Присцилла Ройал - Печаль без конца
— Ладно, — сказал он, — хватит и умничать, и глупить. Лучше ответь мне, добрый человек, почему ты говорил, что видел меня на лесной дороге к Тиндалу?
— На дороге к Дамаску, брат. По которой шел апостол Павел, когда еще был незрячим Савлом. Мы с тобой вместе шли по ней. И я думаю, ты один из тех, кого Господь лишил на время зрения, и ты свернул с дороги в лесную тьму. А я остался на ней и увидел слепящий свет…
В этих словах определенно есть какой-то смысл, подумал Томас, тщетно пытаясь уловить его.
— Значит, ты шел позади меня? — спросил он.
— Да, но ты свернул с пути до того, как получил спасение, коим Он одарил меня.
— Ты видел, как я углубился в лес?
— Да…
Он снова начал раскачиваться, готовясь, видимо, к танцу.
— И что же еще ты видел на этой дороге в Дамаск? — спросил Томас, уже не надеясь на ответ, хотя бы даже такой маловнятный, как все предыдущие.
Впрочем, если вдуматься, в них была, пожалуй, некая логика. Так может рассуждать человек, притворяющийся безумным, потому что смертельно боится чего-то, но желающий при этом, не подвергая себя опасности, объяснить что-то своему собеседнику с помощью загадок и намеков.
Человек уже начал танцевать под звуки слышимой ему одному арфы, но все же ответил Томасу:
— Что может увидеть такой, как я? Господь ослепил и меня тоже, но сиянием, какое может узреть только бедняк. После чего я оказался здесь, в этом месте. — Он плавно взмахнул руками, выделывая при этом ногами какие-то немыслимые па. — И больше ничего, брат…
Как ни странно, Томас все больше приходил к мысли, что этот помешанный говорит, по существу, одну только правду, однако в слишком замысловатой форме. А если просто и коротко, то — да, он видел Томаса на дороге, но ни одним словом не обвиняет его в убийстве. А сам-то он был свидетелем убийства? И что это за вспышка света, ослепившая его? Очередная игра воображения? Призрак? Видение? Блеск чьего-то меча?..
— Что же могло ослепить тебя, мой друг? — ласково спросил Томас.
И получил ответ, которого ожидал: ровно ничего ему не говорящий.
— Свет, что вывел меня сюда, монах, — пробормотал тот. — А дорогу указал мне ты, за кем я шел. А тебя вел по ней Господь. Вот и все…
Томас задумчиво смотрел на человека, пляшущего перед ним. Он не казался расстроенным, озабоченным, испуганным. На лице, в глазах не видно было ни затаенной злобы, ни желания мстить. Но что же тогда? Что он ощущает и о чем говорит? Интересно, на какие мысли их разговор натолкнул настоятельницу Элинор? Она ведь не могла не слышать его, стоя у занавески.
Что касается его, Томаса, то из услышанного полубреда он сделал уже несколько определенных выводов: во-первых, этот человек должен был видеть труп. Не мог не видеть его, потому что зашел по лесной дороге дальше, чем Томас. Во-вторых… А что, собственно, во-вторых? Он говорит о каком-то ярком свете. Возможно, под этим подразумевает вспышку в своем больном сознании, когда увидел труп. Увидел, но потом понял, что если так, то он легко может попасть под подозрение: бедняк, да с больным рассудком — кого еще легче всего обвинить в преступлении, которого он не совершал? И вот он пытается все путать и темнить, насколько получается…
— А мертвого? Ты видел там мертвого? — решил все-таки уточнить Томас.
В ответ раздалось только пение без слов:
— Та-ра-ра-ра-ра!..
Певец был сейчас похож на упрямого ребенка или на дикаря, открывшего новое слово в языке и упивающегося своим открытием.
Томас спрашивал еще и еще, но все напрасно. Ему хотелось схватить этого человека за плечи и вытрясти из него хоть что-то вразумительное, но он сдерживал себя.
Еще раз взглянув на его вдохновенное лицо, Томас повернулся и вышел.
Когда они с Элинор отошли на приличное расстояние от комнатушки с задернутой занавеской, он спросил:
— Что вы думаете об этом, миледи?
— Я бы, наверное, не исключила его из списка подозреваемых так быстро, как сделал наш коронер, — произнесла она потом. — Не знаю насчет убийства, но в чем-то он, мне кажется, ощущает свою вину…
Снаружи во влажном воздухе зазвучали колокола, призывающие к молитве.
