Вячеслав Антонов - Китайская петля
— И что?
Мастер поглядел вверх, где резкий ветер проносил белое облако, сопровождаемое движением тени по склонам. Потом продолжил:
— «Воистину, облака сродни безумству». Так сказал писатель семнадцатого века Дун Юэ. Мне лично сказал, между прочим. Так вот, о воине «Ветра»: главное в его бою — быстрота, натиск и полная непредсказуемость. Ни один прием не доводить до конца. Избегай завершенности — и ты достигнешь совершенства!
— А что же…
— Сделаем так, — прервал его Мастер, — сейчас будет бой, постарайся войти в это состояние. Почувствуй себя воином «Ветра». После обсудим впечатления.
— Ясно. Что еще?
— Ищи мальчишку. Никого не убивай — можешь ранить, но не смертельно. Все, пожалуй. Давай присядем.
Все устроились на короткий привал, поправили одежду, проверили оружие. Топорик Андрей выбросил. Длинную веревку он закрепил на теле таким образом, что ее плотные кольца закрывали живот и грудь импровизированным «панцирем». Так удобнее, да и защита какая-никакая. У его сабли не было темляка, он прикрепил к рукояти кусок веревки, чтобы не потерять оружие в бою.
С вершины гребня подполз дозорный, чазоол выслушал его и поднял воинов. С тихим шорохом, от которого морозом пробрало по коже, из ножен поползли сабли. Распластавшись на перегибе гребня, чазоол оглядел местность и резкой отмашкой послал отряд в бой. Выскочив из-за крутого основания гребня, воины рассыпались по полю белого фирна — плотного, крупитчатого полуснега-полульда. Кыргызы сбегали без единого звука, некоторые скользили по склону, другие прыгали по серой осыпи у подножия утеса. Ветер свистел в ушах, солнечными блестками рябило озеро, от фирна обдавало холодом, от близкого утеса — теплом нагретого камня. Не успели они достичь середины снежного ската, в кочевье взлаяла собака, ей вторил резкий мужской крик.
Боевой рев вырвался сразу из сорока глоток. Добежав до кромки фирна, воины спрыгнули на серую приозерную гальку и устремились к кочевью, отсекая тувинцам выход в долину. Несколько женщин заметались меж юртами, бросились было к берегу озера, потом к скальной гряде. Навстречу атакующим выскочили вооруженные мужчины в длинных подпоясанных халатах и острых войлочных шапках.
«Черт, сколько их тут!» Врагов (кем бы ни были местные, сейчас они смертельные враги для Андрея) и правда оказалось многовато для пастушеского стана, хотя нападения с этой стороны они явно не ожидали. С лязгом металла и волчьим рычанием кыргызы схватились с местными — в теплой зеленой долине, под просторным ветреным небом рубилась почти сотня азиатов. Схватка стала быстро смещаться к кочевью, оставляя за собой убитых и раненых, затем разделилась на несколько групп, которые сражались между юртами. Андрей увидел Мастера, который фехтовал китайским способом — кривая сабля, не останавливаясь, описывала полные круги. Разлетались выбитые топоры, перерубленные пики, раненые урянхи хватались за разрезанные руки, но все оставались живы. Их, правда, тут же добивали кыргызы, но сам китаец еще никого не убил.
Сам Андрей дрался спокойно, с ясной головой — никакого «безумия ветра» на него не накатило. Для группового боя он выбрал комбинацию двух «внешних» китайских стилей кунфу — резкие короткие перемещения, чуть изгибая тело в «шаге хромого», время от времени делая длинные выпады в «стиле пьяницы». Хоть он и не был знатоком «внешних» стилей, такая тактика сработала — без коней низкорослые кривоногие урянхи двигались неуклюже, фехтовали плохо, так что драться с ними не составило большого труда. Лязгнули сабли, Андрей ударил здесь, отбил там, быстрыми зигзагами прошел сквозь схватку, очутившись у входа в юрту. «Может, пацан здесь», — подумал он, заглянув внутрь, и тут перед глазами мелькнул длинный изогнутый нож. Андрей инстинктивно отвел корпус — нож прошел по его веревочному «панцирю», затем кувыркнулся в воздухе, выбитый сабельной рукоятью.
На удар ответил женский голос. Тувинка, у которой Андрей выбил нож, взвизгнув, попыталась выскочить из юрты, но Андрей толчком в грудь свалил ее, сам упав сверху. Вот тут на него и «накатило»— сознание словно померкло, заполненное запахом женского тела, осязанием мягких бараньих шкур, окутанное нагретой полутьмой юрты. Тувинка щелкнула зубами, пытаясь укусить Андрея, ее тугое тело извивалось, крутилось под ним. Уже ничего не соображая, Андрей хлестнул женщину по щекам и задрал темное платье. Ладонь его нашарила и стиснула мягкую грудь, ощутив крепкий конус соска. Лязг сабель, шарканье сапог, победоносный рев кыргызов и крики добиваемых урянхов раздавались по кочевью, временами юрта качалась от толчков дерущихся тел, а Андрей, схватив тувинку за жесткие волосы, раз за разом вбивал себя в женскую плоть.
