Сыщик - Бушков Александр Александрович
При каждом движении господина барона все это радужное великолепие мелодично позвякивало, подвешенные на ленточках ордена, соприкасаясь с наглухо прикрепленными звездами, производили ни с чем не сравнимую музыкальную какофонию. Бестужев усмехнулся про себя: по самым приблизительным прикидкам, все это великолепие должно было весить фунтов не менее десяти — однако барон не походил на человека, угнетенного такой тяжестью…
— Здравствуй, князь! — выпалил хозяин, без малейшей чопорности обменявшись с Бестужевым рукопожатием. — Рад с тобой познакомиться, друзья Илоны — мои друзья. Приехал посмотреть… чудеса технического прогресса? Честное слово, не разочаруешься! — И он залихватски подмигнул.
Бестужеву и в голову не пришло обижаться на столь фамильярное обращение: он еще в Петербурге узнал, что благородным сословием и офицерами в Австро-Венгерской империи хорошим тоном считается как раз обращение на «ты».
От барона не то что припахивало спиртным — несло, как из винной бочки. Правда, он, судя по всему, был из тех кутил, что способны, регулярно поглощая устрашающее количество вина, сохранять и относительную твердость походки, и внятность речи. Тот еще гуляка, отметил Бестужев.
Он не сразу определил, что означал чуточку странный взгляд барона — ага, вот оно в чем дело, следовало ожидать… Наследник славного рода Моренгеймов уставился на бухарскую звезду Бестужева, словно несдержанный ребенок на конфету.
— Бог ты мой, Иван! — выдохнул барон прямо-таки завороженно. — Серебряный знак ордена Благородной Бухары…
— Ты, должно быть, прекрасно в этом разбираешься, Рудольф? — светским тоном спросил Бестужев.
— Уж будь уверен! Нет на этом свете такой награды, про которую я бы не слышал и назвать не сумел! — с несомненным апломбом ответил барон.
Самое смешное — Бестужев не сомневался, что именно так и обстоит. «Ну что же, — великодушно подумал он, — в конце концов, если подумать, это гораздо более безобидное увлечение, нежели отчаянная игра в казино или взятие на содержание балетных танцовщиц целыми эскадронами…»
Барон, шагая с ним рядом, совершенно непринужденно продолжал:
— Честно говоря, князь, я и сам толком не смогу предсказать заранее, когда тебе удастся полюбоваться аппаратом в действии… — Он вновь подмигнул с вульгарной чуточку гримасой. — Сам поймешь… Но выпить-то, надеюсь, не откажешься? Я слышал, в Сибири такие страшные морозы, что медведи на бегу замерзают и вы там только и делаете, что согреваетесь горячительным, чтобы не умереть от холода…
— Да, примерно так и обстоит, — сказал Бестужев, ничуть не горевший желанием читать лекции по естествознанию. — Холодновато бывает…
По какому-то неисповедимому движению мысли он попытался представить себе Танино лицо в мороз — раскрасневшиеся щеки, иней на ресницах… Он никогда не был в Сибири зимой.
И тут же запретил себе об этом думать, чтобы лишний раз не ранить душу.
Они вошли в обширную залу, где за богато накрытым столом сидело не менее дюжины человек, одни мужчины, военные и штатские. Сразу видно было, что компания давненько уж пребывает за столом и угоститься успела на славу: расстегнутые воротники мундиров, распущенные узлы галстуков, раскрасневшиеся лица, громкие разговоры вразнобой… Как всегда в таких компаниях случается, появление барона с новым лицом встретили крайне жизнерадостными возгласами, словно произошло невесть какое важное и радостное событие. На некотором отдалении от стола недвижными статуями замерли с полдюжины лакеев. Бестужев высмотрел Вадецкого — скромно примостившегося в самом конце стола и державшегося, конечно же, гораздо менее развязно.
— Позвольте вам представить, господа! — с большим воодушевлением возгласил барон. — Сибирский князь Иван… Иван… фамилию я запамятовал, она сложна, как все русские, но какое это имеет значение среди благородного дворянства? Князь Иван из страшной ледяной Сибири, владелец золотых рудников, большой друг нашей очаровательной Илонки! (При этих словах он ухарски подмигнул собравшимся.)
