Смертельная поэзия - Анна Александровна Шехова
– Так почему бы и не отказать просто? – удивился Феликс Янович. – Зачем головы людям морочить?
– Дед-то не дурак был! – усмехнулась Авдотья. – Знал своих. Им откажи – они как репейники на хвост сядут. А ему это не надобно было совсем.
– Понятно, – кивнул Колбовский, – ну что же… Спасибо.
– Так не за что, – степенно кивнула кухарка.
А уже к дверям подходя прыснула.
– А мы-то потом дознались до дедовского секрета! Поняли, чего скрывал так.
– И чего же? – без особого интереса спросил Феликс Янович.
– А он все по чужим корзинам грибы собирал! – довольно сказала Авдотья. – Ходил, смотрел – где и кто корзинку без присмотра оставит. Много не брал. Один грибок здесь, другой – там. А обратно, глядишь, у самого корзина полна! Ясно, что внучков с собой брать не хотел.
И в этот момент в голове Феликса Яновича картинка начала складываться. Конечно, факты ещё требовали проверки, но это было делом нескольких дней. Он немедленно сядет и напишет все письма…Хотя нет, сначала нужно немного пройтись и проветрить голову.
Однако решение о прогулке впервые в жизни Феликса Яновича оказалось ошибочно-роковым.
Начальник почты провел прекрасный час на берегу реки, приводя в порядок дыхание, мысли и чувства. Но ему так и не удалось воплотить в жизнь намерение о письмах. Когда Колбовский вернулся домой, его уже ожидали.
*
Едва шагнув за порог квартиры, Феликс Янович тут же почуял резкий запах табака и пота, от которого невольно запершило в горле. Навстречу метнулась бледная Авдотья.
– А вас тут ожидают, – поспешно сказала, кивая в сторону гостиной.
Колбовский почувствовал, как болезненно сжался желудок в предчувствии неприятностей.
Предчувствия не замедлили оправдать себя. В гостиной ожидал не кто иной, как набычившийся Касьян Петрович Конев в сопровождении трех полицейских. Такая толпа народа едва помещалась в крошечной гостиной, и полицейские, не смея сесть, были вынуждены неловко топтаться между столом и камином. Выглядели они при этом как нашкодившие школяры, которые пытаются скрыться от взгляда суровой матушки. Сцена была настолько комична, что даже мрачное предчувствие не помешало Феликсу Яновичу слегка улыбнуться. Кроме того, как только он оказался в собственной гостиной, на него тут же снизошло привычное спокойствие человека, чей экзамен уже начался. Это спасительное свойство – успокаиваться в самый ответственный и критичный момент – Колбовский приобрел еще с гимназических времен.
– Добрый день, Касьян Петрович, – начальник почты вежливо кивнул. – Чем обязан?
Конев промолчал, глядя на него в упор кошачьими изжелта-зелеными глазами. Феликс Янович прекрасно понял назначение этого приема – смутить жертву, заставить ее говорить, оправдываться, бояться. Но поскольку совесть Колбовского была чиста, он лишь заложил руки за спину и продолжал выжидательно смотреть на исправника. Когда молчание затянулось до неприличия, Касьян Петрович недовольно кашлянул и прервал паузу.
– Хочу понять, что вы за человек, – процедил он сквозь зубы. – На вид – безобидный юродивый. А на деле – мерзавец каких поискать!
Феликс Янович почувствовал, как кровь ударила ему в лицо – щеки запылали. И он, не державший в руках оружия уже двадцать лет, ощутил, что пальцы сами сжимаются в кулаки, нащупывая эфес шпаги. Польская кровь Яна Колбовского дала о себе знать после стольких лет.
– Извольте объясниться, – едва сдерживаясь, сказал он.
– Изволю-изволю, – Касьян Петрович, похоже, был доволен эффектом своих слов. – Для этого и пришел. Вы обвиняетесь в убийстве Аглаи Афанасьевны Рукавишниковой. И прямо сейчас последуете за мной в тюремный замок!
За дверью громко охнула Авдотья.
*
Феликс Янович впервые оказался в положении арестанта. И хотя раньше он любил рассуждать на тему, что любые жизненные испытания, если не разрушают тело, то служат укреплению духа, то теперь четко понимал, что есть опыт, которого лучше избежать.
При этом, начальник почты прекрасно понимал, что находится в лучшем положении, чем иные бедолаги. Во-первых, его разместили в одну из самых сухих камер уездной тюрьмы. Она была такой же тесной как и прочие – всего лишь сажень в длину и ширину. Но здесь, по крайней мере, не пахло плесенью и мышиным пометом, а стекло на маленьком окошке было целым, и не сквозило так отчаянно как в других камерах.
Об этом Феликсу Яновичу с великим смущением рассказал ошарашенный Кутилин, который прибежал следующим утром. В ту первую ночь перед его приходом Колбовский так и не заснул— не столько из-за неудобной узкой койки и колючего тюфяка, сколько из-за многочисленных дум, терзавших голову.
По анонимному доносу в квартире Феликса Яновича был проведен обыск, во время которого в комоде обнаружилось незатейливо припрятанное, завернутую в тряпицу бриллиантовое колье. Тот самый исчезнувший и никем не виденный подарок поэта возлюбленной.
– Это полная нелепица! – кипятился Кутилин, пытаясь уместиться на единственной маленькой и, как водится, хромой табуретке. Почему-то все табуретки, которые заказывались для тюрьмы, выходили как на подбор хромыми. Кутилин так и не мог взять в толк – с чего такая родственность, словно сиденья уже заранее предвидят свою убогую участь и начинают хромать.
Колбовский с безмятежным видом сидел напротив него на койке, застеленной тонким и лишь относительно чистым шерстяным одеялом. Однако его безмятежность была обманчивой. На деле, Феликс Янович страдал. Страдал от творящейся несправедливости, которая в отношении него самого была не менее болезненной, чем в отношении других. И, разумеется, мысль, что его обвиняют в убийстве не какого-либо постороннего человека, а одного из тех, кто был начальнику почты наиболее дорог во всем нынешнем свете, причиняла особо острую боль…
– Если вас не выпустят сегодня же до полудня, я разнесу полицейский участок! – бушевал Кутилин, – Подниму такую бучу, что у Конева усы встанут дыбом! Напишу императору!
– Бросьте, Иван Осипович, – вздохнул Колбовский. – Исправник Конев всего лишь исполнял свой долг. Сделал это, безусловно, с определенным удовольствием – из-за личной неприязни ко мне. Но все же он действовал согласно инструкциям. И никто не может упрекнуть его в обратном.
– Он не имел права производить арест без моего разрешения!
– Но в данных обстоятельствах вы были бы обязаны его дать, – откликнулся Колбовский. – Иначе ваше имя завтра же трепали бы во всех газетах.
Кутилин промолчал, признавая правоту друга.
– Ничего, мы разберемся с этим, – наконец, промычал судебный следователь, хотя по его лицу было видно, что он совершенно пока не представляет, с чем и как придется разбираться.
Феликс Янович поспешил прийти к
