Йен ПИРС - Гибель и возрождение

Йен Пирс

ГИБЕЛЬ И ВОЗРОЖДЕНИЕ

Iain Pears

DEATH AND RESTORATION

1996

Рут

Глава 1

С незапамятных времен все деловые встречи в любой точке мира проходят по одному сценарию. Всегда имеются главный и тот, кто в действительности является таковым, а также тот, кто хочет им стать. Кроме того, есть еще их ставленники, враги и те, кто просто плывет по течению в надежде, что такая политика позволит им избежать неприятностей.

Любая деловая встреча всегда предполагает предмет обсуждения и неизменно проявляет скрытое противостояние, вынуждает участников спора принять чью-то сторону. Иногда предмет спора является по-настоящему значимым и даже оправдывает затраченную на него энергию. Но лишь иногда.

Одна из подобных встреч состоялась в сентябрьский полдень в Риме. Она проходила в большом, незатейливо обставленном помещении ветхого, покосившегося здания, характерного для района, известного в народе как Авентино.

На собрании присутствовало двадцать человек в возрасте от тридцати пяти до семидесяти пяти лет, только мужчины. В повестке дня значилось четырнадцать вопросов, но только один из них был по-настоящему важным. Собравшиеся негласно разделились на две команды, каждая из которых была готова дать решительный бой по этому вопросу и наголову разгромить противника. При этом одни считали необходимым поставить заслон несерьезным и весьма опасным, на их взгляд, нововведениям, а другие боролись с косностью традиционалистов, не способных соответствовать запросам современного общества.

«Встреча затянется до вечера», – подумал председательствующий, набрав в грудь побольше воздуха. Он от всей души надеялся, что их совместная двухчасовая молитва, предшествовавшая собранию, будет услышана и неминуемые разногласия не выльются в безобразную склоку.

Однако он сомневался в возможности столь благополучного исхода. Сознавая, что подобные мысли граничат с ересью, он иногда жалел, что Господь не послал ему более скромных желаний – тогда, возможно, его не мучил бы страх, что он, отец Ксавье Мюнстер, тридцать девятый глава ордена пиетистов [1] им. святого Иоанна, окажется последним. Он узрел воинственный блеск в глазах оппонентов, и сердце упало у него в груди.

Возглавлял оппозицию отец Жан; он перемещал перед собой бумаги, словно танковые дивизионы, и ждал лишь сигнала, чтобы ринуться в бой. «Жан настроен на решительную битву, а ведь он не знает истинного положения дел, – с грустью отметил отец Ксавье. – Хотя, в сущности, какая разница?»

– Ну что? – твердым голосом начал он, обращаясь к членам римского отделения ордена. – Быть может, начнем?

Прошло пять часов. Истомленные долгими спорами братья потянулись к выходу. На террасе их, как обычно, ждал стол с аперитивами, но сегодня к нему подошли только несколько человек, не принимавших активного участия в непристойно жаркой перепалке. Остальные разбрелись по кельям (они больше напоминали комнаты в студенческом общежитии, но по старинке продолжали именоваться кельями): одни хотели помолиться в уединении, другие – выплеснуть негодование, распиравшее грудь.

– Я очень рад, что вопрос наконец закрыт, – пробормотал один из младших братьев – высокий, красивый камерунец отец Поль. Он произнес это без малейшей обиды, что с его стороны было большим великодушием – вопрос о его возвращении в Африку стоял в самом конце повестки и на него в который уж раз не хватило времени.

Молодой человек произнес эти слова в пространство, ни к кому в особенности не обращаясь. Услышал его только седой отец Жан, пристроившийся рядом с бутылкой перно. Он закинул голову вверх – отец Поль был выше его на добрых восемнадцать дюймов – и кивнул. Сегодняшняя дискуссия отняла у старика все силы; иногда он сам удивлялся и даже страшился той ненависти, которую будила в его незлобивом сердце реформистская деятельность отца Ксавье. Сегодня отец Жан пришел на террасу не для того, чтобы пообщаться с братьями; как ни странно, сегодня он пришел сюда выпить.

«Раньше я не позволял себе подобной горячности», – сокрушался отец Жан, так и не сумевший до конца сжиться с новой для него ролью лидера оппозиции.

Страсти, разгоревшиеся вокруг противостояния между ним и отцом Ксавье, сильно огорчали отца Жана; даже недовольство Ватикана не вызывало у него столь тяжелого чувства, как повисшее сегодня в воздухе недоброжелательство, но воспрепятствовать этому он не мог и не хотел. О примирении не могло быть и речи, ибо на кону, по глубокому убеждению отца Жана, стояло спасение человеческой души.

