Эллис Питерс - Эйтонский отшельник
— Интересно, куда подевался Бранд? — спросил Варин, вновь возвращаясь мыслями к беглому юноше. — Его счастье, что они дали ему время уйти подальше, хотя, конечно, никто этого делать не собирался! Сперва они думали, что такой искусный ремесленник наверняка подастся в Лондон, и больше недели потратили впустую на поиски по южным дорогам. Мы добрались аж за Темзу, когда один из наших людей, выехавший позже нас, сообщил, что Бранда видели в Нортгемптоне. Дрого решил, что раз уж Бранд подался на север, то двинет потом к западу, в Уэльс. Интересно, добрался ли он туда? За границу-то Эймер не сунется.
— И больше никаких известий о Бранде не было? — спросил Кадфаэль.
— Нет, больше ни слуху, ни духу. Ведь мы рыскали по местам, где никто его не знает в лицо. Да и люди очень неохотно помогают в таких делах. Наверняка Бранд назвался другим именем. — Без особой охоты Варин встал, собираясь уходить. — Надеюсь, ему повезет. Даром что Босье клянут его, парень-то он славный.
Брат Винфрид сгребал в саду опавшие листья. Этой мокрой осенью они раньше срока облетели зеленым дождем, не успев приобрести свою соответствующую сезону цветную окраску, и гнили теперь в траве. Когда Варин ушел, Кадфаэль остался один, и заняться ему было нечем. Тем больше было у него оснований просто посидеть и подумать, да и молитва-другая оказалась бы совсем не лишней, — и о мальчике, который умчался невесть куда на своем черном пони, дабы исполнить свою безумную и благородную миссию, и о безрассудном юноше, которого Ричард собирался спасти, несмотря на все старания ненавидящего его хозяина. У Кадфаэля не было времени на раскаяние и отпущение грехов, ибо этот юноша остро нуждался в милосердии.
Из раздумья монаха вывел удар колокола, звавшего к вечерне, и Кадфаэль с радостью последовал его зову, — прошел через травный сад, пересек большой двор и направился к южному входу в церковь, намереваясь пораньше занять свое привычное место. За последние несколько дней он пропустил слишком много служб, и ему было необходимо вновь почувствовать свое единство с братьями.
К вечерне всегда приходили миряне из Форгейта, — богомольные старушки, жившие в монастырском доме призрения, пожилые супруги, радовавшиеся лишнему поводу занять свой досуг и повидать в церкви своих знакомых, а также постояльцы странноприимного дома, воротившиеся в аббатство после дневных забот. Кадфаэль слышал, как ходят люди по другую сторону от алтаря. Он заметил, что со стороны монастыря в церковь вошел Рейф из Ковентри и занял место, откуда мог видеть всех пришедших, — за алтарем, ближе к хорам. Преклонив колени в молитве, он внимательно смотрел по сторонам. Держался он совершенно спокойно, лицо его было непроницаемо, однако это лицо было для него скорее щитом, нежели маской. Стало быть, он пока еще не уехал в Уэльс. Из гостей аббатства он единственный, кто пришел к вечерне. Эймер Босье, наверное, был еще занят хлопотами в городе, либо мотался где-нибудь по окрестным полям и лесам в поисках своего беглого виллана.
Наконец вошли монахи и заняли свои места, за братьями проследовали послушники и ученики. Кадфаэль с горечью подумал, что одного из мальчиков здесь не хватает. Но о Ричарде не забыли. Покуда его здесь нет, у этих мальчиков не будет душевного покоя.
После окончания службы Кадфаэль решил задержаться и следил, как вереница братьев-монахов и послушников потянулась к выходу. Разумеется, сама церковная служба была великолепна и несла утешение, однако были свои прелести и в наступившей после нее тишине, когда смолкли последние отголоски звучавшей под сводами музыки, — одиночество в такой час наполняло душу благостью, обязанной то ли никнущему голубиному свету, то ли некоему душевному просветлению, побуждая душу подняться и навеки разлиться в одном из углублений под церковными сводами, подобно тому, как капля становится морем, попадая в надлежащий сосуд. Было самое подходящее время для проникновенной молитвы, в которой так нуждалась душа Кадфаэля. И особенно ему хотелось помолиться о Ричарде, — где он теперь, одинокий, напуганный?.. Свои мольбы Кадфаэль обратил к святой Уинифред, — валлиец, он обратился к валлийской святой, которую он глубоко чтил и считал ее почти своей близкой родственницей. Сама святая Уинифред приняла свои муки, едва выйдя из детского возраста, и она не допустит, чтобы случилась беда с каким-либо ребенком.
