А. Веста - Звезда волхвов
– Ты здесь? А мы-то считали тебя самим пропащим! – изумился игумен.
– Конечно, житие мое не было примером, – со вздохом признал монах. – Но за всю свою жизнь я ни разу никого не осудил...»
Прежде, чем осудить кого-либо, примерь сначала его башмаки, – говорили святые отцы наши, и были правы!
– Монаху надо терпения воз, а игумену – целый обоз, – устало согласился Нектарий.
– Не только терпения, Нектарий, но и соображения...
Но отец Нектарий больше не слышал наставлений владыки. То, что происходило в эту минуту в его душе, можно было сравнить с космической катастрофой. На одной чаше весов корчилась его растоптанная, окровавленная совесть, а на другой поместился величавый, но призрачный храм. Свет, дотоле озарявший его чистый и праведный мир, померк.
Глава 19
Ведьмин круг
Генеральша шального парада,
Огневица купальских костров.
Севергин проснулся от внезапного толчка изнутри. В жарких потемках зудели комары. Стрелки на старинных ходиках показывали полночь. Он всегда стерег этот короткий миг опасного безвременья, когда открываются зеркальные коридоры и сутки смыкаются в круг вечности. В этот час народное поверье запрещает покидать дом, чтобы не вверить душу черной силе.
Алена спала, жарко разметавшись, беспокойно вздрагивая во сне – намаялась за долгий жаркий день... Он осторожно переложил ее влажную руку со своей груди на подушку. Если бы она проснулась и окликнула его, может статься, все сложилось иначе...
Он жадно напился, постукивая зубами о ковшик, проливая на грудь ледяную воду. Его летняя форма, чистая и выглаженная, висела в закутке за пестрой занавеской. Он решительно надел форму, нацепил кобуру, словно эти атрибуты были частью купальского карнавала.
Голубая мгла окутывала дорогу к Забыти. В луговинах парным молоком растекался туман. Истомно стонал коростель, и яростным гвалтом вторили ему лягушки. Через Забыть пролегла широкая лунная дорожка, как хрустальный мост от дальнего темного берега к пойменной луговине, где золотым ожерельем полыхали костры. Егор протер глаза: в кругу голытьбы пировал Стенька Разин.
– Эх, пито-гуляно вволю! А пропито и того боле... Простой я казак, голова забубенная, только дороже воли да шашки для меня ничего нету! Поведу я вас, мои любезные станичники, на стольный град Москву, бояр да кабашников громить.
– Здравия желаю! – Окликнул Севергин честное собрание, но ватага хмуро оглянулась на милиционера, натянула на головы лохматые шапки и обернулась сухими пнями, а сам атаман – оборотился корявым выворотнем в папахе серебристого мха.
Волыжин лес играл зеленоватыми «блудными свечками». На берегу кружили в хороводе задумчивые девушки в белых рубахах.
Увидев Егора, девушки замкнули его в круг:
– Как Иван да Марья на горе купалися.Где Иван купался, берег колыхался,Где Марья купалась, трава расстилалась.
– Марью, выбирай Марью! – опьяненные хороводом «русалки» не выпускали его из круга.
Поднырнув под их сомкнутые ладони, в хоровод вошла Флора. Она словно летела к Егору поверх травы. На ее запястьях звенели браслеты из цветов, белая рубаха была подпоясана травами. На голове колыхался венок из ромашек и дягиля.
– Здравствуй, мой Яхонт-Князь! – С тонкой усмешкой Флора поклонилась Севергину. – Я выбираю тебя своим суженым-ряженым. Нарекаю тебя Иванкой, братом моим разлюбезным.
– За той рекой, за быстроюЛеса стоят дремучие!Во тех лесах огни горят,Огни горят великие,Костры горят горючие,Котлы кипят кипучие... —
выводил девичий хор.
В круг ворвался лохматый мужичок-шишига в вывернутом бараньем тулупе: сам с ноготок, борода с локоток. На волосяной опояске у него болтался сильно преувеличенный атрибут кукерского действа, вырезанный из дерева, и только тут Егор узнал Кощунника, неугомонного Кукера.
– Раскомаринский мужик, голубок!Достал-вынул золотой колобок,Сразу баба стала ласковая,Шла до дома, не вытаскивая! —
вопил Кукер, задирая девушек.
В стороне от шальных плясок Будимир, он же Ярило-Припекало, добывал живой огонь кресеньем двух кусков дерева. Две жены-чаровницы деликатно воодушевляли его на это действо.
– Ой, Ярило-Припекало, поддай жару! – подбадривал Верховного волхва Кукер, потрясая своим деревянным жезлом. – В городе Калязине нас девчата сглазили! Если бы не сглазили, мы бы с них не слазили...
