Мэтью Перл - Тень Эдгара По
— Это правда, Тиндли?
— Да, сэр, он предлагал большие деньги, — втянув голову в плечи, промямлил Тиндли. — Но я прогнал его, сэр.
— Что конкретно его интересовало? — спросил Дюпон.
Страж, похоже, забыл, что у Дюпона нет никаких полномочий задавать вопросы, и не колеблясь ответил:
— Он смерть как хотел выведать, не занимались ли мы подтасовками на выборах в октябре сорок девятого. Я ему говорю: господин хороший, тут у нас частный клуб вигов, надобен пароль, а не знаете — ступайте себе подобру-поздорову.
— А деньги ты у него взял? — строго спросил бородач.
— Конечно, нет! Я ж не дурак, мистер Джордж!
Стражу достался ничего хорошего не обещавший взгляд мистера Джорджа.
— А вам что за дело до нашего клуба? Вас демократы подослали?
Дюпон был явно доволен, что нужная информация выяснилась так быстро: мы в клубе вигов, Барон интересовался выборами, имя хозяина названо. Вдруг лицо Дюпона озарилось новой идеей.
— Я прибыл издалека и не отличу вига от демократа, — сказал он. — Мы лишь хотели проявить дружеское участие. Джентльмен, который предлагал деньги, ни за что не удовольствуется ответом вашего швейцара. Кажется, я знаю, как уличить этого мошенника. Он хотел поставить под сомнение нравственные принципы вашего клуба.
— Вы так думаете? — насторожился мистер Джордж. — Что ж, спасибо за участие. А теперь уходите оба, а то, не ровен час, беспорядок получится.
— К вашим услугам, мистер Джордж, — поклонился Дюпон.
14
На следующий день я подступил к Дюпону. Основной мой вопрос был: почему Дюпон столь легко согласился с требованием Барона Дюпена не разговаривать со свидетелями? По моему разумению, начиналась гонка по сбору сведений, мы не могли позволить себе такой роскоши, как уступки Барону. Еще я жаждал узнать, как Дюпон планирует справиться с Бароном.
— Полагаю, сударь, вы тогда сказали неправду? Вы, конечно же, опросите всех, кому хоть что-то известно о визите По в Балтимор?
— Нет, я выполню обещание. Никаких свидетелей, никаких разговоров с ними не будет.
— Но почему? Разве Барон хоть в малейшей степени заслужил подобное проявление благородства? У него нет никакого права на свидетельские показания. Как мы узнаем, что случилось с По, если не будем говорить с теми, кто видел его в последние дни?
— От свидетелей никакого толку, мосье Кларк.
— Но, сударь, воспоминания о смерти По должны быть свежи в их головах — ведь еще и двух лет не прошло!
— Воспоминания как таковые, мосье Кларк, едва ли наличествуют в настоящий момент; скорее их можно отнести к категории россказней Барона. Искусная софистика Барона успела, подобно опасному поветрию, распространиться на балтиморские газеты и на самих балтиморцев. Все свидетели заражены его ложью или заразятся к тому времени, как мы их найдем.
— Думаете, они станут нам лгать?
— Не нарочно. Их настоящие воспоминания неминуемо трансформируются под влиянием россказней Барона. С тем же успехом Барон мог бы подкупить нескольких человек, чтобы они дали в суде ложные показания. Нет, мы с вами немного добьемся от них — разве что в очередной раз выслушаем самые основные факты, которые можем узнать и сами по ходу дела.
Возможно, почтенный читатель, Дюпон представляется вам крайне педантичным субъектом, этаким сухарем. Если так, вы и правы, и не правы. Дюпон крайне мало значения придавал этикету, хорошим манерам и развлечениям в общепринятом смысле этого слова. Например, он курил сигары в помещении даже в присутствии дам; был склонен игнорировать вас, если не имел сообщить ничего существенного, и отвечать односложно, если считал, что этого достаточно. Отношения с Дюпоном не отягощались обычным балластом взаимных клятв в вечной преданности, но прочность их была очевидна. Кланяясь или сидя за столом, он демонстрировал идеальную осанку, но сутулился в вертикальном положении. К работе относился с чрезвычайной серьезностью. Казалось немыслимым потревожить Дюпона, погруженного в раздумья. Каким бы пустяком Дюпон ни был занят, этот пустяк представлялся стократ важнее любого дела, подвигнувшего вас подступиться к Дюпону, нарушить его мыслительный процесс. Полагаю, даже обрушение балок вследствие пожара странным образом удержало бы меня от попытки испортить Дюпону очередной сеанс анализа.
