Макс Коллинз - Синдикат
– Хорошо. Я ездил в Атланту, и теперь Капоне – мой клиент.
Он усмехнулся:
– Острячок из тебя хреновый.
Я пожал плечами:
– Тогда, скажем, я работаю для одного адвоката, и это даст для дела более или менее важную информацию.
– ...Что, вероятно, выходит за пределы дозволенного законом, но я это принимаю. Кроме того, это не мои дела, я просто любопытствую, вот и все.
– Я тебя понимаю.
– А что за адвокат?
– Боже мой! Элиот! Луи Пикет.
Ему это не понравилось. Он это выразил не словами, а тем, как уставился в чашку с кофе с прямо-таки норвежской мрачностью.
– Элиот, я с ним даже не знаком.
– Может быть, ты и в самом деле ездил а Атланту повидаться с Капоне.
– Ага, – произнес я, делая вид, что дурачусь. – Может быть, и ездил.
– Говорят, Пикет связан с Капоне.
– Я это слышал.
– Он был также адвокатом убийцы Джейка Лингла.
– Из чего следует вывод, что парень, которого они послали на отсидку, на самом деле убил Лингла, – добавил я.
Элиот взглянул на меня:
– Я лично уверен, что он и был киллером. Ведь там были надежные свидетели.
Я ничего не ответил. Элиот произнес эти слова с едва различимым сарказмом, хотя мне могло и показаться.
– Я давно тебе хотел рассказать кое о чем, – сказал Элиот. – Мы никогда с тобой не говорили о Лингле. Это случилось до того, как мы подружились. Но, сдается мне, ты снова в это вляпался – я имею в виду компанию Капоне... Хотя это и не твоя вина. Что ж... помочь тебе не могу, хотя и сочувствую.
– Я ценю твое сочувствие, Элиот. Ценю по-настоящему. Но...
– Но держись от этого подальше. Позволь, я расскажу то, что давно хотел тебе рассказать. Это известно лишь узкому кругу. Мы с Фрэнком Вилсоном знали о Лингле... знали, что он близок к Капоне и мог бы стать главным свидетелем, чтобы помочь нам привлечь его к суду за уклонение от уплаты налогов. Мы позвонили в «Триб» полковнику Мак-Кормику. Он знал о Лингле, но лично с ним знаком не был. Мы не сказали полковнику, зачем хотим встретиться с Линглом, – иначе полковник не заложил бы в прессе такую мину под себя самого, защищая «павшего героя». Но мы попросили полковника организовать для нас встречу с Линглом в «Трибьюн Тауере». Он согласился. Десятого июня в одиннадцать утра мы должны были встретиться. – Элиот мелодраматически помолчал, чтобы произвести впечатление. – Рассказывать тебе, что произошло девятого июня, мне незачем.
Джейк Лингл был убит.
– Да, – ответил я. – Не стоит.
– Меня всегда раздражало это чертово стечение обстоятельств, этот Пикет с его связями с Капоне, сам приятель Лингла, да еще и свидетель на суде из-за того, что виделся с Линглом незадолго до убийства; и что все тот же Пикет должен защищать парня, подозреваемого в убийстве Лингла.
– Имею возможность убедиться, как это до сих пор тебя беспокоит, – заметил я.
– Возникла масса предположений о том, кто стоял за убийством Лингла. Кто его оплатил. Было похоже, что за этим стоит Капоне. У меня лично нет никаких сомнений: кроме Капоне – некому.
– Да, Элиот, это сделал не я.
– Хорошо, – сказал он серьезно. – О деле Лингла больше не будем говорить. Но я подумал, что тебе нужно знать о встрече в «Трибьюн Тауер», на которую Лингл обещал прийти.
– Знать – это всегда неплохо. Благодарю, Элиот. Снова подошла официантка, и мы оба заказали еще по чашке кофе.
– Слушай, – сказал Элиот. – Я хотел тебя повидать сегодня утром не только для того, чтобы сунуть нос в твои дела. Я хотел тебе сообщить кое-что новенькое.
– Ну да?
– Меня ожидает перевод.
– Из Чикаго?
– Да.
– Почему?
– Шоу заканчивается, и я остаюсь банкротом. Шеф агентов по «сухому закону» в городе, где совсем скоро будут продавать легально любые спиртные напитки... А я хочу настоящей работы.
– Элиот, вы всегда использовали «сухой закон» как оружие для борьбы с гангстерами, как оправдание их преследования. Почему бы вам не придержать при себе это оправдание еще на какое-то время, пока вы окончательно с ними не разберетесь?
Он покачал головой.
– Нет. Решено. – Посмотрел на меня устало; выглядел он намного старше своих двадцати девяти лет. – Знаешь что, Нейт. Иногда я думаю, что заключение Капоне было просто... рекламным трюком. Они привлекли меня, натравили на него – мы сделали работу, и сейчас его нет, но... Его команда все еще существует. А как только покончат с «сухим законом», они будут уже не столь досягаемы, и легализация их деятельности будет только вопросом времени. Я вообще не уверен, что кто-нибудь когда-нибудь до них доберется... Я просто не знаю, что и сказать...
