Смертельная поэзия - Анна Александровна Шехова
И хотя вопрос не подразумевал ответа, исправник Конев не удержался.
– Я могу представить! – рявкнул он. – Любой человек хорош, пока случай в руку не подвернется. Не грешил – потому что соблазна не было! Вы знаете, сколько это колье стоит? А?!
И он потряс огромный булыжным кулаком. В зале поднялся шум. Ляшко лишь снисходительно улыбнулся.
Наконец, вызывали самого ожидаемого свидетеля – Алексея Васильевича Муравьева. Он казался утомленным и отрешенным. Но был одет с иголочки – в безукоризненный летний пиджак из василькового полотна, из-под которого выглядывал белый шейный платок. Своей романтической бледностью поэт мог бы соперничать с подсудимым. По залу прошелестел ожидаемый взволнованный шёпот. После разрыва с госпожой Клейменовой Алексей Васильевич не только не утратил очарования в глазах местных дам, но, скорее, обрел его больше. Потому что ничто так не тешит женское сердце, как самая несбыточная надежда.
Изящно поклонившись публике, Муравьев занял место свидетеля. Чуть откашлявшись суховатый и остроносый Сметанников приступил к допросу.
– Скажите, пожалуйста, господин Муравьев, вам знаком этот предмет?
Под гул голосов на сцену впервые явилось злополучное его колье. Зрители старательно вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть предмет, ставший столь неодолимым соблазном. Прокурор держал колье почти также почтительно как Священное Писание. Муравьев сделал вид, что внимательно рассматривает предмет. Затем, горестно вздохну, поэт сказал.
– Да, это оно! Эта проклятая вещь!
На несколько секунд он прикрыл глаза. Публика ответила ему признательными сочувственными всхлипами.
– Расскажите, пожалуйста, что это, – попросил прокурор.
Вздохнув, Муравьев словно нехотя начал.
– Эту побрякушку я купил в ювелирном магазине у господина Фролова для своей невесты – Аглаи Афанасьевна Рукавишниковой. Купил и подарил ей за три дня до… до того, как все это случилось.
– Кому еще было известно о вашем подарке? – уточнил прокурор.
– Насколько знаю, только двум людям, – ответил Муравьев. – Тех, кого к несчастью Аглая Афанасьевна считала ближайшими друзьями. Первый – это друг ее детства Егор Мартынович Бурляк. А второй – вот этот человек!
Впервые за все время Муравьев обернулся к Феликсу Яновичу и в упор посмотрел на него. Публика замерла, ожидая, как отреагирует обвиняемый. Ожидалось, что начальник почты вздрогнет, или побледнеет, или отведет взгляд. Однако же Колбовский не сделал ничего из этого. Он продолжал сидеть и спокойно смотреть на негодующего поэта.
– Откуда вы знаете, что именно эти люди знали про ваш подарок? – продолжал свои вопросы прокурор.
– Аглая Афанасьевна сама рассказала мне, – припомнил Муравьев. – Ей хотелось поделиться радостью хоть с кем-то, а подруг у нее не водилось.
Сметанников, демонстрируя уважение к трагедии свидетеля, закончил расспросы. Наступила очередь адвоката. Невысокий полноватый Арсений Семенович Ляшко на первый взгляд производил впечатление простоватого и заурядного человека. Его маленькие глазки за стеклами очков всегда были немного сонными, и почти в каждом частном разговоре он сокрушался по поводу одышки и колик. Однако гладко зачесанные назад волосы, маленькие идеально ухоженные усики и белоснежные манжеты выдавали в нем педанта. И в своих делах господин Ляшко также был педантичен до крайности – от его взгляда не укрывалась ни одна возможная зацепка, ни одна шероховатость.
Арсения Семеновича, по старому знакомству, уговорил участвовать в этом деле сам Кутилин. Гонорар адвокат запросил немаленький, и Феликс Янович от души надеялся, что он того стоит. Месяц в камере дался тяжело.
