Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий

— Да что вы, доктор, что вы?! — воскликнула я, вставая с места. — Он вас просто дурачит… Он… Уж я-то его знаю… Он, наверно, хочет отделаться более легкими последствиями. Он понимает, какое тяжкое преступление совершил, и теперь дурачит вас, чтобы оказаться не в тюрьме, а всего лишь в психушке! То есть, простите, в психиатрической…

— …лечебнице, — спокойно закончил Филипп Филиппович. — Вы сядьте, сядьте, товарищ Лавандова. Я прекрасно понимаю ваше теперешнее чувство к этому… человеку, но… мы здесь тем и занимаемся, чтобы определять истинную вину каждого. Если некто совершает преступление сознательно, он, разумеется, преступник — и должен отвечать за свое деяние по всей строгости закона. Но если человек совершает противозаконное действие (пусть самое тяжкое!) по причине болезни, тогда его, извините, надо не наказывать, а лечить. Таковы демократические принципы, на которых держится судебная система нашего государства… — И психиатр развел руками, как бы даже несколько сожалея о наличии таких принципов.

Я помолчала, а потом обратилась к Филиппу Филипповичу уже более спокойно:

— Я знаю Носова и согласна с мнением товарища следователя: он ничем не болен.

Психиатр покачал головой:

— А вот я придерживаюсь обратного мнения.

— И вы не допускаете, что он вас…

— Не допускаю, — довольно резко перебил Филипп Филиппович. — Не надо, пожалуйста, снова говорить о каком-то одурачивании. Поверьте, нас здесь не одурачишь.

— То же самое мне говорил Всеволод Савельевич, — растерянно произнесла я. — Кому же мне верить?

— Всеволода Савельевича мы еще переубедим, — с уверенностью заявил доктор.

Я задумалась. Этот психиатр может испортить весь наш с Нестором план. По милости этого Филиппа У. очень запросто может оказаться в психушке. И, конечно, он очень скоро оттуда выйдет, ведь в действительности он здоров. Как же этот самоуверенный врач может так заблуждаться? Видимо, он просто поверил в искренность У. Ведь У., несомненно, очень горячо отстаивает свою подлинную личность.

Но что же мне делать? Сама мысль о том, что У. скоро может оказаться на свободе, уже сейчас повергает меня в ужас. Он, конечно, доберется до меня, он уничтожит меня — не знаю, физически или как-то иначе. Может, он даже сумеет засадить в тюрьму меня вместо себя. Черт, ну, конечно, сумеет! Окажись он на свободе, ему не составит никакого труда тотчас доказать всему свету, что он — У. И тогда я погибну.

Итак, что делать, что делать? Переубедить этого психиатра у меня тоже не получится. Разве что переспать с ним? Ну нет, это будет еще противнее, чем с Фигуркиным. Тем более что от него я так же легко не отделаюсь… Скорее всего, вообще не отделаюсь. Так что надо искать другие пути. Воздействовать на следователя? Да, непременно. И, кстати, с Всеволодом, если понадобится, я даже и пересплю. Отвращения он не вызывает.

А Филиппа даже не хочу больше видеть. Уже сейчас понятно, что его ничем не сломишь. Разве что узнать от него сейчас подробности его разговоров с У. Вооружиться, так сказать, знанием.

— Филипп Филиппович, — промолвила я с напускным уважением, — я, конечно, не смею возражать вам в том, что касается вашей профессиональной области. Но у меня не укладывается в голове: неужели существует такой душевный недуг, который заставляет думать кого-либо, что он — это не он?

— Конечно, существует, — кивнул доктор. — И называется этот недуг — шизофрения. Вы наверняка слышали анекдоты о психически больных людях, считающих себя Наполеонами? Так вот подобные люди, строго говоря, и есть шизофреники.

— В Наполеона я бы поверила. Но ведь Носов, как вы говорите, считает себя всего лишь У. — тем, кого он лично знал долгое время…

— Тем легче Носову было вообразить себя им, — не унимался Филипп. — Если очень упрощать, то можно сказать, что речь идет о помешательстве на почве зависти. Товарищ Уткин получил все, о чем долгие годы мечтал Носов: успех, славу… А также, извините, вас.

— Меня? — изобразила я изумление.

— Да, ведь Носов влюблен в вас еще со времен учебы. Вы сами говорили Всеволоду Савельевичу.

— Нет, я говорила, что Носов мне об этом твердил, когда возник в этом году… Но я ему не верю.

— Зачем же, по-вашему, он вас преследовал?

— Чтобы добраться до моего мужа, — вновь всплакнула я.

— Успокойтесь, успокойтесь, — не особенно участливо произнес Филипп Филиппович.

Я же взорвалась:

— Как вы можете говорить мне, что Носов считает себя моим мужем?! Он его убил — и теперь считает себя им! Как это понять? Неужели вы раньше сталкивались с чем-то подобным?

— С чем только я не сталкивался, — вздохнул психиатр. — Поверьте, случай Носова — не такой уж исключительный. Не скажу, что часто, но такое бывает.

— И в вашей практике было? — настаивала я.

Врач не ответил.

— Как вы себе это представляете? — продолжала я. — Я вот не могу представить… Не рассказал же вам Носов о том, как и когда он посчитал себя моим… Как же вы тогда можете утверждать?!

— Я провел не один час с подследственным, — сообщил Филипп Филиппович. — И, смею надеяться, мне удалось восстановить картину того, что произошло.

— И как же? Поделитесь, пожалуйста.

— Что ж, извольте, — вновь вздохнул доктор. — Носов, как вы сами знаете, преследовал вас — и не только вас. Он преследовал и товарища Уткина. Он выследил его — и когда ваш муж остался на даче в одиночестве, проник к нему в дом. О дальнейшем говорить наверняка не берусь. Сам Носов утверждает, что ваш муж (которого он называет собственной фамилией) покончил с собой. Нет сомнений, что это неправда.

— Конечно, неправда! — воскликнула я.

— Да, — кивнул Филипп. — Так вот, если б это было правдой, если бы товарищ Уткин действительно покончил с собой, к чему у него, разумеется, не было никаких оснований, то с Носовым не случилось бы то, что случилось. А случился с ним иллюзорный переход из одной личности в другую. Вероятно, Носов не хотел убивать вашего мужа. Возможно, он хотел попросту припугнуть его. Но выстрел раздался — и товарищ Уткин погиб. Гибель Уткина настолько потрясла Носова, что рассудок его не выдержал. В сущности, он незлой человек. Он предпочел бы умереть сам, вместо того чтобы стать причиной смерти другого. И поэтому после совершенного убийства он символически умер. Ему стало предпочтительнее думать, что он и есть Устин Уткин. И заметьте: он не считает, что он Уткин, который убил Носова. Он считает, что он Уткин, в