Йен ПИРС - Гибель и возрождение
Но реванша так и не случилось. Константин не смог собрать войско и вновь объединить христианский мир. Никто и пальцем не захотел пошевелить, и Константинополь стал Стамбулом.
Аргайл занялся историей папства. Действительно, был такой папа Каллист (или Калликст) III, занявший этот пост в 1455 году. Он запомнился тем, что хотел вернуть в лоно христианства Восток. Однако ничего из его затеи не вышло. Единственная попытка объединения христианского мира была предпринята несколькими годами ранее Флорентийским советом. Попытка эта провалилась и вызвала взаимную неприязнь обеих сторон. Каллист умер в 1458 году, и его место занял папа, которого гораздо более интересовали живопись и архитектура. Из этого можно было сделать вывод, что надежда императора Константина взять реванш умерла вместе с Каллистом.
И еще вопрос. Отец Чарлз упоминал последнюю ночь в Святой Софии, церкви Благовещения, перед решительной битвой. У Дукаса Аргайл нашел описание этих событий. В панике оставшаяся часть населения устремилась к Софийскому собору. Там сошлись священники всех конфессий; католики исповедовались православным священникам, православные – католическим, и никто не обращал на эти различия внимания – возможно, в первый и последний раз. Был там и император, пока не протрубили трубы, призвавшие его к стенам города. Должно быть, он пошел туда, вдохновленный молитвой. Всего через несколько часов силы неприятеля сломили сопротивление и ворвались в город. Многие члены конгрегации погибли, другие попали в рабство. На следующий день древнейший христианский собор стал мечетью.
Аргайл зевнул, посмотрел на часы и вскочил. Половина седьмого. Он просидел в библиотеке почти четыре часа и не заметил, как пролетело время. Распрямившись, Аргайл только сейчас почувствовал, как сильно болят спина и плечи, затекшие от неудобной позы.
Аргайл быстро расставил книги по местам и позвонил Флавии. Через несколько минут он уже сидел в такси.
Разыскав Флавию, Аргайл вдруг заколебался. Пусть отец Чарлз и был сумасшедшим, но он все же дал ему слово хранить его тайну. Но на икону секретность вроде бы не распространялась… К тому же совсем не обязательно ссылаться на отца Чарлза – можно просто сообщить Флавии информацию. Она может отнестись к ней с недоверием, если он скажет, что получил ее от византийского императора, скончавшегося четыреста лет назад. Он только сейчас понял, как неправдоподобно все это выглядит со стороны.
В конце концов он решил сымпровизировать.
– Я тут просматривал документы; надо сказать, проделал изрядную работу. От напряжения у меня даже голова пошла кругом. Но я, кажется, вычислил, что это за картина. Я считаю, вернее, так, по-видимому, считает грабитель, что это «Одигитрия». Тебе это о чем-нибудь говорит?
Флавия неуверенно покачала головой:
– По-моему, так называется икона.
– Тип изображения. Мария с младенцем. Отличительной ее особенностью является то, что лики Богоматери и младенца не соприкасаются. С нее существует множество списков, это одно из самых распространенных изображений Богоматери.
– Ну и?.. Чем отличается именно эта икона из монастыря Сан-Джованни?
– Считается, что оригинал этой иконы был написан при жизни Девы Марии святым Лукой. «Одигитрия» означает «Путеводительница». Она была главной иконой Византийской империи – ее хранительницей и символом. И до тех пор, пока она находилась в Софийском соборе, городу ничто не угрожало и христианский мир простирался вплоть до восточных границ Средиземноморья.
– Что ж она их не спасла? – сухо заметила Флавия.
Аргайлу стало обидно за икону.
– Считается, что турки, взяв Константинополь, уничтожили «Одигитрию». Но, насколько я понимаю, – строго сказал он, чувствуя себя обязанным защитить священный символ империи, – она уцелела. Ее успели вывезти из города до вторжения турок, поэтому она и не смогла проявить свою чудесную силу. Я, конечно, убежден, что то, что должно было случиться, все равно случилось бы, но факт остается фактом. Икону привез в Рим грек, путешествовавший под именем брата Ангелуса. Он передал ее в монастырь Сан-Джованни, где она и пробыла до наших дней. Во всяком случае, два дня назад она еще была здесь. Вот за чем охотится твой Харанис.
– А разве не существует других икон, которые считаются настоящей «Одигитрией»?
– Разумеется, они существуют. Святому Луке приписывают столько работ, сколько не приписывают Вермеру. В одном только Риме их целых три. Но я выяснил, что происхождение их весьма сомнительное. В любом случае это не имеет значения. Только икона из монастыря Сан-Джованни может быть настоящей «Одигитрией».
