Олег Петров - Стервятники
Армия Колчака весной имела значительное превосходство над красными. Сто сорок тысяч штыков, почти полторы тысячи пулеметов и больше двух сотен орудий, двойной перевес в коннице, что давало заметное преимущество в маневренности. 4 марта начали наступление на Сарапул, за сорок дней продвинулись вперед на сотню километров, захватив Сарапул, Ижевск, Воткинск. К середине апреля были взяты Бугульма, Белебей, Стерлитамак. Казаки атамана Дутова вышли к Актюбинску и перерезали железную дорогу.
Но в конце апреля красные ответили контрнаступлением, 13 мая отбили Бугульму. Белые корпуса были отброшены на полтораста километров и продолжали отступать. Вспыхнула паника, с фронта побежали дезертиры. Хуже того, отдельные полки и батальоны стали в полном составе переходить на сторону большевиков, расстреливая офицеров. Фронт трещал. Верховному пришлось бросить в район Белебея свой стратегический резерв - десятитысячный корпус генерала Каппеля, но он положения не спас: 19 мая красные силами двух кавполков ворвались в Белебей, разбив каппелевцев. Через двадцать дней была потеряна Уфа - основной опорный пункт Колчака на подступах к Уралу.
И начался катастрофический отход на восток: 1 июля оставлена Пермь, 24-го - Челябинск. Луч надежды блеснул в начале августа, когда с юга ударил Деникин. Восточный фронт удалось стабилизировать до середины октября на реке Тобол. Но красные накопили резервы, активизировали свои партизанские силы в тылу колчаковских войск и снова атаковали по всему фронту. 22 октября заняли Тобольск, а 14 ноября - Омск. В бывшей столице верховного захватили более 20 тысяч пленных, 40 орудий, три бронепоезда, сотню пулеметов, пятьсот тысяч снарядов, пять миллионов патронов, множество эшелонов и складов с интендантским и санитарным имуществом!
Это было начало краха. Через месяц большевики взяли Новониколаевск, потом Тайгу, а 2 января нового, двадцатого года - Ачинск. Затем острие удара нацелили на Красноярск, где 4 января вспыхнул красный мятеж, что способствовало регулярным частям большевиков через три дня войти в город. Пленение ими почти шестидесяти тысяч колчаковских солдат породило обвальную волну дезертирства в частях и перехода к красным. В стан врага уходили даже офицеры. Армейский порядок развалился окончательно.
Горлов поморщился. Развившаяся за последние полгода язва давала о себе знать все чаще. Нервы, это только из-за нервов. Другой причины Горлов не допускал. Хаос управления, бездарное командование, воровство и пьянство, политические дрязги и хитроумное иезуитство союзников, среди которых главенствовала французская лиса генерал Жанен, наконец, повсеместные ощутимые укусы красных повстанцев и нарастающее умение большевиков применять на регулярном фронте искусство стратегии и тактики - все смешалось в воспаленном мозгу бывшего жандарма. Он никогда не был политиком и стратегом, но обстановка говорила об одном: успех белого движения, реставрация былых порядков создавали большие сложности в достижении той цели, которую Горлов поставил перед собой. Но шанс оставался. И Горлов обязательно бы его использовал. А вот победа красных никаких шансов не оставляла вообще. Она превращала мечту о золоте в прах. Именно в прах!
Чуда не случилось. Когда 15 января чехословаки, охранявшие поезд Колчака, в обмен на беспрепятственный выезд из России, передали в Иркутске красному Сибревкому адмирала и его последнего премьера Пепеляева, брата боевого, уважаемого в войсках генерала, Горлов понял: белой идее конец. И его, Горлова, надеждам - тоже. Теперь надо уйти целым в Монголию, а там время покажет.
- Вашбродь, тут и расположимся, - спешившийся Новиков, тяжело дыша, ткнул рукой в сторону зеленого травяного пятачка под густыми черемуховыми кустами, где блестел узкий, тихо убегающий в заросли ручей.
Сверху, по тропе, держа лошадей в поводу, шумно спускались остатки новиковского отряда. Горлов сказал бы точнее: жалкие, голодные и обтрепанные остатки некогда довольно грозного воинства в триста сабель. Отряд приказал долго жить. Красные потрепали крепко, вдесятеро сократив бывший ударный отряд, входивший в корпус генерала Пепеляева. Прямые потери в боях составили половину - другая половина благополучно из отряда разбежалась. Фактически каждое утро казачки одного или парочки сослуживцев не досчитывались: «линяли» белые партизаны под покровом ночи в одним только им известным направлениях. Хотя, чего там. К родным очагам, куда ж еще! Это Горлову - некуда. Ни семьи, ни флага. Скоро не будет и земли Отечества под ногами. Чужбина и нищета с эфемерным сокровищем за пазухой.
