Кэрол Макклири - Алхимия убийства

Он деликатно промокает пот на лбу. Сладкий запах сирени воскрешает в памяти кафе, где собираются мужчины и женщины, чтобы поступать согласно своим взглядам на секс, отвлекаясь от дневных забот, вести себя очень непринужденно, где мужчина может появиться в женском платье, а женщина спрятать волосы под кепкой. С этим образом кафе приходит на ум догадка, почему был убит Жан Жак, и я вскакиваю с пола.

— Ваш друг Жан Жак был трансвеститом? Он одевался как женщина. Я права?

У Уайльда глаза полезли на лоб.

— Как вы узнали?

Я прислоняюсь спиной к столбу перил на ступеньке и глубоко вздыхаю.

— Элементарно, мой дорогой мистер Уайльд, элементарно.

Мы видим лица всех друзей Лотрека на заднем плане его картин… На картинах, написанных маслом или пастелью, перед нами предстают хозяйки увеселительных заведений, предлагающие молодых и более или менее неиспорченных девушек старым, написанным густыми красками мужчинам в богатых, но слегка запачканных одеждах, готовых на любые связи. Другим они представляют женщин, чья специальность хлестать плетью — английский порок; их можно узнать по суровой внешности. Еще там есть лесбиянки, хорошо знающие, что девушки часто любят забывать в их объятиях мужчин, у которых находятся на содержании. Молодые сутенеры — обычно отличные танцоры; они выводят в свет своих сестер и держат под наблюдением двух или трех женщин, работающих на них. Что еще более отвратительно, эти сутенеры с загорелыми лицами в шрамах, бывшие узники военного дисциплинарного лагеря Бириби, держат в страхе квартал.

39

— Да, я слышал о нем, — говорит Жюль.

Он морщит нос, словно упоминание об Оскаре Уайльде ему неприятно. Нас раскачивает в фиакре, и я все время прислоняюсь к нему. У него мужской запах и очень притягательный. Я стараюсь держаться прямо.

Жюль продолжает:

— Кафешный интеллектуал, салонный остряк и самозваный литературный критик, который обожает комедии нравов. Его имя иногда появляется на страницах светской хроники. Его литературные заслуги относительны, — несколько книг поэзии, если я не ошибаюсь.

— И пара пьес. Не уверена, были ли они поставлены. Но он знает людей искусства, таких как этот художник, с которым мы будем встречаться. — Не могу понять, что есть такого в Оскаре, что раздражает Жюля, ведь он никогда не виделся с ним. Я не осмеливаюсь спросить, потому что он просто откусит мне голову.

— Не могу поверить, что вы уговорили меня встретиться с этим человеком и его другом художником в публичном доме. Если меня увидят…

Не могу гарантировать, что его не узнают, поэтому я даю позитивное обоснование, почему мы едем туда.

— Оскар говорит, что этот человек знает больше о том, что происходит на Монмартре, чем самая любопытная консьержка. Он, может быть, что-то слышал об убийце.

Жюль ухмыляется.

— Как мне стало известно, он из аристократической семьи, его отец — граф или что-то в этом роде.

— Граф? Сын графа живет в публичном доме и рисует шлюх? Что ваш друг Оскар — белены объелся?

— В самом деле… белены объелся…

Жюль смотрит на меня, словно я потеряла голову. Может быть, и так. Молодой женщине одной отправиться в чужую страну искать ненормального убийцу… Наверное, я сама белены объелась!

— Говоря по чести, мне безразлично, чего он наелся, кто он и с кем имеет дело. Главное — найти убийцу. Ради этого я готова воспользоваться помощью самого дьявола. — Жюль глубоко вздыхает и, медленно поворачиваясь ко мне, пристально смотрит на меня своими карими глазами. Ну, сейчас начнется: какая я безрассудная, не думаю о последствиях и прочее. Вот такая уж я американская женщина.

— Вы правы, и дьявол может оказаться вашим сильнейшим союзником.

Он отворачивается и смотрит в окно, словно мимо проходит вся его жизнь. Жюлю требуется время, чтобы пойти на сделку с дьяволом. Я с уважением отношусь к его желанию побыть наедине с собой и смотрю в окно с моей стороны. Но при свете газовых фонарей, мимо которых мы проезжаем по темной улице, я не могу не посматривать украдкой на сидящего рядом со мной человека.

Чем больше я общаюсь с ним, тем более интригующим, загадочным и привлекательным он мне кажется. Жаль, что я не могу ткнуть пальцем в демона, который иногда владеет им, оставив без внимания его хладнокровие и выставив напоказ его гнев и даже ярость, скрытые за внешним спокойствием. В нем таится злодейство — ведь он сказал мне, что приехал в Париж, чтобы убить человека. И тут мне пришла в голову ужасная мысль: неужели тяготение к нему затмевает мою рассудительность. Многие трезвомыслящие женщины теряли голову, потому что были ослеплены любовью.

