Сыщик - Бушков Александр Александрович
— Резонно… И дальше?
— Я незамедлительно отвезу Штепанека на квартиру, которую здесь снимает поручик Лемке. Лемке ни в чем не участвовал, он попросту нигде не засветился, ни с кем из нас не встречался, он с самого начала пребывал как бы в резерве и потому, голову даю на отсечение, в поле зрения наших неприятелей попасть попросту не мог. Ну а назавтра с первым же поездом он покинет Вену… да и все мы тоже. Лемке и будет его сопровождать в Санкт-Петербург. Ну а я отправлюсь отдельно. Запасной паспорт у меня вашими трупами имеется. От слежки я уходить умею, и кое-какие меры по изменению внешности уже продумал…
— Ну что же… — после недолгого раздумья сказал генерал. — Ничего особо авантюрного я в вашем плане не вижу. Возможны какие-то мелкие, непредвиденные случайности, способные осложнить ваш отход… но это в подобном деле неизбежно. Я, со своей стороны, присовокуплю к вашим людям двух надежных своих — кашу маслом не испортишь… Как считаете, Вадецкий вас не подведет?
— Совершенно уверен, что не подведет, — усмехнулся Бестужев. — В его верности я уверен по одной-единственной, но весомейшей причине: он прекрасно понимает, что австрийская тайная полиция, вздумай он нас ей выдать, не заплатит ему и сотой доли того, что он может получить от нас. Ну а господа французские анархисты платить не намерены вовсе, они люди прямые и непосредственные, сведения предпочитают добывать с помощью не приятно звенящего золота, а упертого в лоб револьверного дула. Ничего, мой след они потеряли безнадежно… В отличие от кое-кого другого.
— Что вы имеете в виду?
— Те двое, через два столика от нас, возле перил веранды, — сказал Бестужев. — Только не нужно…
Аверьянов не шелохнулся.
— Алексей Воинович, я не всегда был генералом, — сказал он с ухмылочкой. — Видывал виды. Ну да, господин в полосатом жилете и другой, помоложе… Они за вами пришли, Алексей Воинович, появились следом.
— Да, я знаю, — сказал Бестужев. — Простите, получается, что я их навел и на вас…
— Вздор, — сказал Аверьянов. — У меня тоже давно уже появились свои персональные «прилипалы», так что ни в чем вы не виноваты. Мой сейчас восседает возле двери на террасу. Я не стал его стряхивать, не стоит этого делать без особенной нужды, уж вы-то понимаете… Интересно только кто?
Бестужев его прекрасно понял. С равным успехом эти незаметные, несуетливые, бесспорно умелые господа могли оказаться как филерами Тарловски, так и посланцами другой стороны, установить точно не представлялось возможным. Ну что же, три дня у нас есть… нет, лучше считать, что только два, будем пессимистами, иногда это полезно…
— Прежде за мной топали эпизодически, — сказал Бестужев. — А вот нынче с утра привязались неотступно.
— У меня та же картина. Ну, что же вы хотите — события ускоряют бег, говоря высоким стилем… Итак, мы все обговорили, думается? Осталось дождаться вечера и действовать. Алексей Воинович… — В его голосе, право же, чувствовались просительные нотки, каких, по совести, быть не должно. — Вы уж постарайтесь… Вы многое знаете, но все же не представляете толком, какое значение придается нашей миссии в Царском Селе… Смело можно сказать, что это личное распоряжение…
— Я понимаю, — сказал Бестужев. — Можете быть уверены…
Он не чувствовал ни восторга, ни удовлетворения оттого, что именно на него пал выбор в таком деле. Скорее наоборот, хотелось оказаться от всего этого подальше. Во всей этой истории было нечто, пока что не определимое словами, но вызывавшее у Бестужева отторжение, даже неприязнь. Что-то здесь было не так. Он не понимал толком, что его тревожило, — но что-то здесь было не так… Нечто недосказанное, оставшееся непонятным, кусочек мозаики, недостающий для понимания картины… Чутьем опытного жандарма Бестужев эту недосказанность ощущал, но в слова свои мысли облечь не мог, и это злило.
Но следовало выполнять приказ. Как офицеру и положено.
