Всегда подавать холодным - Макс Александрович Гаврилов

во время допросов наболтал много лишнего. Неудивительно, что, оказавшись на свободе, он сразу же стал нерукопожатным при дворе. Не верилось, что он мог решиться на то, чтобы пустить себе пулю в лоб из-за карточного долга. Этот субъект был на это не способен. Он мог бежать, скрываться, прятаться, что угодно, но не убить себя… Не было в нем ни достоинства, ни благородства. Баур мысленно посчитал. Четверо мертвы совершенно точно. Что с отставным поручиком Плиади, неизвестно, этот корнет… как его… Мартов? Мартынов? Жаль мальчишку. Лишен всех званий, дворянства и разжалован в матросы. Нужно справиться завтра же об их судьбе, живы ли? И Ахте, этот майор… Вышел в отставку сразу после того, как побывал в крепости. Говорят, удалился в имение и в Петербурге более не показывался. Мрачный тип. Любимец покойного императора Павла. Баур помнил его по службе в Гатчине, толковый был в артиллерийском деле человек, на всех маневрах его батарея была лучшей. Но нрава был непростого, замкнутый и необщительный человек, карьеру не строил, в попойках участвовал редко. Как-то раз Павел сделал ему жесточайший выговор и даже замахнулся на майора тростью, на что тот спокойно сказал: «Я дворянин, ваше императорское величество». Павел взорвался: «Дворянин?! Так я сейчас исправлю сие досадное обстоятельство!» Побелев как мел, Ахте ответил: «Воля ваша, государь, но пока я дворянин и на мне мундир гвардии русского царя, не позволю ронять его чести!» Павел был рыцарем, «последним рыцарем Европы», как называл его сам Бонапарт. Он заключил Ахте в объятия и со слезами на глазах расцеловал. Майор вошел в ближайший круг императора, а затем, после его убийства, и в ближний круг его младшего сына, Константина Павловича. Теперь же, говорят, у себя в имении Ахте завел диковинные порядки. Не далее как вчера об этом чудаке Бауру рассказывал адъютант Аракчеева, стало быть, отставной майор жив. Тогда, по самым удачным расчетам, их осталось четверо… Может, еще и не его, Баура, очередь?

Трубка давно погасла, генерал выбил чубук о пробковую вставку в серебряной пепельнице и прочистил мундштук. Нужно просто успокоиться и ждать. Может статься, и Управа благочиния отыщет душегуба? Константин Павлович говорил, что на след его напали и следствие поручено весьма деятельному человеку. Может, и образуется все. Он подошел к теплившейся в углу кабинета лампадке под образом Спасителя в золоченом окладе. Баур опустился на колени, прикрыл глаза и принялся истово молиться.

Глава 18

Сфинкс

Заночевать пришлось на постоялом дворе под Ораниенбаумом. С вечера разыгралась настоящая буря, с моря принесло свинцовые тучи, и стеной пролился дождь, расквасив за какой-то час все дороги. Извольский решил не спешить, и дело было даже не в погоде. Сколько он ни думал, никак не мог подобрать более-менее достоверную причину для визита к отставленному майору Ахте. Опыт посещения Вырицы и имения убиенного Левина подсказывал, что его действительный род занятий может вызвать настороженность, неприятие и даже вовсе закрыть перед ним нужные двери. Вместе с тем не мог же он приехать просто так? Единственным его общим знакомым с Федором Петровичем Ахте был Монтрэ, только как присовокупить француза к его визиту, было совершенно неясно. Ни письма от Жиля, ни рекомендации у Извольского не было.

Завтрак он велел подать в общий зал. Утро было великолепным и на удивление солнечным, о бушевавшей ночью грозе напоминал лишь запах мокрой листвы и огромная лужа посреди постоялого двора, по которой то и дело проезжали покидающие ночлег кареты. Извольский расположился на открытой веранде, к завтраку подали жареную колбасу с хреном, яйца, свежий хлеб и молоко.

– Изволите травяного чаю, барин? С мяткой да багульником! – угодливо осведомился у графа хозяин постоялого двора.

– Благодарю, милейший, с удовольствием!

Извольский обвел глазами двор. У конюшни возились с упряжью конюхи, огромная дородная баба в застиранной грубой юбке тащила корзину с бельем, за плетнем шумно забавлялись крестьянские детишки. По расчетам Извольского, ехать было часов шесть. Как ему быть с причиной визита, он так и не придумал. Андрей с удовольствием проголодавшегося матроса принялся за еду. Колбасу он нашел великолепной, ароматный мятный чай был изумителен!

– Вы позволите присесть с вами, сын мой? Внутри совсем нет места, все занято.

Извольский обернулся. Высокий и худой как щепка, с небесно-голубыми водянистыми глазами и длинными седыми волосами, ниспадавшими на плечи из-под скуфьи[29], перед ним стоял священник.

– Разумеется, святой отец! Почту за честь! – указал граф на стул напротив.

– Отец Сергий, – тихо проговорил батюшка.

– Граф Извольский. Андрей Васильевич.

– Вы не из местных, граф? Проездом в наших краях? – У отца Сергия был тихий, приятный голос. Извольский невольно вспомнил погибшего корабельного капеллана.

– Да, я из Петербурга. По делу путешествую.

– А я из Толмачей, тут верст сорок… – Он кивнул куда-то вправо. – Приход у меня там. Храм Преображения Господня.

Извольский чуть не вскрикнул. Толмачи – это же и есть имение Ахте! Не иначе как Господь привел батюшку за его стол…

– Слышал я про Толмачи, отец Сергий. Болтают люди, что какой-то сфинкс там в помещиках. – Он улыбнулся.

– Да Господь с вами, граф! – беззвучно рассмеялся Сергий. – Сфинксом-то местные прозвали, потому как Федор Петрович уж больно на других не похож. Бывает ведь так… Господь мудро управит! – Он трижды перекрестился.

– О чем это вы, отец?

– Я ведь Федора Петровича с малых лет знаю. – Он пристально посмотрел на Извольского и вздохнул. – В молодости изрядно балован был, сорвиголова, бедовый да неугомонный. Учился скверно, все к военному делу тягу имел да кутил люто. Ничем батюшка его до самой смерти пронять не мог. Потом Федор Петрович в Петербург в гвардию отбыл и забыл совсем дорогу в отчий-то дом. – Сергий достал из сумки просфору[30] и налил из кувшина воды.

– Отец, угощайтесь! – Извольский придвинул Сергию тарелку с яйцами и хлебом.

– Благодарю, граф, но сегодня в храме уже не появлюсь, поэтому просфора, молитва и вода. – Он вновь мягко улыбнулся и обмакнул просфору в воду.

– Да, гвардия меняет людей… – словно невзначай заметил Извольский.

– Да то не гвардия, граф… В гвардии Федор Петрович, говорят, служил-то многим на зависть! И за учебу взялся, пушкарское дело изучил! Шутка ли, до майора дослужился и в придворном чине ходил! Никому доподлинно не известно, что же произошло там, в Петербурге, да только вернулся он пять лет назад в Толмачи совершенно другим человеком!

Извольский прикинул: по срокам все сходилось. Вышел Ахте из крепости аккурат около пяти лет назад. Верным, ох