Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
— Все будет хорошо, — прошептала Мэделин, ложась рядом с ним в жаркой, неподвижной безликости спальни, окруженная гулом уличного транспорта. — Все будет хорошо, все будет хорошо. — Как будто, если просто повторять это заклятие, все действительно могло быть хорошо…
* * *Она нашла в сумке салфетки и вытерла ими живот. В комнате было жарко и душно. Их хрупкое, мимолетное единение исчезло, и теперь они лежали порознь, липкие от пота и изнывающие от чувства вины. Лео взглянул на ее обнаженное тело подле себя. Мэделин снова стала плотью; на несколько обманчивых секунд она превратилась в нечто иное, нечто неуловимое, неподвластное разуму, а теперь опять стала обычной плотью. Она лежала на спине. Повинуясь силе тяжести, ее груди свисали по бокам. Когда она заговорила, слова ее устремились прямо в потолок:
— Наверное, ты разочарован. Ты ведь разочарован? Спад, разрядка напряжения… Что-то вроде того, да? Подходящие слова…
Сделанного не воротишь, подумал он. Можешь исповедоваться, молить о прощении, каяться в грехах своих, но что сделано, то сделано. Лео вспоминал, как ее маленькие сильные ручки со знанием дела направляли его; как она шептала непристойные проклятия; как усердно, точно многоопытная шлюха, Мэделин двигала бедрами. Все это — необратимо, непоправимо. «Твоя рыба, — прошептала она, хватая его пенис в кулак. — Твоя большая, блестящая рыба». Еще одно словечко из семейного лексикона Брюэров, как пить дать. Несомненно, у Джека есть большая, блестящая рыба. От этой мысли Лео стало страшно и гадко. Рыба, ichthys, pisces, pisser[78] — абсурдная связь слов. Он прожил целую жизнь со словами, с их текстурой, с точностью их значении и важностью смысла. Изувеченная память выдала еще одно словцо — fornication, прелюбодеяние. Сложное слово. Fornix, арка, свод, сводчатый потолок борделя, несомненно, арочный проем между ног, промежность, геральдический крест, на котором нас всех распяли. «Остерегайся блуда, — прошептал ему святой Павел. — Все остальные грехи совершаются за пределами тела, но блудить — значит грешить против собственного тела». Чувство вины, переполнявшее Лео, нашло выражение в жидкостях — в слезах и мерзком извержении тела. «Тело твое — храм Духа Святого. Ты не принадлежишь себе; ты куплен дорогой ценой».
Мэделин целомудренно поцеловала его в щеку.
— Пойду искупаюсь.
Он смотрел, как нелепо она скатывается с постели и топает вразвалочку в сторону двери. Ее бледные, неказистые ягодицы с темной разделительной полосой; ее полная талия и обвисшие ляжки; ее неповторимые движения, которые в тот миг вызывали в нем лишь отвращение.
— Прости, — крикнул он ей вдогонку.
Она обернулась и взглянула на него, лежащего на кровати.
— Забудь. Господи, не переживай ты так! Меньше всего на свете мне нужны твои извинения. — В ее голосе послышались гневные нотки.
— А что же тебе нужно!
Мэделин невесело рассмеялась.
— А Бог его знает. Наверное, мне нужен ты. Тебя это пугает, не правда ли? — Она развернулась и скрылась в ванной, не дожидаясь ответа.
9
На следующее утро зазвонил телефон. Лекции в институте начинались только в одиннадцать, и пока что Лео сидел дома без дела — разве что почитывал статью, которую нужно было рецензировать для вестника «Папирусология сегодня»; он находил утешение в рутине. Телефон издал свойственный ему беспардонный звук, который не терпит отказа, и Лео решил, что это она. Он снял трубку.
— Мэделин?
На том конце провода молчали.
— Это отец Лео Ньюман? — Кристальная ясность интонации, интонации Оксфорда и Кембриджа, интонации непреклонной иерархии. — Я говорю с отцом Лео Ньюманом?
Он ощутил легкое паническое покалывание в районе диафрагмы и закрыл глаза.
— Да, это Лео Ньюман.
— Епископ Квентин хочет поговорить с вами, отец.
От этого голоса Лео бросило в холодный пот — этим удушливо жарким утром. Трубку передали другому человеку, который заговорил уже с интонацией Мэйнута,[79] заговорил весело, деловито и пугающе.
— Лео, дорогой, как вы поживаете? — Они еле нашли его. Они не знали, где он живет. Они беспокоились, волновались, тревожились о своем коллеге, ушедшем на вольные хлеба, беспокоились об одной заблудшей овце больше, чем об остальных девяноста девяти в отаре. — Думаю, нам стоит встретиться и поболтать, Лео, — сказал епископ. — Обсудить кое-что. Я полагаю, это твой долг — как передо мной, так и перед самим собой.