Небольшими глоточками прихлебывая свой «капуцинер», Бестужев смотрел вслед генералу Аверьянову: он неспешно шагал к выходу уверенной и степенной походкой человека, чьи дела обстоят просто превосходно, и поблизости нет даже намека на хлопоты или жизненные сложности. Так… Через короткое время из-за своего столика возле двери на террасу встал и двинулся следом за генералом помянутый господин в сером котелке, с едва наметившимся брюшком и короткими густыми усами.
Бестужев не мог не оценить его высокую квалификацию: господин в котелке более всего походил на средней руки чиновника, мимоходом завернувшего на чашечку «меланжа» в свое излюбленное кафе. Ни в его походке, ни в манере держаться не было ничего от филера: просто-напросто по случайному стечению обстоятельств он шагал в том же направлении, что и Аверьянов, даже постоянной дистанции не держал — то отставал, то приближался. «Грамотно работают, грамотно», — подумал Бестужев с холодной профессиональной отстраненностью.
Покончив со своим кофе и промокнув губы салфеткой, он небрежно воскликнул:
— Цален!
К нему тут же подскочил предупредительный цаль-кельнер. Австрийская система в этом отношении отличалась от российской: в России рассчитываешься с тем именно официантом, что тебе прислуживал, здесь же деньги получает один, особый цаль-кельнер, исключительно этим и занятый.
Как и следовало ожидать, господин лет сорока в полосатом жилете и его спутник, помоложе, подгадали все так, чтобы разделаться со своими кофе и пирожными одновременно с Бестужевым. Уже в дверях он услышал небрежное:
— Цален!
И неторопливо направился по Шпигельгассе — не двигался куда-то с определенной целью, а беззаботно фланировал, поигрывая тросточкой, бросая на красивых молодых дам исключительно такие взгляды, кои не расходились с мерками общественного приличия.
Оба филера обнаружились сзади, когда он прошагал едва ли не половину квартала. Эти тоже работали идеально: на пятки не наступали, дистанцию меняли произвольно и нерегулярно, вскоре проделали классические «клещи»: тот, что помоложе, так и шел за Бестужевым, а тот, что в полосатом жилете, перешел на другую сторону улицы и двигался по ней параллельно Бестужеву, чуть ли не голова в голову с ним. «Логично, — подумал Бестужев, — если я сверну налево, в сторону собора Святого Михаила, там будет гораздо больше возможностей сбить слежку рывком — и они это предусмотрели. Вот только я вовсе не собираюсь от вас избавляться, господа мои, я это проделаю часа через три, не раньше, сейчас просто смысла нет…»
…Происходящее ничуть не напоминало сцену из авантюрного романа, где под покровом ночного мрака сходятся зловещие личности, живописно задрапированные до глаз в черные плащи. Во-первых, до темноты было еще далеко. Во-вторых, черные плащи и широкополые шляпы давным-давно вышли из моды у тех, кто занимается чем-нибудь тайным. Всего-навсего на обочине широкой аллеи остановился фиакр, и из него вылез известный сибирский князь Иван Партский, элегантный, бодрый и донельзя светский. Фрака он, правда, надевать не стал, Илона его предупредила, что вечеринки у Руди отличаются крайней непринужденностью, но все же на нем была безукоризненная серая визитка, на лацкане красовались фрачные награды, а на груди справа поблескивала затейливая, безвкусная и разлапистая многолучевая звезда — орден эмира Бухарского. Бестужев совершенно не разбирался в регалиях этой опереточной державы, а потому не помнил точно, что у него на груди — «Благородная Бухара» или «Корона», но это не имело значения.
Он закурил египетскую папиросу и неторопливо пошел в обратном направлении, навстречу второму фиакру, из которого выбрался петербургский приват-доцент Людвиг Фридрихович Вернер, он же поручик Лемке из Санкт-Петербургской охраны, одетый сейчас самым обыденным образом, поскольку ему-то не предстояло идти в гости к барону, находившемуся в отдаленном родстве с Габсбургской фамилией. Какое-то время они прохаживались вдоль дороги и беседовали о сущих пустяках, совершенно не имевших отношения к делу. Поручик, как моментально отметил Бестужев, пребывал в состоянии легкого возбуждения — но не настолько неприемлемого, чтобы одергивать его словесно.