— Так значит, вы наставили на него револьвер? — Жюль смотрит на меня с интересом и недоверием.

— Нет, только приставила к лицу.

Он качает головой и содрогается от моих слов.

— Думаю, этого можно ожидать от женщины, воспитанной в стране, где культурные конфликты сводятся к сражениям между ковбоями и индейцами.

— Америка — это не только…

— Да-да. Американцы очень изобретательны; когда-нибудь Америка станет великой страной, если перестанет осознавать себя только одной частью большого мира.

Вот так: ничто не изменит его представления об американцах, поэтому я возвращаю его к нашей теме.

— Оскар важен для расследования. Если по какой-то другой причине он не станет помехой.

Я умалчиваю о том, что Оскару известно, что меня разыскивает полиция и что я репортер криминальной хроники. Сегодня утром, перед тем как мы расстались, я взяла с него клятву хранить тайну. «Буду нем как рыба», — заверил он меня. К сожалению, Оскар так любит говорить, что я опасаюсь: ему будет трудно сдержать слово. Но жизнь полна неожиданностей.

— Замечательно, но сначала мы должны все разузнать об Уайльде, прежде чем делиться с ним тайнами. У меня есть друг, который пишет в газету о всяких сплетнях из бульварных кафе. Мы расспросим у него об Уайльде.

— Если вам так будет спокойнее. Да, кстати, я не говорила вам, что, по словам Оскара, художник — анархист? Это неплохо, поскольку убийца из той же компании.

Жюль изрекает еще одну гневную сентенцию:

— Люди, подобные Оскару, — кафешные анархисты. Они спорят о радикальных переменах за рюмкой абсента, но спят в теплых кроватях, в то время как бездомные дрожат от холода под мостами Сены. Прямая дорога им на гильотину, если бы их извращенные политические теории оказались осуществленными.

Он откидывается на спинку сиденья и продолжает с полузакрытыми глазами:

— Пожалуйста, извините меня. Отчасти это преклонный возраст, старческая озлобленность на дух молодости. Я уже целую вечность не сидел в кафе и не обсуждал социальные проблемы. В какой-то мере это гнев. Я самый известный писатель во Франции, возможно даже — во всем мире. Для французского литератора самая престижная награда — членство в Академии. Это что-то вроде посвящения в рыцари. Моему приему в Академию постоянно мешали люди, олицетворяемые Оскаром Уайльдом, литературные бабочки, обожающие комедии нравов и скучные истории о людях высшего общества и порочащие мои научно-фантастические и приключенческие романы, которые читают во всем мире.

Он поворачивается ко мне; взгляд у него недобрый.

— Если я выхвачу стилет из моей трости и воткну его в сердце вашего друга, пожалуйста, поймите меня правильно: в моей обиде нет ничего личного.

— Я вас понимаю, Жюль, но вы должны знать, что в проигрыше остаются они. Вы сознаете, что вы точно в такой же ситуации, как доктор Пастер?

— То есть?

— Медики ненавидят Пастера, ему запрещено работать с ними, и он отдал бы все, чтобы они его приняли и — что более важно — признали. Вас не признают ваши собратья по перу, потому что вы не создаете того, что они считают возвышенным. Они завидуют вам, потому что ваши книги любят во всем мире. Не обращайте на них внимания. Вы победили. Ну и что из того, если бы вы не стали членом Академии. Что бы это дало вам такого, чего вы не имеете?

И все-таки я представляю, как бурлит у тебя кровь, когда ты работаешь не щадя сил, чтобы доказать, что ты достоин признания, но тебя все равно не признают. По крайней мере Жюля не гладят по голове как послушную девочку, а потом посылают освещать великосветские бракосочетания.

— Мадемуазель Браун, вы не перестаете изумлять меня. Спасибо за мудрые и добрые слова.

— К вашим услугам. — Если бы могла распустить хвост, как павлин, я бы так и сделала.

— У мадам Помпур лучший дом терпимости в округе, — сообщает нам Оскар, когда мы стоим напротив заведения. — Так считает Тулуз, а он знаток в таких делах.

— Это его имя или фамилия? — спрашиваю я.

— Анри де Тулуз-Лотрек. Он происходит из древнего аристократического рода, но его отец, граф де Тулуз-Лотрек, порвал отношения с ним, потому что он предпочел изображать жизнь проституток и танцовщиц, а также тех, кто таращит на них глаза. Он все еще пытается добиться известности и признания.