Кончив, Андрей отшвырнул женщину в другой конец юрты и, пошатываясь, вышел наружу. Голова слегка кружилась, перед глазами дрожали белые горы, серые войлочные юрты, зеленое озеро, искрящееся солнечной рябью. Бой кончился. По своему обычаю кыргызы не пощадили никого — ни женщин, ни детей, ни собак. «Ну, хоть эта живой останется, если не дура». По кочевью спокойно шел Мастер, ведя за руку мальчика лет семи. Поравнявшись с Андреем, он вгляделся ему в лицо, затем быстро заглянул в юрту, убедившись, что его никто не видит.
— Вот, — глупо ухмыльнулся Андрей, — ветер. Ветреное поведение.
Он громко икнул. «Черт знает, как оно вообще получилось».
— Ну-ну… — покачал головой китаец. — Я, собственно, не то имел в виду, когда говорил о состоянии «Ветра». Хотя я не против импровизаций, конечно, в разумных пределах. Кстати, для определения того, что ты назвал «ветреным поведением», есть специальное китайское слово — «фэн-цин», или «сила ветра».
— Что это значит? — спросил Андрей, полностью придя в себя.
— То и значит. «Ветер страсти», «ветреность чувств», пьянящая сила желания в земной, плотской жизни. Интересно, что «фэн-цин» обозначается тем же иероглифом, что и «космическая сила» китайского императора. Как писал известный литератор Ли Юй, живший в семнадцатом веке; «Лишь ветреность души связывает жизнь человека с жизнью Неба».
— Он тоже ваш знакомый?
— Кто?
— Этот, как его… Ли Юй.
— Разумеется. Он даже подарил мне экземпляр своего эротического романа «Молельный коврик из плоти». Но это так, к слову. О чем я говорил? Так вот, в своей «силе ветра», жажде жизни, воин «Ветра» противоположен воину «Земли», захваченному силой смерти. А в бою «Ветер» вырывает воина из состояния «Земли». Так взаимодействуют стихии. Подумай над этим.
В данный момент Шинкарев не был расположен думать, поэтому предпочел сменить тему.
— Тот самый пацан? Саим? — показал он на мальчика. Услышав свое имя, Саим встрепенулся, заглядывая в лицо то Андрею, то китайцу.
— Тот самый, — ответил Мастер и погладил мальчика по голове.
— Повезем его домой, в степь?
— Куда же еще? Ладно, пошли на берег. Мастер подхватил мальчика на руки, и они быстрым шагом направились к берегу.
— Ты бы не с местными женщинами развлекался, а лучше поесть поискал, — словно бы между делом заметил Мастер.
«А ведь и верно». Сейчас только Андрей почувствовал, насколько он голоден — подкашивались колени, мелко дрожали руки.
На берегу были выложены четверо убитых кыргызов, рядом сидели и лежали раненые. На кострах жарилось несколько баранов — от запаха рот сразу наполнился слюной. Со всех концов разгромленного кочевья сходились воины, складывая в кучу, кто что нашел — лепешку, связку лука, горшок айрана, мешок сухого сыра.
— Ну, хоть поедим спокойно, да и отдохнем. А то искупнемся? Как тут водичка? — подумал вслух Андрей.
— Думаю, отдых будет коротким, — ответил Мастер.
— Это еще почему?
— Сейчас все узнаем.
На захваченной косматой лошаденке на берег выехал Ханза-чазоол, глянул на окрестные горы, потом — на своих воинов, бросил отрывистую команду. Бараньи туши сняли с огня, разрубили саблями и сложили куски вместе с остальной добытой едой. Все жадно хватали горячее мясо, ломали сухие лепешки, передавали по кругу бурдюк с аракой и глиняные горшки с кислым молоком. Блестели степные глаза — веселые и жестокие, крепкие зубы крушили бараньи кости, белый айран брызгал из хохочущих ртов, стекая по подбородкам. Андрей и сам рвал зубами сочную баранину, прихлебывал из деревянной чашки мутную водку.
Наевшись, Андрей зачерпнул воды — прополоскать рот — и вдруг застыл, охваченный внезапным страхом: браслет с руки исчез.
Глава семнадцатая
Андрей лихорадочно ощупал одежду, оглядел берег — ничего. «Вот черт — на бабе, что ли, оставил?!» Он поднялся и, не ответив на вопросительный взгляд Мастера, направился в сторону давешней юрты. Если там нет — значит нет, ничего не попишешь.
Меж серыми боками юрт струился горячий воздух, на траве, взрытой сапогами, валялись мертвые тела. Наступила тишина, до странности быстро поглотившая шум с берега, слышалось только журчание ручья, протекавшего через кочевье, да поскуливал где-то недобитый щенок. Над серой вершиной утеса, исполосованной пятнами теней, кругами ходил ястреб. Обойдя войлок, скомканный под заваленным каркасом, Андрей мгновенно узнал юрту, в которой он был с женщиной — войлочная завеса на входе до сих пор полуоткинута. Перед входом на земле лежало женское тело. Андрей подошел ближе, вгляделся — оказалась та самая тувинка. Платье пропиталось кровью, темные волосы разметались по земле пыльными прядями. Рядом валялся топор на длинной рукояти, на его темном железе бурыми пятнами засохла кровь. Вот так. «Жаль все-таки…» Андрей огляделся. Неподалеку от юрты на земле лежало что-то вроде скрученной темной змейки.