– А Буркхардт знал об этом?
– Похоже, да. Он тоже побывал в архиве и, хотя не видел всех документов, сумел понять главное.
– Неужели это правда, Джонатан?!
Он пожал плечами:
– Ты хочешь спросить, правда ли то, что она была написана святым Лукой? Нет, впервые она упоминается в восьмом веке. Но несмотря на это, она была святыней Византийской империи. Я не знаю, та ли это икона, которая была вывезена из Константинополя, но есть большая вероятность того, что это действительно она. Ты уже нашла ее? Как ты считаешь, Харанис имеет отношение к ее похищению?
Флавия покачала головой:
– Он все еще здесь и по-прежнему охотится за иконой. Это дает нам шанс поймать его. С помощью Мэри Верней.
– Она хочет тебе помочь?
Флавия нервно усмехнулась:
– Надеюсь. Правда, она еще не знает об этом.
– А зачем ей понадобилась «Одигитрия»?
– Черт меня побери, если я знаю. Но дело тут не в деньгах, это точно. Харанис каким-то образом давит на нее. И видимо, очень сильно, раз она решилась пойти на такой большой риск. Ты не хочешь поработать на меня сегодня вечером?
– Я уже целый день работаю на тебя.
– В таком случае лишние несколько часов ничего не изменят.
– А чего ты хочешь?
– Сходи, пожалуйста, вместо меня к Дэну Менцису – побудь с ним. А я подъеду где-нибудь через час.
Глава 15
Мэри Верней продержали в полицейском участке восемь часов. Как ни странно, вышла она оттуда почти с легким сердцем. У нее хватило сил выдержать натиск Флавии, хотя был момент, когда она была близка к тому, чтобы согласиться сотрудничать с ней: слишком уж слабой была ее позиция, а от Микиса Хараниса можно было ожидать чего угодно.
Но потом Флавия проговорилась. Как только Мэри поняла, что реальных улик против нее у полиции нет, она сразу воспрянула духом. Зная местонахождение иконы, она могла при удачном стечении обстоятельств выкрасть ее. А удача должна ей улыбнуться, она заслужила ее.
Все было очень просто: Харанис удерживал ее внучку, требуя добыть ему икону. Она хотела вырвать из его лап свою внучку, но иконы у нее не было. Икона находилась у Менциса – возможно, однако Мэри была не настолько глупа, чтобы сразу и безоговорочно поверить Флавии; значит, нужно попытаться забрать ее у Менциса.
Вот так – легко и просто. Тем более что она уже побеспокоилась выяснить его адрес, когда ей стало известно, что он работает в церкви. И к счастью, он никогда раньше ее не видел.
А какова была альтернатива? Заманить Хараниса в ловушку полицейских? Отлично, только его отец задействует все свои связи, чтобы освободить его. Но даже если он отправится в тюрьму, на воле останутся его подельники; как только они поймут, что Микиса выдала Мэри Верней, они жестоко отомстят ей и ее внучке. Мэри не хотела, чтобы пострадала Луиза, и не хотела всю оставшуюся жизнь ждать удара из-за угла.
Она была не из тех людей, кто смиряется со своей судьбой и покорно ждет ее приговора; для Мэри жизнь всегда была борьбой. Собственно, поэтому она и начала когда-то воровать. Она привыкла подминать мир под себя, заставляя его служить ее интересам.
Оказавшись в центре внимания бандитов и полицейских, Мэри физически чувствовала себя больной. В иных обстоятельствах она согласилась бы помочь Флавии, поскольку в принципе считала себя законопослушной гражданкой. Она воровала только тогда, когда ей требовались деньги. В остальное время она ужасалась, читая в газетах криминальную хронику, и ратовала за более жесткие наказания для преступников. Мэри всегда винила родителей в том, что человек встал на преступную дорогу. В своем собственном падении она также винила родителей и не считала себя настоящей преступницей. Себя она относила к другой категории. За исключением одного-единственного случая, когда ее начали шантажировать, она ни разу не нанесла никому физического вреда и не разрушила ничьей жизни. Она просто занималась перераспределением ценностей. Мэри не испытывала особых угрызений совести за то, как прожила свою жизнь; как правило, люди, которых она грабила, могли позволить себе эти потери. В то же время она не питала на свой счет никаких иллюзий и обладала своеобразным чувством справедливости. Харанис оскорбил в ней это чувство, но пока она не могла ничем ему отплатить.