ГЛАВА 31
Ежась от холода, Ральф торопливо шагал в сторону конюшни. Сверкающая на горизонте полоска света между густыми темными тучами и серой поверхностью Северного моря предвещала скорую бурю. Этот яркий проблеск, так говорил Ральф самому себе, напоминает, что в жизни еще осталось что-то радостное, неомраченное, с чем может столкнуться любой человек. В том числе и он, Ральф. Только для этого нужно напиться допьяна. Что он сегодня и сделает. А там будет видно.
По дороге к тому месту, где он оставил своего коня, Ральф миновал широкий быстрый поток, чей непрестанный рокот показался ему сегодня чрезмерно назойливым и насмешливо-вызывающим, и он обругал его, но тот не обратил на это ровно никакого внимания.
В полутьме перед ним уже показались и становились все ярче пятна света от многочисленных свечей, коптилок и факелов, горящих в окнах монастыря и у его входа. Но темноты им все равно не побороть, подумал Ральф, как и ему своего дурного настроения.
Мысли невольно вернулись к убийству. Этот чертов кинжал, торчавший в груди мертвеца, просто преследует его. Ну и что с того, что надпись на нем арабская, как считают Анна и брат Эндрю? Последний продолжает твердить об ассасинах и считает, что нужно искать именно кого-то из них, а найти такого человека на востоке Англии, по его мнению, не так уж трудно. Что ж, пускай попробует!..
Анна с ее разумностью тоже не отвергает этого предположения, однако Ральфу оно по-прежнему кажется нелепым, годным лишь для того, чтобы пугать малых детей, когда те отказываются есть гороховую кашу.
Впрочем, как обычно с некоторой долей иронии подумал Ральф, мой высокопоставленный братец наверняка ухватился бы за эту мысль и обратил бы ее на пользу неким людям, наделенным властью. Ведь если ассасины уже вольготно бродят по английской земле, значит, самая пора увеличивать налоги и повышать поборы с евреев, раз уж тут сарацинов не водится.
Однако следует признать: брат Эндрю и Анна отчасти нравы. Хотя бы потому, что невольно свидетельствуют о накопившейся у нас неприязни ко всякого рода чужакам и страхе перед ними. И убийца, зная это и стремясь направить расследование по ложному пути, оставил улику в виде кинжала с арабскими письменами. Хотел ли он еще что-либо сказать этим и для кого предназначался этот намек, если таковой был, — неизвестно. Но принимать во внимание все это нужно. И я как разумный человек так и поступлю…
Он остановился, поднял с земли камень, швырнул в неумолкающий поток и закричал:
— Может, я и разумный, но не железный, черт меня возьми!
Да, он, наверное, устал. Устал от вечной тревоги. Устал возиться с трупами, и с последними — особенно… Он простой смертный, и в нем живут те же страхи, что в других людях: он страшится неудач, одиночества, пустоты в сердце… И почему он не имеет права, как другие мужчины, отдохнуть от всех своих дел и забот в теплых объятьях женщины?.. Почему?
Он любит Анну. Всегда любил ее и не может… не хочет разлюбить. Но он не хочет… не может все время ждать… Без надежды? Да, без всякой надежды. Однако он крепился. Долго крепился. Но сегодня пришел конец терпению. Он больше не в силах… сегодня он должен найти женщину… любую женщину, кто согреет его у себя на груди и поможет забыть обо всем. Хотя бы ненадолго.
— И я найду ее! — крикнул он, грозя кулаком насмешливо рокочущему ручью.
Но такой женщины не было. Потому что он хотел только Анну. И чтобы она стала его женой. Но этому не быть…
— Да испекись дьяволовы яйца! — прорычал он в туманную пустоту. — Сегодня я… вы все увидите…
Да, сегодня он надерется до положения риз и возьмет женщину. Любую, чье имя он сразу забудет и перед которой притворится, что он вполне удовлетворен. А на следующее утро проснется, слава Богу, один, с тяжестью в голове и в животе, выльет на себя кувшин холодной воды, а дурное настроение сорвет на ком-нибудь, кто заслуживает этого.
Возможно, таким человеком будет какой-нибудь плутоватый торговец поддельными реликвиями, кого он разоблачит и заставит подавиться фальшивым мизинцем святого или таким же соском Богородицы. Но лучше будет, если ему вдруг повезет и он поймает убийцу солдата-крестоносца. Во всяком случае, ему будет на ком выместить дурное расположение духа, потому что преступников и прочих негодяев на свете хватает.
Уже в темноте Ральф разыскал своего коня, оседлал и двинулся к гостинице.
Он не видел, что возле конюшни мелькнули какие-то две тени.
ГЛАВА 32
Боль резко ударила его между глазами. Он обеими руками сжал голову, он тискал и рвал ее, пытаясь выхватить боль, но это не удавалось. Почему приступы вернулись снова и сделались такими сильными? Они не были такими при жизни женщины, которую он называл женой: она умела умерять их.
