Макс Коллинз - Синдикат
– В каком?
– "Торговый центр".
Это происходило в студии Эн Би Си; студии Си Би Эс находились в Ригли-билдинг.
– Позвольте вам помочь, – предложил я, выходя из-за стола.
Я помог ей одеться. От нее действительно пахло ладаном. Это выглядело почти так же уместно, как близок к духам был сам Тауер Таун.
Она взглянула на меня самыми что ни на есть карими глазами, какие только я видел в жизни, и сказала:
– Думаю, что вы разыщете моего брата.
– Не обещаю, – сказал я и открыл перед ней дверь.
Подойдя к окну, я попытался увидеть Мэри Энн, невзирая на мешавшую пожарную лестницу, но увидел только ее берет, когда она садилась в трамвай.
– Влюбился я, вот что, – сказал я сам себе.
Глава 12
Воскресенье – вот когда мне не хватало Джейни. В другое время мне ее тоже, конечно, не хватало: каждую ночь, например. Днем таких проблем не возникало – новый бизнес занимал меня полностью и скучать не приходилось. Работал день-деньской, а вот ночами мучился, правда, когда я приплетался домой, меня всегда поджидало заведение Барни. Не то чтобы я каждую ночь напивался, но принимал достаточно, чтобы поскорее заснуть. И чаще всего ром.
Но воскресенье, проклятое воскресенье.
Это был наш день, Джейни и мой. В хорошую погоду мы шли в парк или на берег реки, или играли в волейбол. Летом играли в теннис и мини-гольф. Зимой мы ходили на дневной концерт, либо катались на коньках по льду залива, либо проводили день у нее на квартире – она готовила еду, и мы слушали пластинки Бинга Кросби или играли в маджонг, или занимались любовью по два, а то и по три раза. А иногда Элиот со своей женой Бетти приглашали нас как семейную пару на воскресный обед, и мы немного играли в бридж. Обычно выигрывали Элиот с Бетти, но нам никогда не было обидно. Предвкушая приятную, спокойную жизнь, мы с Джейни мечтали о собственном доме, может, даже в таком респектабельном районе, как у Элиота и Бетти.
Но я жил не в доме наших грез, а в собственной конторе, и это, конечно, имело свои преимущества, но к ним не относилось одинокое воскресенье. Я сидел, уставясь на телефон, и думал, не позвонить ли Джейни. Мне потребовалось целых пять минут, прежде чем я смог уговорить себя, что между нами все кончено.
И сегодня было воскресенье.
Но в это воскресенье на уме у меня была другая женщина: моя клиентка. Чистый бизнес и ничего больше. На несколько минут мне даже удалось убедить себя в этом.
Мне пока не удалось достичь какого-нибудь результата в поисках следов брата Мэри Энн. Я начал действовать сразу после ее ухода из конторы. Действовал самым обыкновенным образом, то есть проверил все газеты в городе, куда он, возможно, приходил искать работу, – так бы сделал всякий наивный юноша из провинции, который ожидает, что большой город тут же перед ним и ноги раздвинет, не допуская мысли, что город-то его попросту разыгрывает. Проверка заняла у меня около двенадцати часов. Я показывал фотографию у справочных столов и кассирам, сидевшим в своих клетках на первом этаже в редакциях «Триб», «Ньюс» «Гералд-Экземинер». Проверил также в «Бюро городских новостей». Никто его не вспомнил, да и почему бы им было его помнить? В то время работу искала масса народу; за эти полтора года никого не нанимали даже в дворники. Никто не давал работу внештатно, потому что те репортеры, которых нанимали, были профессионалами, и они обращались прямо к городскому редактору и спрашивали, есть ли у него что-нибудь для них. План Джимми Бима сделаться репортером в большом городе был несбыточной мечтой. Но я был сыщиком, а всякий сведущий детектив знает, что большая часть той работы, где заняты только ноги, чаще всего ничего не стоит, так что, проверяя, я всякий раз знал, что ничего не найду.
Почти всю следующую неделю я провел, изучая страховки для «Ритэйл Кредит» в Джексон-парке. Дело пошло так хорошо, что я потратил семьдесят пять долларов из денег Капоне на первую собственную машину «шевроле» 1929 года, темно-синий, двухместный с откидным сиденьем. После этого я почувствовал себя богачом, но люди, которым я звонил, напомнили мне, что это не так. Не то чтобы они уж очень процветали (они жили в типичных чикагских двух-, трех– и шестиквартирных домах), но каждый, у кого были постоянная работа и приятное место проживания и кто мог позволить себе страховку, казался по тем временам процветающим. Я позвонил нескольким торговцам, юристу и профессору из университетского городка Чикаго, чье заявление было единственным, которое каким-то боком меня касалось: была утеряна семейная реликвия, бабушкино бриллиантовое кольцо, теперь принадлежавшее его жене. Кольцо потеряли на пикнике, но, судя по описанию, оно было уникальным, и я подумал, что сам смогу найти его в одном из ломбардов на Северной Кларк-стрит, а в крайнем случае собирался посоветовать сделать это «Ритэйл Кредит».
