Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов

— Меня опрашивала полиция, — сообщила она тихо.

— Я знаю.

— Но я ничего не видела. Скажите честно, он… он умрет?

— Надеюсь, что нет, — ответил я. — Патрикеев — сильный. Если яд не убил его сразу, возможно…

— Но кто это сделал?

Я пожал плечами:

— Как вы оказались здесь, Глафира?..

— Просто Глаша, — ответила певица. — Простите, я места себе не нахожу.

— Вас привел Патрикеев или Чепурнин?

Она вздохнула и повернулась ко мне:

— Матвей Петрович.

— Вас что-то связывает?

Она вяло махнула рукой:

— Я не понимаю… Это ведь все не важно, разве вы не понимаете?

Я смотрел на Глашу и видел, что она страшно напугана и страшно измождена этим страхом. Черты ее лица заострились, сделались резкими. Я вдруг увидел, что у нее не очень хорошая кожа — чуть желтоватая, с крупными порами.

— Хотите домой? Я провожу вас, — предложил я. — Или, может, отвести вас к Фомичеву, и он…

— Нет! — Козорезова вдруг сильно вцепилась в мою руку. — Нет! Давайте подождем здесь, пусть он уйдет! Пусть ему надоест караулить, и он уйдет.

Неожиданная мысль пришла мне в голову.

— Вы боитесь Фомичева?

Она помотала головой.

— Знаете, — признался я, — в тот раз… там, у Софьи Алексеевны, когда я пришел в момент репетиции… Мне показалось, что у вас с ним довольно странные отношения. Может, я лезу не в свое дело, может, это слишком личное, слишком интимное…

Глаша придвинулась ко мне так близко, что я ощутил своим бедром давление ее мягкого бедра.

— Кажется, я говорила вам, — произнесла она тихо. — Говорила в прошлый раз, что Александр Власыч научил меня петь, когда я была совсем девчонкой?

Я кивнул.

— Но я не говорила, что он потребовал взамен.

— Что? — спросил я, хотя ответ уже начал приходить мне в голову.

— Что может дать глупая и нищая двенадцатилетняя девчушка? — сказала Глаша с горечью в голосе. — Он сделал меня своей любовницей. Хотя… Разве я была любовницей? Это слишком приличное слово. Но я честно отработала все уроки!

— Зачем же тогда?.. — начал я.

— Зачем я взяла его аккомпаниатором, когда Фомичев спился и больше не смог выступать? — переспросила она.

— Да! Разве вы все еще были связаны с ним?

— Нет, — ответила Глаша твердо. — Я покончила с этим в тот момент, когда поняла — мне все это надоело! Я жила у него в квартире, мыла полы, готовила, стирала, прибиралась, зашивала его подштанники и штопала носки. По утрам он давал мне уроки вокала. А ночью он приходил после выступлений пьяный и требовал меня к себе в постель. И вот однажды мне все это надоело. Я мыла пол и вдруг взглянула в большое зеркало, около которого он обычно одевался к выходу. Я поднялась с колен, держа в руках серую грязную тряпку, поправила юбку и долго смотрела на себя. На свои ноги, на тело, на грудь, на лицо. На эту руку с тряпкой. Я стояла так долго… А потом запела. Пела и глядела на свое изображение. И вдруг я подумала: что я тут делаю? Ведь я уже далеко не та двенадцатилетняя девчонка. Да и Александр Власыч — давно не тот сильный и жестокий учитель, не тот гигант, которого я считала богом. У него почти нет зубов и оттого изо рта очень плохо пахнет. У него есть большая бородавка на животе. Он редко моется и так же редко меняет белье. Он лысеет. И он… он просто мне надоел. В тот день я ушла.

— А что Фомичев? — спросил я.

Глаша вздохнула.

— Он нашел меня, грозил, убеждал… Потом плакал. Мне было все равно. Я как будто вылупилась из большого вонючего яйца, но не серой кукушкой, а красивым черным лебедем. Я прогнала Александра Власыча. Потом еще раз прогнала. А потом, через несколько лет, мне стало его жалко. Я уже была другим человеком. Да и он для меня стал другим человеком — потому что изменилась я сама. Я перестала чувствовать в нем опасность. И потом, он был мне нужен… Но это совсем другое! Это ерунда теперь.

— А теперь он снова пытается вас вернуть? — спросил я. — Он ревнует?

— Мне все равно, — печально ответила Глафира. — Вернуть? Былого не вернешь. Для него все кончилось. Для меня только начинается.

— Это правильно, — сказал я. — Жизнь — удивительная штука! Поверьте мне! Уж сколько я повидал за прожитые годы!

— Вы говорите как старик, — заметила Глафира, слабо улыбнувшись, — а ведь вам нет еще и сорока пяти.

— Скорее нет еще и пятидесяти, — ответил я. — Пойдем, там внизу у меня извозчик, я отвезу вас…

Вдруг ее бедро напряглось и чуть сдвинулось в сторону.