— Я жду звонка из Иерусалима. Не думаю, что мне удастся вырваться.
— А я думаю, что ты обязан это сделать.
В тот же день, пополудни, Мэделин пришла к нему в гости. Утром она звонила, чтобы договориться о времени.
— Джек прилетает сегодня вечером, — сказала она. — Мы можем немного побыть вдвоем.
Но когда она оказалась в квартире, то вела себя суетливо и рассеянно: ее планы были расстроены, Джек возвращался раньше Мэделин позвонила в офис, чтобы проверить информацию, выяснилось, что ее мужу удалось сесть на более ранний рейс, поэтому она не могла оставаться здесь надолго.
— Ах, милый, ты не одинок, и нас обжуливает рок… — казала она, сняв пальто и поставив полную покупок сумку.
— «Обманывает». И нас обманывает рок…[80]
— Педант. Мне придется что-нибудь придумать, если я опоздаю. Дескать, забыла что-то купить… Вот, держи подарок.
Она развернула один из свертков у него на глазах. Внутри оказался чай различных сортов: «Сушонг», «Зеленый порох» и прочие нелепицы.
Мэделин подошла к Лео, обняла и прижалась к его груди.
— Я прощена? — спросила она. Они словно вновь оказались в тесной исповедальне, где она просила отпущения грехов своих.
— А за что мне тебя прощать?
— Вчера я обошлась с тобой жестоко.
— Да ну?
— Это же был первый раз. А в первый раз бывает сложно…
— Неужели? Ты говоришь так, как будто немало повидала на своем веку. — Интересно, подумал Лео, а она хорошо разбирается во всем этом: во внезапных телефонных звонках, в тайных свиданиях, подарках? Досконально ли ей известна эта сторона жизни?
Мэделин застыла, прижавшись к нему, и не смела шелохнуться.
— Ну, несколько раз было. Это тебя шокирует?
— Меня практически ничто не может шокировать, — ответил Лео. — Священники известны своей устойчивостью к шоку. А как поведет себя Джек, если узнает о нас?
— Джек? — Ее как будто удивило это имя. Она подняла глаза, и ее слегка нахмуренный лоб с россыпью бледных веснушек оказался в считанных дюймах от его лица. — Рано или поздно он непременно узнает, ты так не считаешь? Мы же не можем обманывать его вечно. Люди чувствуют подобные вещи. Они догадываются о подобных вещах…
— Правда?
— О да. Святая правда.
— А потом?
Мэделин пожала плечами, высвобождаясь из его объятий, отошла к столу и принялась наводить там порядок, а именно — расставлять принесенные ею же предметы.
— Наверное, проявит чудеса понимания. Ты же знаешь, какой он понимающий. Это отвратительное слово, но Джек и впрямь ужасно милый. Или, можно сказать, порядочный. Очень порядочный, очень культурный, очень британский. Если бы он узнал, то принялся бы, скорее всего, утешать меня.
Глагол «познать», этот странный библейский эвфемизм. Лео познал Мэделин, познал ее запах и вкус, познал, какое несовершенное нагромождение плоти и волос представляло собой ее тело, однако — удивительный факт! — он в то же время осознавал, что отныне не знает таящуюся в этом теле личность. Интимное физическое знание каким-то образом уничтожило то понимание ее натуры, которым он располагал раньше. Что ему было известно о ее супружеской жизни? Что он знал о тайной жизни этих двоих, о той эмоциональной жизни которая управляет браком, о либидо, которое управляет женщиной? Что скрывалось за внешним фасадом? Лео заметил, что акцент Мэделин становится отчетливей, когда она говорит о муже, как будто, вознося ему хвалу, она одновременно отстраняется от его предполагаемой «английскости», его порядочности. К экзотическому аромату чая примешивался пикантный запашок лицемерия.
— Сегодня утром мне звонил Кэлдер, — сказал Лео, намереваясь перейти на более безопасную территорию.
— Кэлдер?
— Те люди в Иерусалиме, они хотят, чтобы я вернулся. Пока что я попросил об отсрочке, но рано или поздно мне придется поехать туда.
— Придется?
— Папирус. Если я хочу быть причастным…
— А ты хочешь?
— Конечно, хочу.
— Значит, ты бросишь меня.
— Не говори глупостей.
Она рассмеялась, пытаясь развеять страх и обратить все в шутку.
— Мне пора уходить. Я позвоню тебе, как только смогу.
Главную новость он держал про запас и выложил только тогда, когда она уже уходила.