Отец Жан по-прежнему считал себя верным членом ордена. Он не мыслил себя без него: ему едва исполнилось двенадцать лет, когда местный священник разглядел в нем нужные качества и забрал из сельской школы в монастырь.

А Ксавье… без сомнения, светлый человек, но – дерзновенный. Конечно, в давние времена святые тоже не всегда были милосердными и кроткими проповедниками. Им тоже приходилось отстаивать свои взгляды в жесткой борьбе. Взять хотя бы святого Бернара или святого Игнасия: о них никто не скажет, что они были лояльны к чужому мнению. Но сейчас не средние века и даже не семнадцатый век. Старые методы остались в прошлом, теперь оружие святых отцов – терпение, такт, способность убеждать; и ни одно из этих качеств нельзя назвать сильной стороной Ксавье.

Отец Жан печально кивал в такт своим мыслям.

– Закрыт? – переспросил он. – Надолго ли? Боюсь, это была не последняя наша схватка.

Отец Поль изогнул бровь.

– Что можно добавить к сказанному? Все решено, разве нет? Вы добились своего и должны радоваться.

Отец Поль мог говорить об этом спокойно, потому что он, едва ли не единственный из братьев, так и не принял ничьей стороны. Возможно, оттого что плохо понимал предмет спора. То есть он, конечно, знал, о чем речь, но не понимал истинного значения разногласий. Ему казалось, что братья могли бы потратить силы на решение более важных проблем.

– Я победил с перевесом в один голос, – ответил отец Жан. – Всего в один голос. В прошлом году – что же Ксавье предлагал в тот раз? – его идею отклонили с перевесом в пять голосов. Так что для него этот проигрыш не поражение, а скорее победа. Время работает на него.

Отец Поль налил себе апельсинового сока и медленно потягивал его через соломинку.

– О Господи, как же мне хотелось бы вернуться домой! То, чем я занимаюсь здесь, не имеет никакого отношения к вере.

– Я знаю, – кивнул отец Жан, раздумывая, позволительно ли ему выпить еще одну рюмочку перно. – Наши раздоры, должно быть, шокировали вас, да это и неудивительно. Жаль, что мы опять не успели рассмотреть ваш вопрос. Надеюсь, в следующий раз, когда страсти улягутся, мы все же дойдем до него. Во всяком случае, я поспособствую этому.

В то же самое время в нескольких километрах от Авентино, в самом центре города, протекала жизнь совсем другой, более многочисленной организации. Парадная дверь, недавно оборудованная новой дорогущей электроникой (как обычно, без всякой необходимости), открывалась и закрывалась, впуская и выпуская озабоченных полицейских. В тесных кабинетах с искусственным освещением секретари и делопроизводители сосредоточенно корпели над бумагами в надежде продвинуться по служебной лестнице. Этажом выше царила полная гармония: следователи дружно писали, читали, звонили – словом, делали все от них зависящее, чтобы вернуть народу утраченные ценности итальянского художественного наследия. А на самом верху, в кабинете, который корреспонденты уважаемых газет окрестили мозговым центром управления по борьбе с кражами произведений искусства, висела тишина, нарушаемая лишь надоедливым жужжанием большой синей мухи.

Отлаженный механизм работал на автопилоте, мозговой центр отдыхал. День выдался жарким, и генерал Таддео Боттандо крепко спал.

Только не торопитесь делать выводы. Боттандо перевалило за шестьдесят, и он уже сам признавал, что молодой задор перестал быть доминантной чертой его характера, однако громадный опыт следовательской работы с лихвой возмещал эту потерю. Ну и что, если временами он экономит силы? Его цепкая хватка, стратегическое мышление и блестящие организаторские способности ничуть не ослабли с течением лет. Каждый сотрудник управления отвечал за свой участок работы, и генерал не видел необходимости денно и нощно следить за подчиненными. Когда случалось нечто экстраординарное, а Боттандо, фигурально выражаясь, не было под рукой, любой член команды – например, Флавия ди Стефано – мог взять управление на себя.

Все это он объяснил сегодня утром двум государственным мужам, тоже весьма почтенного возраста, пригласившим его на ленч в дорогой ресторан. Даже слишком дорогой. По непонятным ему причинам Боттандо вдруг стал очень популярной фигурой. Единственное объяснение, которое он этому находил, – грандиозная операция, которую он успешно провернул несколько месяцев назад. Его вдруг необычайно полюбили в министерстве; оказалось, что у него там всегда было много доброжелателей, которые ему тайно покровительствовали и всячески пресекали козни его врагов. Странно, почему он раньше не замечал этой поддержки – все предыдущие годы он только и делал, что с кровью выбивал из министерства деньги на более или менее сносное существование отдела.