— В смысле… нет! — Я понял свою бестактность. — Я, к сожалению, не смогу вас отвезти, но я дам вам своего извозчика, и тот отвезет вас домой.

— Вы так добры, — сказала она искренне и встала.

Глядя сверху вниз, она прибавила:

— И очень умны, Владимир Алексеевич.

Улица перед клубом уже опустела, и только на мостовой все еще стояло несколько пролеток, да под фонарем — фигура в старом сером пальто.

— Это он, ждет, — прошептала Глафира, беря меня под руку. — Пройдем мимо, только поскорей.

Я подвел певицу к пролетке Водовоза и поручил ему отвезти барышню, куда та прикажет. После чего повернулся и пошел прямо к Фомичеву.

— На что вы надеетесь? — спросил я его прямо. — Зачем вы ее караулите? Ну, подумайте сами? Или напомнить, при каких обстоятельствах мы с вами познакомились? Вы были прекрасным певцом, Фомичев, так не стройте из себя плохого клоуна.

Не знаю, зачем я все это говорил ему, ведь мое дело было — сторона. Я даже не совсем понимал, кого хочу защитить — Глашу от Фомичева или Фомичева от губительной красоты и обаяния Глаши?

— Барин, — ответил бывший певец с тихо шипящей ненавистью. — Иди подальше, а то…

Он вынул из кармана руку, и я увидел зажатый в его кулаке нож.

— Дурак ты, братец! — сказал я. — Лучше пойди да проспись.

И повернувшись, я спокойно пошел домой.

Когда Маша открыла мне дверь, я понял — что-то случилось.

— Ты один? — спросила Маша.

— Да, — ответил я, входя, — а что?

— Запри дверь.

Я выполнил ее просьбу и начал раздеваться.

— У тебя гость. Очень странный.

— Кто? — спросил я встревоженно.

— Я его не знаю. Но он попросил спрятать его, пока ты не придешь. Говорит, что вы знакомы. Умолял никому не рассказывать.

— Где он?

— У тебя в кабинете.

Я быстро прошел к кабинету и распахнул дверь. Сидевший в моем кресле толстый человек вздрогнул и прошептал:

— Владимир Алексеевич! Ничего, что я тут прячусь?

Это был повар Рыбаков.

— Михаил Иванович! Как вы здесь?..

Он достал из кармана пиджака большой белый платок и вытер вспотевший лоб.

— Простите! Ради бога простите! Но я больше не хочу попадать в полицию! Ведь я не виновен! Вы… вы мне верите?

— Я верю. Мало того, я знаю, что вы не виновны. Хотите что-нибудь? Чаю. Или, может быть, водки?

— Они обязательно арестуют меня, Владимир Алексеевич, вы же понимаете! Как мне объяснить следователю, что порошок, которым я посыпал свое блюдо, — безвредный?

— Но экспертиза… — предположил я.

— Экспертиза! Вы верите в нее? Я — нет! Что они увидят? Неизвестное в России вещество растительного происхождения! Да еще этот эффект, о котором им обязательно расскажут!

— Уверен, что яд был в вине или в чае, — сказал я. — Кроме того, скорее всего обнаружат цианистый калий.

— Да? — неуверенно спросил Рыбаков. — Точно?

Я кивнул.

— А этот господин… он умер?

— Нет. Но ваше исчезновение действительно может показаться странным, — продолжил я. — Мой вам совет: лучше сейчас же возвращайтесь в клуб и идите к следователю. Захар Борисович — очень неглупый человек и не будет сажать невинного.

— Ах, — простонал Рыбаков, — вашими бы устами…

— Я могу пойти с вами.

— Вы уверены?

— Уверен.

— Хорошо, — Рыбаков встал. — Я вам верю, Владимир Алексеевич.

Мы оделись и вышли, сопровождаемые недоуменным взглядом Маши.

На улице нас ждали темнота и пронизывающий ветер. Водовоз, к моему сожалению, еще так и не вернулся, так что мы отправились пешком.

— Кстати, Михаил Иванович, — сказал я, засовывая руки в карманы своего старого бушлата. — Откуда вы знаете мой адрес?

Он легонько постучал ручкой трости по своему черному котелку.

— Память! У меня прекрасная память. Я держу в голове все ингредиенты каждого блюда. И не веду записей. Когда-то давно вы были у нас и просили прислать к вам на дом бараньи отбивные.

— Ничего себе!

— Да-с!

Мы прошли еще несколько шагов.

— Михаил Иванович, — сказал я. — Ответьте, только честно! Вы описывали мне «секретные ужины» как простое соревнование поваров. Но ведь это не так? Что это за ритуал?

Рыбаков вздохнул:

— Когда-то я обещал никому не рассказывать… Впрочем, думаю теперь, после такого скандала… Вы видели портреты на стенах?