ГОРЛОВ оказался в отряде Новикова сознательно. В штабе корпуса, по настоянию начальника отдела контрразведки, решили «укрепить» отряды местного белого партизанства, а проще говоря, взять их под строгий контроль, потому как под ударами красных белый патриотизм начал таять, как снег под майским солнцем. Солдатики, казачки и нижние чины из так называемых партизанских отрядов корпуса генерала Пепеляева энергично разбегались, но что-то еще можно было сохранить в боеспособном состоянии. Триста сабель Новикова представляли пока вполне благонадежную силу.
Горлов выбрал отряд Новикова, вычитав из формуляра, составленного на начальника отряда, интереснейшую для себя подробность: бывший горный техник, оказывается, работал ранее в компании того самого золотопромышленника Кузнецова! Иллюзий Горлов не строил, но чем черт не шутит. Конечно, этот Новиков может совершенно ничего не знать ни о каком саянском золоте. И скорее всего, так и есть, иначе чего бы бывший горный техник голову под пули совал? Ушел бы за золотом и гори она, война эта сраная, синим огнем!
Но с другой стороны, размышлял Горлов, если обстоятельства в будущем все-таки срастутся в благоприятную для него, Горлова, сторону, то этот Новиков будет полезен.
На четвертом месяце настырного пребывания Горлова в новиковском отряде события и вовсе приняли удивительный оборот: под ударами красногвардейских «летучих эскадронов» отряд неумолимо смещался на юг, к тем самым Восточным Саянам! Когда же, измученные и изрядно поредевшие новиковские казачки вброд переправлялись через бурливый речной поток, Горлов услыхал, что это тот самый Китой!..
Мистика! Судьба! Золото было где-то рядом.
Трясясь в седле, Горлов сверлил взглядом перетянутую ремнями спину Новикова, еле сдерживая себя от откровенного разговора с ним. Что останавливало? Этого Горлов не мог себе объяснить. Вокруг он видел злых сибирских мужиков, которых в дремучий таежный угол загнали точно такие же сибирские мужики, воюющие с еще большим остервенением. Обстановка в поредевшем отряде была накалена до предела. Поубавилось вертлявости и у начальника отряда. Когда Горлов появился в отряде, поджарый и жилистый Новиков в свои почти пять десятков лет, казалось, не знал усталости и уныния. Перла отвага и из казачков. Но по мере того, как нарастал драп от красных, даже у самых ретивых, пропитанных ненавистью к врагу, заметно убывала воинственная удаль. Ледяная и бурливая китойская водица окончательно смыла этот налет.
Не заводил с Новиковым разговора о золоте Горлов еще и потому, что видел: чем южнее уходит отряд, тем более мрачным и нервным становится его начальник. Да, неизвестность раскрывалась перед ними, как бездна. Но перспективы и сложности ухода за кордон не раз и не два вполне определенно, обстоятельно и спокойно, обговорены. К решению пришли однозначному: уходить в Монголию, а оттуда в Маньчжурию, к русским поселениям в полосе отчуждения Восточной Китайской железной дороги.
НЫНЧЕ так эту дорогу уже мало кто называл. Чаще более произносимую аббревиатуру употребляли - КВЖД. Но историю всех манипуляций с узакониванием статуса «железки» в международном масштабе Горлов знал: пришлось в свое время курировать по службе некоторые вопросы, связанные с российско-китайским договором 1896 года. За десять лет до этого, когда началось строительство Великого Сибирского рельсового пути, уже было очевидным, что путь до Владивостока изряден: Транссиб огибает немалым окружьем китайскую Маньчжурию. Но куда деваться?
Помогли японцы. В 1895 году войска микадо успешно оттяпали у Китая Формозу и Ляодунский полуостров. Японская прыть не на шутку обеспокоила не только царский кабинет, но и Европу. Российской дипломатии удалось склонить на свою сторону Францию и Германию: втроем предложили Японии Ляодун Китаю вернуть за солидную контрибуцию. С Формозой или островом Тайванем сей номер не вышел: его стратегическое положение очень хорошо самурайские людишки оценили. А на полуострове японское положение было шаткое, тем паче, что такие недовольства в Европе всё это вызвало. Размер китайской контрибуции тоже впечатлял. И Токио согласился.
Министр финансов граф Витте хлопал в ладоши. Его была идея, еще в бытность руководства графом министерством путей сообщения: спрямить дорогу до Владивостока через китайскую территорию.
