Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Тюкель вскрыл карты, с торжеством растянул рот в улыбке.

— Тридцать одно. — Он победительно уставился на Соколова.

Сыщик соболезнующе вздохнул:

— Тридцать два!

Забрал деньги с банка, засунул в бумажник. Развалился в кресле, уперся взглядом в Тюкеля.

— Ну?

Тюкель налил себе мадеры, медленно вытянул ее, прошелся по камере и, вздохнув, произнес:

— Семена настоящая фамилия Маслобоев. Зовут его Мишка. Он родом из Симбирска. Каким-то боком связан с революционерами. Кажется, родственник и земляк кого-то из большевистских главарей. Но подробностей я не знаю. Я с Мишкой мало знаком. Мне лишь смутно известно, что года два назад он бежал из Петербурга, где его, кажется, хотели арестовать за мошенничество.

— Где его можно увидать?

— Номер дома точно не помню, но однажды я на своей коляске подвозил его во 2-й Щипковский переулок, недалеко от Гурьевской богадельни. Человек он несерьезный, глуповатый. Может, по этой причине пользуется у женского пола успехом.

Соколов пожал руку Тюкелю:

— Желаю не терять терпения и надежды! За сведения не благодарю — я их выиграл. Сенсирование, транспортировку и все прочее я делать, кажется, умею.

У Тюкеля вытянулось лицо.

— Ну и ну, я вас даже не заподозрил. Вы игрок, видать, высокого класса.

— Я играю наверняка, — признался Соколов. Он взял со стола колоду и по воздуху пустил ее из одной руки в Другую. То же самое сделал за спиной, не уронив ни одной карты.

— Н-да! Поздравляю. — Тюкель бросил выразительный взгляд на сигары. — Аполлинарий Николаевич, позволите еще одну?

— Заберите коробку — для вас принес! Я табачный дым терпел только ради вас. Пусть, думаю, хороший человек насладится. И прихватите с собой все, что осталось после нашей трапезы. Да, эти две бутылки шато-мутона тоже. Угостите товарищей по камере.

Тюкель задумался. Растягивая слова, произнес:

— Но как могу им объяснить?

— Из самых сложных положений всегда есть прекрасный выход: сказать правду. — Пожал арестанту руку: — Вы настоящий игрок, ибо умеете платить долги.

Глава III

ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ

Следующим утром, не сказав в охранке ни слова, в самом прекрасном настроении сыщик выскочил на морозную улицу, остановил извозчика и понесся по адресу, названному Тюкелем.

Оказавшись на Щипке, стал опрашивать дворников. И почти сразу повезло. Выяснилось, что Кашица-Маслобоев снимает дом, принадлежащий какой-то Агриппине Дудкиной, мещанке. Отыскал и тамошнего дворника, разгребавшего снег большой деревянной лопатой.

Дворник оказался высоким, с отвислой нижней губой тридцатилетним мужиком, одетым в новый тулуп. Тщательно натертая медная бляха блестела на груди.

— Любезный, где дом Дудкиной?

Дворник с глуповатым выражением, приоткрыв рот, недоуменно глядел на Соколова. Наконец неспешно проговорил:

— Че, Дудкину? А для че?

— Отвечай, собака, как положено! — рявкнул Соколов. — С кем разговариваешь? Смир-рно!

Дворник испуганно выкатил оловянные глазки и мгновенно замер, вытянувшись в струнку и прижав лопату к плечу, словно ружье.

Соколов строго посмотрел на дворника:

— Я про Дудкину спрашиваю тебя.

— Че? Да вон, где крашеная калитка! А вы, любезный, кто будете?

— Генералиссимус Суворов.

Дворник коротко ахнул, прикрыл рукавицей рот.

Соколов посмотрел в указанную сторону. За редким дощатым забором он увидал небольшой одноэтажный домик, засыпанный снегом, почерневший, с растрескавшимися бревнами, стоявший, должно быть, еще при благодетельнице Екатерине. Одним углом он сильно накренился, грозя рассыпаться вовсе. Даже покосилась труба, из которой валил дым. Возле окон снег был изрядно умят. За домом торчали голые яблоневые деревья убогого сада.

Сыщик продолжал допрос:

— Кто живет там?

Дворник загадочно замычал, завел глазки к голубому небу и с усмешкой произнес:

— Прописан, гы, один — мещанин Кашица. А при нем то ли жена невенчанная, то ли полюбовница — молодайка. Собою пригожая. Гы!

— А чего ты гыкаешь?

— Каждый вечер любовью утешаются.

— Откуда знаешь?

— А че, вечером ходим в окно подглядывать. Уж страм такой вытворяют, даже «линейку» не тушат, занавески не задвигают, гы. Совсем оглоеды. Я уж заявлял нашему околодырю. А он: «Это ихнее дело, а вы не ходите под окна!» А как не ходить, когда они малакией срамной развлекаются.