Когда Кадфаэль подошел к алтарю, брат Рун, которого святая Уинифред не так давно излечила от тяжкого недуга, занимался тем, что снимал нагар с благовонных свечей, стоявших у алтаря. Молодой монах был целиком поглощен своей работой, однако обернулся к подошедшему Кадфаэлю, глянул на него своими аквамариновыми глазами, которые, казалось, излучали некий внутренний свет, после чего улыбнулся и удалился. Нет, юноша не задержался, дабы закончить работу после того, как Кадфаэль совершит свою молитву, не спрятался в темном уголке, дабы подслушивать, — он ушел совсем, молча, быстрым шагом, хотя и прихрамывая, ушел, дабы освободить гулкое поднефное пространство, внимающее молитве Кадфаэля и препровождающее ее выше.
Кадфаэль встал с колен умиротворенным, не отдавая себе отчета и не задаваясь вопросом — почему. За стенами храма уже смеркалось, однако здесь, у алтаря святой Уинифред, свет лампады и благовонных свечей еще хранил островок чистого сияния посреди обволакивающих мир сумерек, и это сияние согревало, подобно теплому плащу, накинутому на плечи, когда во внешнем мире царят холода. Теперь Кадфаэль был уверен, что ему будет оказана милость и что Ричард найдется, где бы он ни был, что он получит свободу, если находится в заточении, и излечится, если болен. С чувством исполненного долга Кадфаэль покинул алтарь святой Уинифред и, обогнув общий алтарь, направился к выходу, готовый терпеливо и страстно ожидать проявлений обещанной ему милости.
Проходя через главный неф, Кадфаэль заметил Рейфа из Ковентри, который только что встал с колен, и, казалось, тоже в одиночестве вершил свою торжественную и какую-то очень сокровенную молитву. Тот узнал в Кадфаэле монаха, с которым беседовал в конюшне, и слабо, но вполне дружелюбно улыбнулся ему, — эта улыбка быстро сошла с его губ, однако во взгляде его осталась приязнь.
— Добрый вечер, брат! — поприветствовал он Кадфаэля. Оба они были примерно одного роста и теперь шаг в шаг направились вместе к южному выходу из храма. — Надеюсь, ты извинишь меня, — сказал Рейф, — за то, что я заявился в храм в сапогах и при шпорах, не отчистив их дорожной грязи. Но я приехал поздно, и у меня не было времени привести себя в надлежащий порядок.
— Это не так уж и важно, — заметил Кадфаэль. — Здесь вас всегда ждут. Ведь далеко не каждый из наших постояльцев захаживает в храм. В последние два дня меня не было в монастыре и я не видел вас. Как идут ваши дела в наших краях?
— Во всяком случае, лучше, нежели у одного из ваших гостей, — ответил Рейф, бросив короткий взгляд в сторону часовни, где лежал мертвый Дрого Босье. — Правда, я не могу сказать, что отыскал то, что мне нужно. Пока не отыскал!
— Его сын уже здесь, — заметил Кадфаэль, проследив взгляд Рейфа. — Он прибыл нынче утром.
— Я видел его, — откликнулся Рейф. — Как раз перед вечерней он вернулся из города. Судя по всему, он вернулся ни с чем. Кажется, он ищет кого-то, не так ли?
— Именно так. Он ищет молодого человека, о котором я вам уже говорил, — сухо ответил Кадфаэль, приглядываясь к своему собеседнику, когда они проходили мимо освещенного общего алтаря.
— Да-да, помню. Как бы то ни было, он приехал с пустыми руками, и никакой бедолага не был привязан к его стремени.
Похоже, Рейфа совершенно не интересовали молодые люди, равно как и все семейство Босье. Его мысли были устремлены в какую-то другую сторону. Рейф неожиданно остановился подле стоявшей у алтаря кружки для пожертвований, сунул руку в свой поясной кошель и вынул горсть монет. Одна из них упала на пол, однако Рейф не сразу наклонился за ней, а сперва опустил несколько штук в кружку. Вышло так, что Кадфаэль наклонился первым, поднял монету с каменного пола и принялся разглядывать ее на ладони.
Если бы они не стояли подле освещенного свечами алтаря, Кадфаэль наверняка не заметил бы в монете ничего необычного. Обыкновенный серебряный пенни, самая ходовая монета. Однако этот пенни был не совсем такой, как его собратья, какие попадали в монастырскую кружку для пожертвований. Он был совсем новый, не затертый, не вполне четкой чеканки, а также на вес казался легковатым. Вокруг небольшого креста на реверсе было отчеканено имя чеканщика, — нечто вроде «Сигеберт». О таком чеканщике Кадфаэль и слыхом не слыхивал. Перевернув монету, Кадфаэль не увидел знакомых профилей ни короля Стефана, ни покойного короля Генри, — профиль был несомненно женский, в чепце и в короне. Едва ли имелась необходимость в идущей по кругу надписи — «Матильда Влад. Англ.», то есть официальное имя императрицы и ее титул. Похоже, ее монета содержала меньше серебра, чем было положено.
