Андрей Баранов - Павел и Авель
Время до обеда протекало в трудах и заботах – граф почистил шпагу, предчувствуя что она ему понадобится, Лесистратова составила несколько важных, абсолютно зашифрованных личным шифром донесений, и отправила их обычной почтой, рассчитывая что так они дойдут скорее, чем с помощью дипломатических кляч. Затем вся компания дружной кавалькадой проследовала в направлении бывшей королевской обители.
Собственно из Лувра революционеры соорудили «Центральный Музей Искусств», открытый для широкой публики, хотя собирать всевозможные изящные изделия тут начали еще с эпохи Франциска I. В середине XVIII века сотня работ, выставленная в крыльях дворцовых сооружений, уже играла роль художественного музея. Картины объявили собственностью всей нации, присоединили к королевскому собранию и церковную коллекцию, словом потрудились на славу.
Так что подкатившим туда путникам было на что посмотреть. Обозрев сокровища Большой Галереи и Салона Каре в Центральном Музее Искусств, превосходные итальянские полотна, граф Г., Лиза и даже Морозявкин получили огромное эстетическое наслаждение, которое однако не заставило их забыть о предстоящем в полночь приключении, если можно так выразиться. Правда Морозявкин полчаса простоял около Джоконды, подаренной Франции великим Леонардо в благодарность за гостеприимство, пытаясь понять, кому она улыбается, а графу Г. весьма приглянулась «Прекрасная садовница» работы Рафаэля, приобретенная королем Франциском I у Филиппе Сергарди из Сиены.
А мамзель Лесистратовой было не до изящных искусств – она в это время как раз размышляла, где бы им лучше спрятаться, дабы их не обнаружили первыми, а с другой стороны как бы лучше устроить, чтобы самим обнаружить то гнездо Черного барона в которое их очевидно заманивали, да еще с таким усердием. Она ни секунды не сомневалась, что сон Морозявкина был вещим – уж больно тот был напуган. Следовало искать и проявить выдумку.
К счастью в революционное время в Лувре помимо прочего располагалась и типография, и даже частные квартиры. Несмотря на то что революционеры пытались привить гражданам Республики идеалы бескорыстия, любовь к деньгам у французов сохранилась в целости и неприкосновенности, и никакие якобинские клубы тут ничего поделать не смогли.
Поэтому уже через весьма непродолжительное время Лизе посчастливилось отыскать очень симпатичную квартирку, хозяин которой любезно согласился уступить ее на ночь за кучу новеньких серебряных франков, начеканеных за несколько лет до описываемых событий. В квартире было довольно мило, но не мебель и высокое окно привлекли симпатии Лесистратовой. Больше всего ей приглянулась каминная труба и сам камин, с его теплом, дровами и прекрасной акустикой.
Вот как получилось, что граф Г. и Морозявкин вместо ужина в приличествующем заведении довольствовались скромными припасами в маленькой кухне. Затем Лесистратова приказала им по возможности не шевелиться и не шуметь.
– Но почему? – вопросил граф Г. сдавленным шепотом. – Тут же нет никого кроме нас, не так ли?
– Даже у стен есть уши! – прошептала в ответ Лизонька. – Да, да! – добавила она в ответ на нервное хихиканье Морозявкина.
– И где же эти уши, откуда они торчат, сударыня? – полюбопытствовал граф.
– Вот они! – Лесистратова подвела приятелей у камину и ткнула в него пальцем.
Граф с Морозявкиным стали сосредоточенно разглядывать это отопительное сооружение, причем Вольдемар даже обнюхал длинным носом пепел и переворошил угли.
– Наша квартирка находится как раз над преогромным залом, господа! Я и ранее слышала, что именно тут проводят свои заседания заговорщики…
– Но позвольте, сударыня, разве эти самые заговорщики не стали хозяевами страны с тех пор как законный король был посажен в тюрьму, а затем и казнен? Я что-то запутался во всех этих революционных перипетиях! – сообщил граф Г. задумчиво.
– Во время революции заговоры перманентны – ведь есть и контрреволюция, и всевозможные восстания честолюбивых генералов, и буржуа, и внешние враги, и… – принялась объяснять Лесистратова, но граф не дослушал и замахал руками.
– Хватит! Ближе к телу и теплу! Что в камине?
– Дрова! А еще печная труба, которая как раз и ведет в этот зал – я потрудилась изучить план здания перед визитом сюда, сударь! – объяснила Лесистратова.
– Преклоняюсь перед вашим умом и сообразительностью, мадемуазель! – поклонился граф. – И что же нам остается делать?
