Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
— Это запутанная история — происхождение Никейского «Символа Веры», — сказал Лео. — Скажем так, опровержение гностицизма.[73]
— Да, он есть. Своего рода контракт. Еврея не заставишь подписать контракт, пока он не посмотрит деловому партнеру в глаза. Но христиане, так сказать, поверили на слово. У вас все базируется на истории. — Он взглянул на собеседника. — А если мы докажем, что история — полная чушь?
Дорога резко срывалась вниз, петляя среди теснин, ведущих к Святому городу. Слева показался траппистский монастырь Латрун, выглядевший умиротворенным в лучах солнца. На холме за монастырем покоились руины замка крестоносцев, Торон де Шевалье. Название «Латрун» — это искаженное «Эль Торон», но раньше считали, что оно происходит от слова latro, что значит «вор»; этот Латрун был домом «хорошего» вора, распятого вместе с Иисусом Христом.
Лео молчал. Он думал о вере, он думал о сомнениях; он думал о предназначении, он думал о Мэделин. Возможно, Гольдштауб читал его мысли, он вполне мог быть наделен этим даром. Прощаясь в аэропорту, он пожал Лео руку и сказал, чтобы тот передавал привет ей и Джеку.
— Ты же с ней увидишься, верно? Вы часто видитесь, я не ошибаюсь?
— Да, — опасливо ответил Лео. — Нередко.
— Будь осторожнее.
Лео подавил в себе абсурдное желание рассказать Гольдштаубу обо всем, поборол нелепый соблазн исповедаться.
— Это нелегко, — признался он.
Гольдштауб кивнул.
— Всем сейчас нелегко.
Самолет оттолкнулся от взлетной полосы и взмыл ввысь, над офисными комплексами и гостиницами Тель-Авива. Он пролетел над охристой каймой береговой линии и голубым лоскутом моря, прорвал сверкающий атлас неба и унесся прочь от Святой земли, прочь от недоверчивого шепота Евангелия от Иуды.
Лео думал о Мэделин, думал об Иуде, думал о вере в сакральном и бытовом смыслах, думал о сомнениях и скептицизме. В журнале авиалинии была статья о свитках Мертвого моря. Имелись также глянцевые снимки Книжной Святыни и обычные кадры развалин Кумрана. «Монастырь эссенской секты», — гласила подпись, а текст соглашался попадая в ловушку наивности и невежества, расставленную старым козлом Роланом де Во много лет назад, когда государство Израиль фактически не существовало и бесценный свиток можно было купить за двадцать пять фунтов стерлингов. Также в статье говорилось о первых находках археологов в Эн-Море: «Район Мертвого моря продолжает раскрывать глубокие истины нашего религиозного прошлого», — писал журналист.
Лео беспокойно дремал, то и дело резко сбрасывая с себя сон, который улетучивался из памяти при попытках его восстановить. В этом сне присутствовала Мэделин: она признавалась в любви к нему в каком-то общественном месте на глазах у хохочущих Гольдштауба и Кэлдера. Иногда и Лео и Мэделин оказывались голыми, но, хотя они сами стыдились своей наготы, свидетели происходящего, похоже, вовсе не смущались. Джек тоже там был — наблюдал издалека отстраненный и циничный.
Чтобы отвлечься, Лео уставился в иллюминатор и увидел с высоты в тридцать тысяч футов остров, напоминавший фрагмент папируса на синей скатерти. Крит. Крыло самолета повторяло изгиб южного побережья, как указательный палец, какуаd. Или как палец, что выписал огненными буквами: Mené, тепе tekél upharsin. Ты взвешен на весах и найден очень легким.[74] Это место называлось Калой Лименес, Справедливое Пристанище, последнее укрытие апостола Павла, найденное им почти две тысячи лет назад на пути в Рим — и на пути к гибели. Лео знал Павла. Он был близко знаком с ним, познакомился в самые первые дни в семинарии, делая несмелые шаги на территорию христианских догм. Он познал внутренний мир Павла — мир, полный боли, предрассудков, Поэзии; опасная эта комбинация всегда будоражила мир. Лео знал, какой ужас переживал Павел, извиваясь в конвульсиях в пыли на дороге к Дамаску.
Но Иуду он тоже знал.
Стюардесса подошла к нему и спросила, все ли с ним в порядке и может ли она ему чем-нибудь помочь.
— Все в порядке, — сказал Лео, жестом показывая, что она может идти. — Со мной все в порядке.