— В домовой книге оба записаны?

— Не, только мещанин, который мордатый, Кашица. А вторая как бы приходящая, гы. А че?

— Паспорт проверял?

— Обязательно! По приказу господина полицмейстера я ее тоже пометил, фамилия ей — Елизавета Блюм.

Соколову показалось, что он ослышался. Он размышлял: «Елизавета Блюм — так звали красавицу, обольстившую в Монте-Карло Гарнич-Гарницкого. Неужто она? Невероятная удача!»

Он переспросил:

— Как, говоришь?

— Елизавета Блюм, — повторил дворник.

— Давно они здесь?

— Кашица второй год, а евонная Елизавета с месяц наведывается.

— Ходит кто к ним?

Дворник развел руками:

— Ходють, но не часто. Я глядел в окно: за столом чаи распивают, играют в карты, книжки какие-то вслух читают.

— Что за народ?

— Разные стюденты в шляпах и в калошиках. Я об том сказал, где следует, а там: «Пусть себе играют!»

— А кто ходит, фамилии, клички знаешь?

— Че не знаю, того не знаю. Хозяйка дома в Лопасне живет, сын у ей там.

— Сейчас жильцы дома?

— Не приметил, должны быть на месте. А вон, в окошке личность бабья мелькнула — дома оба сидят. Голубки сизые, друг дружкой утешаются. Вы вечером приходите, когда они свет зажгут, может, чего и увидите.

Соколов задумался: «Хорошо бы наблюдение установить, хоть на недельку. Да времени, к сожалению, нет. К тому же улица пустынная, филеров сразу приметят. Спугнем, потом иди-свищи ветра в поле! Пойду-ка возьму их тепленькими».

— Топай вперед!

Дворник открыл калитку, закосолапил по узкой, пробитой меж высоких снегов тропинке.

Соколов двигался за ним. Крыльцо было покрыто тонким слоем нетронутой изморози. Соколов понял: никто из дома нынче не выходил. Он похлопал по плечу дворника, негромко произнес:

— Скажешь: «Уведомление принес, откройте!»

— Че, удомление? Какое такое?

— У-ве-дом-ление! Ну, бумагу! Запомнил? Иди вперед.

Сыщику показалось, что в окошке вновь мелькнуло женское лицо.

Дворник взошел на кривое крыльцо, потопал по нему ногами, сбивая снег. Соколов дал знак: стучи!

Дворник, сжав кулак в рукавице, деликатно приложился к обитой клеенкой двери. Стук получился тихим, никто на него не откликнулся.

Соколов оттолкнул дворника, дернул с силой за ручку. Ручка вылетела из гнезда.

Соколов совсем рассердился, отступил на шаг и ударом сапога так долбанул в дверь, что по домишку пошел гул, а под обивкой вылетела доска.

Еще удар, и вся дверь превратилась бы в щепки. Но в этот момент взволнованный женский голос, показавшийся Соколову знакомым, испуганно спросил:

— Кого надо?

Дворник замялся, вся умная речь у него явно вылетела из головы. Соколов слегка подбодрил его кулаком по ребрам. Это малость дворника взбодрило. Он скороговоркой выпалил:

— Откройте, это я! Принес эту… удивлению.

— Чего вы хотите?

— Да открыть должны, я гумагу вручу.

— Какую бумагу?

— С печатью!

— Подождите, я спала, сейчас оденусь и открою.

Соколов теперь окончательно убедился: голос этот он уже где-то слышал. Но где, вспомнить не мог.

Прошла минута-другая. Дверь не открывали. Соколов понял, что ее и не откроют, его провели как мальчишку.

Рассвирепел, гаркнул так, что с ближайшего куста, на которой кровавыми пятнами рассыпались ягоды, посыпался снег:

— Открывай! Сейчас дом разнесу — в щепки!

За дверью раздался топот быстро удаляющихся ног. Соколов решил повторить свой знаменитый подвиг, о котором некогда взахлеб писали газетчики. Тогда на Мясницкой сыщик выломал вместе с коробкой и кирпичной кладкой громадные двери в мастерской слесаря Чукмандина. Теперь задача была много проще. Сыщик отступил на шаг, глубоко вздохнул. И вдруг с размаху, как на вражескую крепость, бросил свое гигантское тело.

И явно перестарался. Дверь, растворявшаяся наружу, теперь с жутким треском влетела вовнутрь. На нее, по инерции, грохнулся великий сыщик.

Но он тут же вскочил и продолжил свое наступление.

Через мгновение сыщик влетел в дом. После яркого солнечного света не сразу увидал Семена, который был Мишкой Маслобоевым. Тот, встав на табуретку, судорожно шарил рукой за божницей.