С пыхтением Арсений Семенович выбрался с места, вызвав некоторые смешки среди публики.
– Скажите, пожалуйста, господин Муравьев, – начал Ляшко, – можете ли вы рассказать нам о том, что делала ваша невеста с 3 по 5 мая сего года?
– Ну, более или менее, – пожал плечами поэт. – Но, конечно, не до минуты. Мы не давали друг друг детальных отчетов.
– Понимаю, – кивнул Ляшко. – Тем более, вы человек занятой, светский. Насколько знаю, из тех трех дней вы провели с невестой один вечер и еще одно утро?
– Уже не помню точно, – хмыкнул Муравьев. – Какое это имеет значение?
– В этом случае, господа, – защитник развел руками, – вряд ли господин Муравьев точно знает, с кем могла его невеста свидеться за эти три дня. Да, у нее не было подруг. Но она не жила затворницей. Она выходила в свет, встречалась с людьми. И, думаю, как все женщины гордилась подарком жениха.
– Она не кичилась подарками! – возразил Муравьев. – И никуда не ходила.
– Почему вы так уверены? – круглая физиономия Ляшко отразила удивление. – Ну, а как насчет того, что к ней регулярно приходила кухарка Марфа Полушкина? А еще в эти дни ее навещала соседка с дочерью – жена кузнеца Пахомова. Вы знали об этом?
– Нет, – нехотя протянул Муравьев.
– Вы можете допустить, что той же Марфе Полушкиной стало известно о подарке? Прислуга обычно лучше прочих знает о том, что и кому дарят в доме.
– Да, это можно допустить. Но какой смысл? – Муравьев раздражался все больше. – Колье нашли у почтальона! Разве это не ответ на все вопросы?
– О, нет! – Ляшко развел руками. – Разумеется, это серьезная улика. Но одной улики недостаточно, чтобы отправить человека на каторгу. Поверьте, моему опыту.
И он улыбнулся поэту, словно его на самом деле забавляюсь наивностью последнего.
– У вас все, господин адвокат? – поинтересовался судья Круглов.
– Нет, еще не все, – Ляшко сделал паузу, с интересом рассматривая Муравьева, чем вызывал еще большее раздражения поэта.
– Так спрашивайте! – выкрикнул тот.
– Конечно, – Ляшко продолжил. – Скажите, пожалуйста, господин Муравьев, а где вы были вечером в часы убийства вашей невесты?
В зале раздался ропот. Прокурор поднялся с места, намереваясь что-то возразить, но защитник опередил его.
– Да-да, конечно, я знаком с материалами дела. Но все же прошу вас ответить еще раз.
– Хорошо, – Муравьев постарался взять себя в руки, – я был в гостях у госпожи Клейменовой. И ушел оттуда уже за полночь, ближе к часу ночи.
– Замечательно, – кивнул Ляшко, – тогда у меня следующий вопрос. Зачем вы обманули следствие? Мы же с вами прекрасно знаем, что вы не были у госпожи Клейменовой в тот вечер. И где вы были – ей совершенно неизвестно.
Зал взорвался шумом. Столь невероятные и неожиданные слова защитника сорвали крышку с подспудно кипящего котла. Крики изумления, возмущения, протеста разрывали воздух. Но Феликс Янович не слушал их – лишь внимательно вглядывался в лицо Муравьева. Надо было отдать должное поэту – он умело владел собой. Однако в первые секунды его черты все же исказились от гнева. Но Муравьев тут же справился с бурным чувством, и лицо поэта отражало теперь только легкую печальную досаду. Он не пытался опровергнуть слова защитника, чьи глаза уже не казались сонными и пристально наблюдали за свидетелем – как глаза затаившегося хищника. Феликс Янович нашел взглядом Кутилина – тот с довольным видом потирал усы, сидя в рядах свидетелей.
Когда судья, наконец, утихомирил публику, Ляшко повторил вопрос.
– Итак, господин Муравьев, как вы объясните этот факт?
– Никак! –