– Конечно, Элиот, только тебе одному известно, скольких трудов стоило засадить Капоне, – сказал я. – Но ведь на страницы газет больше вас никто и не попадал.
Он покачал головой.
– Если бы я просто жаждал славы, Нейт. Да, мне нравится встречать свое фото в газетах, имя в заголовках. И тебе понравится, когда это произойдет. Но это был единственный способ организовать поддержку общества, доказать сочувствующим гражданам и политикам, которые доверили мне эту работу, что я ее исполняю. Неужели ты думаешь, все это только для того, чтобы попасть в эти чертовы газеты?
Мне стало неловко – какое я имею право выговаривать Элиоту?
– Куда собираешься ехать?
– Куда пошлют. Предполагаю, что здесь пробуду все лето. Может найдут мне какое-нибудь занятие на время Выставки.
– Тебя здесь будет не хватать. Мне так уж точно.
– Я еще не уехал. Так или иначе, хотел тебе об этом сообщить – хотя бы отчасти скинуть груз с сердца.
– Я и сам хочу на неделю или две уехать из города.
– Да?!
– Ну да. Махну во Флориду в начале следующего месяца.
– Уж не тогда ли, когда Сермэк уедет отсюда?
Элиот был неисправим.
– А что? – спросил я, надеясь, что с искренним равнодушием.
– Значит, угадал, – заметил Элиот, вставая; проверил чек, добавив десять пенсов на чай. Я добавил еще пять центов. Он взглянул на меня: – Ты и правда влюбился.
– Я легко влюбляюсь, если не вру в течение двух недель, – ответил я.
Он засмеялся; и из глаз исчезла усталость. Мы вместе вышли на улицу, я прошелся с ним до Диборн, спустился к Федерал-билдинг, где мы расстались, и я пошел на Ван-Барен, завернув за угол к своей конторе. Было ветрено, что не удивительно для Чикаго в январе, но сейчас ветер просто свирепствовал. Спрятав руки в карманы пальто, я шагал, опустив голову и уставясь в тротуар.
Так, с опущенной головой, я и открыл дверь, и подошел к лестнице. Я поднял голову только тогда, когда услышал шаги.
По лестнице в полумраке спускалась женщина. Ей было чуть за двадцать, лицом похожа на Клодетт Кольбер. Она была довольно высокой – возможно, пять футов и восемь или девять дюймов, – а одета в длинное черное пальто с черным меховым воротником. Ничего экстравагантного. На копне кудрявых темных волос, тесно прижатых к голове, прилепился берет. В руке у нее была маленькая черная сумочка с замком.
Когда мы встретились на ступеньках, я улыбнулся, она тоже. От нее хорошо пахло, но это были не духи, не цветочный запах – это был аромат, который я не мог определить, может быть, ладан? Что бы это ни было, но на протяжении одного часа я влюбился во второй раз.
Неожиданно она обратилась ко мне мелодичным, хорошо поставленным голосом, показавшимся мне немного аффектированным:
– У вас контора в этом здании или вы идете к кому-нибудь на прием?
Я повернулся к ней, облокотившись на перила, что было очень небезопасно, но зато в духе Рональда Колмэна.
– У меня контора, – ответил я с большой гордостью.
– Замечательно, – улыбнулась она. – Тогда вы, возможно, знаете, в какие часы принимает мистер Геллер?
– Мистер Геллер – это я, – удалось, наконец, выговорить мне.
– Великолепно! Значит, вы как раз тот человек, к которому я и направлялась.
Когда я пропускал женщину вперед, ее тело неожиданно на какое-то мгновение прижалось ко мне. Я вздрогнул.
Войдя в контору, я взял у нее пальто и повесил на вешалку. Она оставалась стоять, прямая, как стержень, держа сумочку обеими руками перед собой, как фиговый лист.
Молодая женщина невольно приковывала мое внимание: она была мертвенно бледной, отчасти от пудры, а губы были темно-красные, почти черные. Одетая во все черное, – облегающее платье без швов, выдающее себя за шелковое, но бывшее на самом деле из хлопка, с разрезом на колене; черные пятки на прозрачных черных чулках с рисунком в виде петель – она напоминала мне платную танцовщицу, но выглядела в то же время слегка наивно.
Короче говоря, во внешности странной посетительницы присутствовала какая-то театральность.
Повесив свое пальто, я указал жестом на стул перед столом, за который и уселся. Женщина села – с прямой спиной, немного закинув голову назад. Она протянула мне через стол руку. Мне пришлось немного помедлить, прежде чем ее взять: я не был уверен – предполагалось, что я ее поцелую или пожму? Так что я, приподнявшись, просто взял в руку четыре пальца и нежно их сжал, засвидетельствовав свое почтение, а потом опять сел.
