Опер с особым чутьем - Валерий Георгиевич Шарапов
– Наконец-то, – проворчал Павел. – Решили судьбу человека? Могу идти? Или по этапу – и в края вечного лета? – Он начал подниматься.
– Сиди. – Женщина сделала предупредительный жест. – Прыткий больно, собрался он уже…
– А чего пришла-то? – расстроился Горин.
– Соскучилась.
– Я тоже по вам скучаю, сил уже нет. – Павел вздохнул и вернулся на нары.
Женщина помялась и ушла. Снова потянулись резиновые часы. По потолку, как по экрану, плыли кадры прожитой жизни, озарялись видения. Они цепляли за живое, кололи в сердце. Все как было сказано: служба в милиции, фронт, действующая армия. Месяцами не вылезал из боевых действий, отдыхал лишь в госпиталях. Снарядный осколок – в ноге, от мины – в печени. С Катей Усольцевой познакомились в августе 44-го, когда гнали фашиста из Белоруссии. Дивизия подходила к Польше, немцы сопротивлялись как черти, бросались в контратаки. Одну из последних проворонили. Полки ушли в прорыв, увязли в тяжелых боях. Штаб дивизии застрял в убогой деревушке, которая даже на карте не значилась. Появление немецкого десанта было как гром среди ясного неба. Парашютистов выбросили с двух самолетов – при полном вооружении, с десятком «косторезов». Штабистов взяли в клещи и стали методично уничтожать. Полегла под перекрестным огнем рота охраны. Штабисты отстреливались, бросались на десантников с голыми руками. Генерала Кузьмина боевые соратники спрятали в деревне. На сигнал тревоги откликнулся только Горин – его ребята оказались неподалеку. Шестьдесят четыре человека – все, что осталось от роты дивизионной разведки, – на трех полуторках бросились спасать штабистов от полного разгрома. Внезапным броском завладели пулеметами, заблокировали парашютистов в деревне. Немцы не ожидали, стали допускать промашки. Их силы оказались разбросаны, мелкие группы уничтожали по отдельности. Горин потерял двенадцать бойцов, уничтожили больше семидесяти. Последняя группа десантников засела в штабной избе, где расстреливали захваченных офицеров. «Ну что, мужики, поработаем вручную?» – объявил Павел. Атаковали стремительно, перебили окна, вынесли заднюю дверь. Диверсантов уничтожали прикладами и саперными лопатками. Несколько человек, включая начштаба полковника Гуляева и раненого комдива, вызволили из подвала. Чудо с большими глазами – девушка лет двадцати пяти оборонялась вместе со всеми, стреляла из автомата, перевязывала раненых, хотя была не медиком, а радистом. Горин вел ее через двор, заваленный трупами, она спотыкалась, изумленно смотрела ему в глаза и не слышала, что он говорил. Контузию у нее, впрочем, вылечили. Части дивизии, потрепанные в боях, отвели в тыл, их заменили свежие формирования. Они влюбились друг в друга без памяти. «У нас с тобой любовь с первого раза», – шутила Катя после первой ночи, и он потонул в омуте ее глаз. Она продолжала служить при штабе, принимала и отправляла радиограммы; Павел орудовал со своими солдатами в ближнем немецком тылу. Женщина молилась за него ежедневно, просила Бога сохранить ему жизнь. Чуть свободная минута – мчался к своей возлюбленной, и все к этому привыкли, даже начальство. Майор из особого отдела, у которого голова была не на месте, пытался подкатить к Кате, строил козни против Горина. Для майора все закончилось печально – в дело вмешался комдив. Генерал-майор помнил, кто спас его штаб. Особист прекратил ухаживания, но продолжал копать под боевого офицера. Однажды машина майора попала под обстрел в прифронтовой полосе. Водитель выпрыгнул, майор замешкался, второй снаряд приземлился перед капотом, и то, что осталось от особиста, долго собирали в кучку. «Бог в помощь», – шутили потом товарищи. Дивизия наступала, в потрепанные части прибывали подкрепления. Высшие силы хранили влюбленных. Катя тоже рисковала: штаб неоднократно подвергался бомбежке, контрударам, просачивались диверсионные группы. Оба точно знали – по отдельности им не жить. Каждый стал частью другого. Шла война, люди гибли, и от мысли, что может случиться всякое, тоскливо сжималось сердце. В феврале 45-го, когда дивизия прогрызала оборону на границе Польши и Германии, Катя получила ранение. Осколок извлекли из брюшной полости. Важных органов металл не повредил, но Горин думал, что сойдет с ума. Две недели Катя лежала на больничной койке, потом стала ходить, но при этом тяжело дышала и быстро уставала. Вроде обошлось, восстановилась, хотя здоровье уже было подорвано. Военные врачи рассудили здраво: девушку комиссовали из армии. Война подходила к концу, на фронте требовались здоровые люди. К тому же пришло известие из ее родного Вдовина Псковской области: умерла мать, с отцом случился серьезный приступ. Она поехала на родину. Павел дико волновался при расставании, его терзали противоречия: с одной стороны, она теперь в безопасности, с другой – разлука. Катя плакала у него на шее, клялась, что будет ждать. Ушел эшелон, и опустело сердце. Он писал ей через день, Катя тоже не скупилась на эпистолярию. Доехала, все в порядке, в городе мирная жизнь – ведь его освободили еще в начале февраля 44-го! Здесь все в порядке, восстанавливаются разрушенные здания. Ездила на Чудское озеро, до которого от города две версты, отдыхала на природе. Озеро сильно обмелело за годы войны, но скелеты тевтонских рыцарей на дне пока не просматриваются. У Кати было хорошее чувство юмора, любила шутить, беззлобно подтрунивала над ним. Она ждала, умоляла писать при любой возможности. Потом случилось несчастье: умер ее отец. Последующие письма были проникнуты тоской: «Приезжай скорее, прошу тебя». – И порой создавалось ощущение, что она забыла, что еще идет война.
В марте 45-го, возвращаясь с задания, группа попала под обстрел. Мины сыпались как горох. Кто выжил, добежали до брошенных немцами позиций, там, в траншее, Горина и накрыло. Мина взорвалась рядом с бруствером, его завалило поленьями, засыпало землей. Товарищи откопали, думали, что труп, но нет, он зашевелился, стал кряхтеть, как старый дед. В полевом госпитале пришел в себя, весь в бинтах – обломки наката порвали кожу, сломали пару ребер. В голове звенел и кружился целый парк аттракционов. Ребра срослись, но голова не возвращалась на место. Болела постоянно – то больше, то меньше, приходилось горстями глотать таблетки. Пока валялся в лазарете, дивизия ушла, пропала за горизонтом. Катя писала, но письма уходили в пустоту. Шли недели. Последствия контузии были страшными. Память возвращалась медленно, мучили