Вскоре самолет уже кружил над Римом в ярком вечернем небе. Можно было рассмотреть извилины реки и гигантские купола собора Святого Петра, похожие на мыльные пузыри, только выдутые из камня. Светящиеся улицы расходились от площадей, как лучи от десятков солнц; всюду виднелись церкви — десятки церквей, сотни церквей, более четырехсот церквей. Однако Рим давно уже перестал быть приютом либо оплотом победоносной радости. Хаотичный город, познавший все грехи подлунного мира, перестал быть бастионом, способным смирить натиск сомнений. Со всех сторон набежали вандалы, вандалы разорили город. Теперь это был город вульгарности, шума и язычества, к тому же расположенный у самого вулкана. Такси везло Лео из аэропорта вдоль широкого проспекта, где с напыщенным видом разгуливали в сумерках трансвеститы. Павел называл их malakoi, что в переводе значит «мягкие мужчины». Наряду с содомитами и прелюбодеями они входили в длинный список обреченных: прелюбодеи, идолопоклонники, «мягкие мужчины», содомиты, воры, ростовщики, пьяницы, клеветники и мошенники. Мимо проносились машины, и девушки, мужчины, а также существа, занявшие промежуточную позицию, распахивали пальто, демонстрируя свой товар. Торговались: сколько это будет стоить какова будет цена…
Дворец Цезарей — 1943
— Я тебе кое-что покажу, если ты согласишься пойти со мной.
— Кое-что? А что именно? — Деланное недоверие. Сдавленный смешок. Густой развратный смешок.
— Сюрприз. Но сначала ты должна согласиться.
— Как я могу согласиться, если я не знаю, на что соглашаюсь?
— Придется рискнуть. — Франческо смеется над ней, дразнит, улыбается ей иронично и двусмысленно, будто искушая отказом.
— Хорошо. Я согласна.
На следующий день он ждет в своей «альфа-ромео» у сторожки привратника, в самом начале подъезда к дому. Открыв дверь со стороны пассажира, он кивает ей в знак приветствия, пока она забирается внутрь. Оба чувствуют на себе безразличный взгляд привратника.
— Куда мы едем?
— Это секрет. — Машина с ревом уносится от ворот и сворачивает к Святой Марии Маджоре, затем налево, по улице Национале, к той дороге, которую недавно проложил Муссолини, дабы уничтожить останки Первой Римской империи (той, которая действительно имела силу). Называется она Дорога Форумов Империи. Частных транспортных средств там немного. Катят переполненные автобусы, трамваи, позвякивая, вразвалочку едут по рельсам, стайки велосипедов кружат, точно скворцы, но легковых автомобилей очень мало. Расфуфыренные пассажиры провожают взглядами отважную маленькую машину, за рулем которой сидит красивый мужчина, а рядом с ним — блондинка, придерживающая соломенную шляпу, но позволяющая шелковому шарфу реять на ветру. «Tedeschi», — делают вывод они. Некоторые даже произносят это слово вслух. Немцы. «Puttana tedescal» — выкрикивает парень на велосипеде, когда машина проносится мимо и стремительно огибает Колизей, построенный императором Титом по возвращении с Еврейской войны, а ныне ставший самым крупным и шикарным островом безопасности в мире. Слово «puttana» имеет древнюю этимологию. Корни его восходят к латинскому putidus, что значит «гнилой», «разлагающийся». Puttana — это проститутка.
Машинка проезжает под Аркой Константина, мчит по улице Сан-Грегорио и тормозит у ворот где-то на середине дороги. За воротами виден поросший травой склон с зонтичными соснами. Коричневая кирпичная кладка выглядывает из-за вершины холма.
— Палатин, — говорит Франческо, протягивая ей руку, когда она сходит на тротуар. — Я покажу тебе Палатинский холм, которого ты прежде не видела.
Парк закрыт для посетителей: об этом предупреждает объявление. Но Франческо лишь ухмыляется.
— Всегда следует водить знакомство с нужными людьми, — объясняет он. — В Италии это служит залогом власти и высокого положения в обществе. — С сияющим видом он выуживает из кармана ключ. — Это, mia сага.[75] Гретхен, наш пропуск в рай. — Он отпирает ворота и распахивает створки, пропуская даму вперед. После заходит сам и закрывает ворота на замок. Палатинский холм принадлежит им безраздельно.
Фигуры людей на фоне классического пейзажа: они бродят под портиками, забираются в туннели и выходят наружу, ведомые внезапным светом в конце, переступают через упавшие колонны, играют в прятки, как дети, среди мраморных обломков, позируют за безглавыми статуями, чтобы настоящая, человеческая голова, с черепом и всеми прилегающими тканями, заняла место исчезнувшего мраморного императора или украденной мародерами мраморной императрицы. Их смех рикошетом отлетает от кирпичных стен и в виде издевательского эха возвращается к ним…