В то же время ему было свойственно совершать весьма легкомысленные поступки. Как-то на улице один джентльмен примечательной наружности, с элегантным шейным платком, ниспадавшим красивыми складками, громко назвал Дюпона самым занятным субъектом из когда-либо им виденных. Дюпон ничуть не обиделся — напротив, пригласил этого джентльмена (он оказался довольно известным художником из местных) посидеть в ближайшем ресторане.
— Сэр, я жажду услышать историю вашей жизни, — заявил художник.
— С радостью поведаю вам ее, сударь, — отвечал Дюпон извиняющимся тоном, — только учтите: существует опасность, что взамен мне придется выслушать историю вашей жизни.
— Идет! — воскликнул художник, нимало не смутившись.
Затем он выразил желание запечатлеть Дюпона на холсте. И Дюпон пригласил его для этой цели в «Глен-Элизу». Я считал затею абсурдной, ведь у нас дел хватало, однако не возразил ни слова, ибо Дюпон прямо-таки загорелся этим портретом.
В случае нужды он, вместо того чтобы самому пойти поискать меня в доме, отправлял с запиской горничную. «Глен-Элиза», конечно, обширна и довольно беспорядочно выстроена, но не настолько же, чтобы пользоваться услугами посыльных! Впервые получив такую записку, я долго не мог понять, отправил ли ее Дюпон от избытка лености или от избытка сосредоточенности. Мои невольники, готовя Дюпонов костюм для выхода в свет, неизменно получали от него скромную плату за труды. Правда, такая привычка наблюдалась у многих европейцев, но, пожив в Балтиморе некоторое время, эти сердобольные господа постепенно черствели и в конце концов забывали платить неграм. Что касается Дюпона, он давал деньги рабам не из человеколюбия и не из принципа. Это я знаю наверняка, ибо не раз слышал от него, что на самом деле рабами являются очень многие де-юре свободные граждане — только сами этого не сознают, причем некоторые из них закабалены куда безнадежнее, нежели негры американского Юга. Нет, не человеколюбие двигало Дюпоном, а предубеждение к качеству бесплатных услуг. Большинство моих рабов испытывали к нему благодарность, кое-кто смущался, а были и такие, что встречали каждую монетку в штыки.
После возвращения из Парижа я нанял несколько слуг; у них-то и возникали проблемы с Дюпоном. Без сомнения, наш обычай отправлять записки из гостиной в библиотеку и обратно добавлял слугам работы, но не она вызывала недовольство. Очень многие мои слуги почти сразу взбунтовались против Дюпона. Одна девушка, свободная негритянка по имени Дафна, то и дело отказывалась прислуживать ему. Сколько я ни спрашивал о причинах такой неприязни, Дафна твердила одно: ваш-де гость, мистер Кларк, жестокий, злой человек. «Он что же, обидел тебя, Дафна? Выбранил за какую-нибудь оплошность?». — «Нет». Дюпон крайне редко обращался к Дафне и всегда был нарочито учтив. Девушка не умела объяснить, что конкретно не так с Дюпоном, лишь повторяла свое: «Жестокий, злой человек. Уж поверьте, сэр, я в таких делах понимаю».
Периодически — и всегда безуспешно — я пытался встретиться с Хэтти. Пессимистическое замечание относительно необходимости моего вмешательства в ситуацию оказалось вполне справедливым. Матушка Хэтти, которая всегда отличалась хрупким здоровьем и большую часть времени проводила в постели (если, конечно, не бывала увезена в сельскую местность или на воды), за минувшее лето совсем ослабела. После отдыха на побережье бедняжка уже не вставала. Эти печальные обстоятельства, разумеется, не добавляли Хэтти свободного времени, зато делали тетю Блум практически полновластной хозяйкой в доме. Когда бы я ни пришел, лакей докладывал, что ни мисс Хэтти, ни тетушки Блум нет дома. Наконец мне удалось перекинуться с Хэтти словечком — я подкараулил ее у ворот.
— Милая Хэтти, неужели вы не получали моих писем?
Хэтти настороженно огляделась и, увлекая меня подальше от экипажа, в который собиралась сесть, заговорила шепотом:
— Квентин, вам нельзя здесь находиться. Многое изменилось теперь, когда матушке стало хуже. Мои услуги нужны сестрам и тете.
— Я все понимаю, — промямлил я в ужасе от мысли, что мои действия добавили забот бедной Хэтти. — Я насчет наших планов… Хэтти, дорогая, дайте мне еще немного времени…
Хэтти замотала головой, как бы с целью остановить мою речь, и повторила:
— Многое изменилось, Квентин. Сейчас не время и не место это обсуждать, но, обещаю вам, мы обязательно поговорим. Я дам знать, когда смогу вырваться. Не подходите к моей тете. Ждите, пока я сама вас найду.