Те ответили столь же громогласными возгласами, порой нечленораздельными, но определенно выражавшими дружеское расположение. Появившиеся на некоторых физиономиях ухмылочки были как раз теми, каких следовало ожидать в чисто мужской подвыпившей компании, и Бестужев сохранил полнейшее хладнокровие: в чужой монастырь со своим уставом не ходят, ясно, что нравы здесь самые непринужденные…
Дружески приобняв его, барон усадил Бестужева на стул, перед которым красовался нетронутый прибор с пустыми тарелками и безукоризненно разложенными ножами-вилками. Сам плюхнулся рядом, очевидно, это и было его место. Величественно взмахнув рукой, он крикнул:
— Шампанского всем, дармоеды! Нужно выпить за князя Ивана!
Лакеи-статуи мгновенно ожили и бесшумно запорхали вокруг стола, откупоривая новые бутылки и разливая по бокалам искрящуюся животворную влагу. Мелодично зазвенел хрусталь. Бокалы были приличных размеров, но Бестужеву, конечно же, нельзя было отставать от здешнего общества, и пришлось единым махом разделаться едва ли не с полубутылкой, благо для бывшего гвардейского кавалериста российской императорской армии это было задачей не столь уж сложной и безусловно знакомой.
Сосед Бестужева справа, колоритный субъект в расшитой золотыми бранденбурами зеленой венгерке, довольно молодой, но совершенно лысый, в некоторой задумчивости, с очень глубокомысленным видом, протянул:
— Рудники? Прошу прощения, но достаточно ли это достойное для благородного человека занятие — заниматься рудниками?
Другой, могучего телосложения офицер (судя по синему мундиру с красными отворотами и таким же воротником, драгун), возразил столь же глубокомысленно и серьезно:
— По-моему, достаточно достойное. Ты же слышал, Фери, — рудники золотые. Я не спорю, унизительно для дворянина было бы добывать из земли уголь или еще что-нибудь плебейское, но золото — металл благородный, а следовательно, и благородному человеку заниматься им не зазорно…
Послышались одобрительные возгласы. Драгун, как-то хитро улыбаясь, продолжал:
— И потом, не забывай, Фери, — твой предок при короле Матяше тоже занимался золотыми рудниками…
Вся компания грохнула столь оглушительным хохотом, что бокалы задребезжали. Видя, что серьезным остался один Бестужев, драгун, ухмыляясь, сказал:
— Ты, князь, конечно, не знаешь… Понимаешь ли, со времен славного короля Матяша в Мармарошских коронных рудниках добывали золото и возили его обозами по тамошним диким местам. Замок прапрапращура нашего Фери располагался как раз поблизости. И означенный рыцарь настолько близко к сердцу принимал заботы своего короля, что порой, собрав ватагу верных людей, пытался избавить его величество от забот по перевозке пары мешков с золотой рудой… Увозил он эти мешки, правда, совсем не в направлении столицы, а, если уж соблюдать историческую точность, — в собственные подвалы… Так что, смело можно сказать, занимался золотыми рудниками!
Снова грянул всеобщий хохот. Лысый Фери без малейшего смущения пожал плечами:
— Ну, что поделать, милейший князь… Времена были старинные, можно сказать, романтические, на многие вещи смотрели иначе и благородному рыцарю их в укор не ставили… Я имею в виду тогдашнее общественное мнение…
— Вот именно, общественное мнение! — хохотал расходившийся драгун. — Сам-то его величество, грозный король Корвин, этакой ему помощи нисколечко не одобрял. В конце концов получилось так, что славного рыцаря в весьма торжественной обстановке и при большом стечении столичного народа разлучили с буйной головой…
— И тем не менее все обстояло крайне благородно, — глазом не моргнув ответствовал Фери. — Другое дело, если бы мой славный предок украл золотую посуду с королевского стола — вот это, безусловно, было бы недостойным дворянина поступком. А забавы на лесных глухих дорогах… У того славного времени были свои традиции, которые нам сегодня кажутся странными… Так что упреки твои, любезный Альберт…
— Помилуй бог, я тебя… точнее, твоего славно предка и не упрекаю! — жизнерадостно загромыхал драгун. — Я просто завидую, что это был не мой предок… Ты знаешь, князь, — обратился он через стол к Бестужеву, — головы-то пращура Фери лишили, но он оказался крепким орешком и места, где прятал золото, не выдал, как его ни расспрашивали в соответствии с незатейливыми нравами той эпохи… Твердил, что все потратил, на ветер пустил. И все досталось наследничкам, а те оказались людьми благоразумными и выждали достаточное количество лет, пока не отошел в мир иной король Матяш и не забылась эта история… Я просто завидую, Фери!