– Слушать… сюда! – Лиза приникла к трубе. То же самое вслед за ней проделали граф Г. и Морозявкин. И не прошло и получаса, как они были вознаграждены за усердие.
В то время в длинной зале под ними разворачивались прелюбопытнейшие события. За длинным столом тут заседали члены малоизвестной масонской ложи «Друзей любви и братства», которая была так строго засекречена, что о ней почти ничего не знали члены немногих оставшихся к тому времени других лож, вроде «Святого Людовика Мартиники». Люди в широкополых шляпах и черных плащах в миру были вполне буржуазны, или же принадлежали к либеральному дворянству, поддержавшему революцию. Те, кто не присоединился к революционному течению, уже окончил свою жизнь на гильотине.
– Месье! Сегодня прекрасный день для подлинного творчества, и для веры! – так начал свою речь невысокий толстяк, похожий скорее на купца или монаха, для чего ему пришлось встать с деревянной скамьи. – Мы собрались здесь, как вам всем известно, дабы обсудить наши планы и вспомнить о прошлом, но лишь затем, чтобы яснее видеть будущее. Несмотря на наше могущество, благодаря которому мы столь легко сумели организовать в этой стране революцию, без жертв обойтись не удалось. Как вам всем известно, многих наших братьев уже нет с нами. Эшафот унес от нас бывшего гроссмейстера, Филиппа Орлеанского, ложа «Великий Восток» разгромлена, немногие поддерживают свою деятельность.
– Но, любезный брат Монтегю, все это нам известно, и вы забываете о том, что к счастью террор уже идет на спад, а брат Реттье де Монтало уже оживляет новый «Великий Восток»! – возразил ему из-за стола некий господин с бородкой и бакенбардами, глядевший на всех надменно и презрительно, и все время теребивший свои белоснежные перчатки.
– Вот поэтому-то мы и собрались здесь, братья! – толстяк привстал от возбуждения на цыпочки, чтобы казаться хоть немного выше. Если ранее нам приходилось идти за истиной к гадалкам и прибегать к прочим низменным и недостойным приемам, то теперь в наши руки попал один прелюбопытнейший манускрипт. Он привезен к нам братьями из одной северной страны, и несмотря на то что написан диким и варварским языком, содержит прелюбопытные сведения. Нам удалось перевести его, разбирая каждую букву, хоть это было невероятно тяжело. Вот он!
Произнеся этот спич, брат Монтегю достал из-за пазухи тот самый свиток сочинений монаха Васильева, за которым гонялись по всей Европе наши славные герои. Разумеется они не могли лицезреть сию волнующую сцену, но полностью обратились в слух. Шелестя страницами, толстяк развернул манускрипт и тут же извлек подстрочный перевод оного на французский язык.
– И что же в нем сказано такого, что может нам предсказать наше будущее? – осведомился господин с бородкой. – Учтите, Монтегю, нас не интересуют сказки о мировой истории – только о том, что случится с нашей старой доброй Францией, которая правда изрядно потрепана всеми этими революционными ветрами.
– А вот что, месье – впереди у нас не более не менее как государственный переворот! Один наш генерал весьма скоро проявит невиданную прыть и устроит переворот восемнадцатого брюмера!
– Брюмера какого года? И что за генерал? – взволнованные голоса присутствующих ясно говорили, что их вполне устраивает нынешнее положение вещей.
– О, он еще совсем молод, но вы несомненно слыхал о нем – это генерал Бонапарт, уже увитый славой всех видов. Он станет первым консулом, а впоследствии императором!
– Этот молодой выскочка? Право, Тайлеран дал ему слишком восторженную оценку, – как видно господин с бородкой не любил парвеню, то есть выскочек.
– Вы слишком строги… Как бы то ни было, господа, он завоюет полмира, и принесет Франции не только горечь побед, но и позор поражений. Бонапарт сожжет столицу варваров – Московию, однако же в ответ на это русский царь завоюет Париж. Такова сэ ля ви.
– А что, имя вероятного заговорщика Бонапарта прямо приведено в вашем…эээ… манускрипте? Первый консул – это, пожалуй, нечто древнеримское. Это реставрация монархии… о каком равенстве членов общества тогда придется говорить?
– Не совсем, он тут упомянут скорее иносказательно, некий низкорослый но активный солдафон… однако у меня нет сомнений – это он! – толстяк упорно стоял на своем.
– Но кто же подтвердит нам верность ваших слов, как впрочем и подлинность этого документа? – господин с бородкой, подобно Фоме Неверующему, не унимался.
