем брезгливо дрыгнул ногой и вышел из кухни, не оглянувшись.
– Ну ты и нахал! – сказала я и пошла к Ираиде.
Вид ее мне не понравился. Бледность не прошла, и губы синюшные остались. Чашку она взяла с заметным трудом, отпила глоток и отставила, отказавшись от сухарей и окаменевших пряников, которые я нашла у нее в буфете.
– Как вы?! – спросила я, только чтобы что-то сказать, ясно было, что Ираиде не так чтобы хорошо.
– Не уходи, – сказала она, увидев, что я метнулась на кухню, – ничего не нужно, просто посиди со мной.
Голос был тихий, слова давались ей с трудом, вот вы не поверите, я совершенно не узнавала нашу Бастинду! И это наводило на нехорошие мысли, видно ей и правда плохо.
– Славная ты девочка… – продолжала Ираида совсем тихо, – добрая, заботливая… наверно, счастливая, с таким характером…
Я не поверила своим ушам. Это я-то счастливая? Я – неудачница, без профессии, с образованием, которое, в общем, ничего мне не дало, без всякой надежды на успешную карьеру, на замужество, на детей…
Я твердо уверена, что у детей непременно должны быть мама и папа, причем хороший папа, а не как мой, который меня с трех лет и в глаза не видел, так что я его вовсе не помню. Поэтому насчет детей вопрос остается открытым.
И вот Ираида утверждает, что я – счастливая? Нет, у нее точно с головой не в порядке. Но я не стала ее разубеждать, а села рядом с кроватью на стул.
– Знаю, что вы все в офисе про меня говорите, – заговорила она едва слышно. – Думаешь, ничего не слышу и не замечаю?
Я вспомнила, как мы все в офисе ржали, когда подарили ей фиолетовый шарфик, и даже начальник еле сдерживался. Оказывается, Ираида все понимала.
Мне стало стыдно.
– Знаю, что характер у меня сложный, – говорила Ираида, – но очень меня раздражают ленивые люди и те, которые в работе ничего не соображают. Я считаю, что уж если работает человек, то нужно делать это хорошо.
Ну понятно, у нее-то, кроме работы, в жизни ничего нет, а у людей и другие интересы есть.
Это не про меня, конечно, тут же одернула себя я, у меня вообще никаких интересов, и работа эта, от которой Ираида без ума, меня совершенно не интересует. Подумаешь, жучки-древоточцы! Есть они, нет их, мне, как говорится, по барабану.
Тут перед глазами встала падающая кариатида. Да, уж с ней-то жучки потрудились отлично! Да, наверно, я не права, но до чего же мне надоели старые дома и трухлявая древесина!
Только не буду этого говорить Ираиде, она и без того не в лучшей форме.
– Вот думаешь небось, злая, противная тетка, – бормотала Ираида, – характер вредный у нее от полного одиночества, и то сказать, кто с такой уживется, какой мужчина на нее посмотрит? А у меня ведь все было – и муж, и ребенок…
В первый момент я подумала, что ослышалась, и немудрено, потому что Ираида бормотала очень тихо. Я внимательно посмотрела на нее и забеспокоилась, потому что вид у нее был – краше в гроб кладут (тьфу, тьфу, чтобы не сглазить). Лицо не бледное, а какое-то серое, губы едва шевелятся, руки трясутся.
Ой, надо что-то делать, как бы она тут не отрубилась совсем…
– Сиди! – неожиданно в голосе Ираиды прорезались прежние нотки. – Сиди и слушай!
И что было делать? Я снова села на стул.
– Вот приехала я из далекого города… там и не город был, а поселок городского типа. Приехала в институт поступать, сбежала тайно, потому как отчим, сволочь такая, сказал, что никуда меня не отпустит, нечего, мол, дурака валять, работать надо, он и так меня до восемнадцати лет кормил.
И кормежкой этой каждый день попрекал, а мать ему перечить никак не могла. Он еще злился, что я училась хорошо, что книжки читала, сколько он их разорвал…
Ну вот, подумала я, начинается вечер воспоминаний. Как-то некстати все… Не очень мне хочется слушать про несчастное детство нашей Бастинды. И прерывать ее страшно, пока говорит, так, может, хоть в сознании будет.
– Учительница по биологии дала мне денег на дорогу, она же подруге своей написала, чтобы та меня приняла.
Ну, в общем, худо-бедно продержалась я, пока экзамены сдавала, поступила в университет, переехала в общежитие. Учусь себе, подрабатываю, а к весне познакомилась с парнем на вечере каком-то, девчонки меня затащили. Он тоже в университете учился, Сашка Басинский…
В общем, сама не знаю теперь, что нас друг к другу толкнуло, а я, знаешь, все больше про учебу думала, ни с кем и ничего такого у меня и не было до него. А потом к лету как раз сессия была, мне от соседки телеграмма – мама умерла