– Ведьма, ведьма! Лови ее! – засвистели и заулюлюкали в зарослях орешника. Хоровод разбился, смешался, и через поляну пробежало страшилище с соломенным чучелом «ведьмы» на шесте. Как по команде, «русалки» взялись метать цветы и травы на раскаленные камни. Душистый пар окутал поляну. Следом в костер полетели сорочки, и обнаженные наяды закружились вокруг костра. Их огненные, окрашенные бликами тела перелетали через огонь, потеряв всякую земную тяжесть.
Егор видел Флору сквозь высокое пламя, ее разметавшиеся волосы стлались по ветру. Он все еще пытался выскользнуть из круга, чтобы немного опамятовать в стороне от дикого ночного веселья, но свадебный пир воды и огня не выпускал его.
Наконец он вырвался и, пьяный от пляски, побрел прочь. На его пути вился «Ручеек». В этой древней языческой игре складывались пары на эту ночь. Разгоряченные плясками Иваны-да-Марьи погружались в теплую парную воду. Игры и хороводы продолжались в заводи и на песчаных отмелях.
В стороне от купальских игрищ Егор встретил Версинецкого. В пышной набедренной повязке из травы, он был похож на выброшенного волной водяного.
– Вы здесь?! – почти обрадовался Севергин. – Так это что, съемки?
– Камера! Мотор-р-р!!! – простонал Версинецкий. – Я мечтал снять такое, но это не фильм, это подлинная мистерия! Стихия! Я пьян без вина! Такое действо невозможно поставить! Это тотальный бешеный танец, так плясали в этих краях тысячелетия назад! Это все она – Флора! Без нее все было пресно, «как всегда». Кажется, она и вправду ведьма! Смотрите, что делается!
Егор беспомощно огляделся вокруг, не веря глазам. До этой минуты все еще надеялся, что попал на съемки. Между двух костров – восьмеркой, кружил хоровод «русалок». За мельканием невесомых тел Севергин вновь увидел Флору: в ее ладонях разноцветными струями дымилась чаша. Он рванулся к ней, но разгоряченные, хохочущие сирены не пускали его. Флора птичьим свистом разогнала русалок и поднесла ему чашу.
– Братик мой Иванушка, не пей из копытца, – прошептала Флора и, понизив голос, грозно нахмурив брови, пропела:
Чашу ту пригубишь, прикоснешься к ней —И душу загубишь до скончанья дней!
Зловеще стихли русалки, внезапный порыв ветра с треском повалил сухое дерево в чаще. Как во сне, Егор принял из рук Флоры чашу, глотнул вязкое снадобье и зажмурился от горечи; под веками разлилось пламя – сияющий цветок огненной лилии. Потеряв равновесие, он упал навзничь в траву. Он успел схватить Флору за край рубахи, но она выскользнула из одеяния и исчезла в чаще. Колыхался цветущий боярышник, дрожал чуткий тростник, звонко плескала вода. Вокруг него, как сорванные листья, вились в хороводе русалки, поднятые с земли ночным вихрем.
– Ивашка Белая рубашка, люби нас! – глумились лесные девы, и он понял, что сделал что-то не так, и уже ничего нельзя исправить.
Поляна окуталась разноцветным душистым паром. Сквозь густую пелену едва просвечивал костер, и в этом теплом парном тумане кружили причудливые создания, дивные женщины с распущенными волосами, лохматые шишиги, лешие и кикиморы. Из травы, из мха, из-под коры деревьев, из-под коряг смотрели странные существа. Они вышли на свет ночных огней, и самые смелые уже плясали в хороводе и катались через поляну кувырком. Волки и медведи, женщины с лисьими хвостами и мужчины с оленьими рогами пластично, как в пантомиме, вели свои «звериные» танцы. Мохнатый старичок с лозой в руках прогнал сквозь огненные ворота долгогривых коней и белых коз с венками на рогах.
Неслышно подкравшись сзади, кто-то закрыл глаза Егора теплыми ладонями: «Угадай!»
– Флора!
Из сумрака выступила она, вся как светлая ночь: опасная, зовущая. Белая сорочка была опущена с ее плеч.
– Папоротник... Пойдем искать папоротник. – Папоротник-солноповорот, вокруг костра хоровод... – шептала Флора и влекла его в лесной сумрак. – В эту ночь муравьи сбивают муравьиное масло, оно дарует мужскую силу... Чтобы вяз червленый не гнулся, не ломился против женской плоти, против полого места ... – вкрадчиво наговаривала она лукавый заговор.