Трехполосный бульвар, по которому я выезжал из университетского городка, был как раз посередине места проведения Колумбийской выставки – последней Всемирной Выставки-ярмарки. Единственное явное напоминание об этой Выставке – открывавшейся под громкие фанфары успеха века современности, а закончившейся в городе, объятом депрессией, – Дворец изящных искусств превращался в нечто под названием «Музей науки и промышленности». Переделка была в самом разгаре, когда я проезжал под строительными лесами. Рабочие трудились над монтажом, размещая экспонаты для Всемирной выставки, открывающейся в мае.
Я припомнил, что говорил отец о выставке 1893 года: как человек профсоюза, он находил ее оскорбительной. На территории ярмарки, в «Белом городе» (здания в классическом стиле с арками противоречили общему мнению, что Чикаго – родина современной архитектуры) одни посетители выстраивались в очередь, чтобы прокатиться на колесе обозрения; другие развлекались в «Маленьком Египте», а в «Сером Городе» бродили безработные, подыскивая местечко для сна, в котором бы не торчали всякие там сооружения в греческом и романском стилях.
Каждый день, когда в сумерках я возвращался на Петлю по Лейф-Эриксен-драйв, силуэты конструкций Выставки, как мираж, возникали вдоль побережья озера. Сверху современные здания и башни были еще не совсем достроены, у некоторых виднелись металлические скелеты, уткнувшиеся в небо, как бы для пробы. Зима до сего времени была сиротской, так что снег и мороз не останавливали сооружения этого футуристического города на земле, которую он захватил, частично вычерпав из озера.
Приближалась Выставка: генерал Дэйвс настоял на праздновании Столетия прогресса; даже если до столетия не хватает нескольких лет, кто это будет подсчитывать.
На месте экспозиции менее чем за год до этого был Гувервилль. Безработный и бездомный человек тоже старался найти свою дорожку в Столетие прогресса. Ладно, может, процветание, которое Выставка принесет городу, даст и безработному работу, а то и две. И потеря вида на озеро, конечно, не стоила Чикаго ее Гувервилля.
Моим следующим пунктом был как раз Гувервилль, где, возможно, как раз сейчас грустил Джимми Бим. Неплохой способ, как и всякий другой, избежать сидения в конторе в воскресенье.
Я начал с Грант-парка, не считавшегося Гувервиллем, но бывшего отелем под открытым небом для людей, потерпевших жизненный крах. Конечно, никто не осмеливался возводить здесь какие-нибудь крыши с тех пор, как копы положили этому конец. Но, с другой стороны, копы перестали сажать нарушителей запрета – в тюрьмах не было подходящего помещения, чтобы упрятать такую огромную толпу.
Я прогулялся туда, пройдя мимо отеля Эйдемса и «Конгресса», и скоро уже показывал улыбающееся, хорошо откормленное лицо на фотографии изможденным, небритым людям в залатанных костюмах, за которые они когда-то платили побольше, чем сейчас стоил мой. Народ и в Грант-парке, и в Линкольн-парке был одинаковый: они противились выживанию их в Гувервилле, не смирившись со своей судьбой, они еще не были безучастными, еще старались кое-как перебиваться... Один старый бродяга, с которым я разговорился, использовал одно из двух пальто в виде подушки на скамейке, которую он застолбил для себя в это довольно холодное воскресное утро.
Снег, наконец-то, завалил Чикаго – несколько дюймов снега покрыли землю с середины недели и держались благодаря постоянно морозной погоде. Старик со своими двумя пальто был в меньшинстве, большинство не имело ни одного, а этот высокий, худой, старый, мудрый ворон чувствовал себя человеком, оставаясь при своих двух пальто.
– Этого парня не видал, – сказал он, глядя на улыбающееся лицо Джимми Бима. – У этого парнишки хорошенькая малышка. Жаль, не встретил такую, когда был парнем хоть куда.
– Это его сестра.
– Похожа, – сказал старик.
– Ели сегодня?
– Я поел вчера.
Я стал рыться в карманах, но он взял меня за руку.
– Слушай, – сказал он. – Планируешь показывать портрет всем вокруг? Спрашивать этих обманщиков и бродяг, видали или нет они этого малыша?