А. Веста - Звезда волхвов

   – Я звонила в театр, ее труппа на гастролях. Может быть, ее срочно вызвали на замену? С Ладой никогда ничего не знаешь заранее.

   – А что значит «выручи»? Заплати неустойку?

   – Нет, Версинецкий предложил мне доиграть ее роль. Героиня становится чуть более возрастной. Мы с Ладой очень похожи, только я – ночь, а она – день, вернее розовое утро.

   – А вы уверены, что это пишет Лада?

   – А кто же еще? Кстати, сегодня ночь на Ивана Купалу, будет съемка языческих игрищ.

   – Что за игрища?

Папоротник в чаще ночью расцветет,Огонек дрожащий всех с пути собьет,

   – пропела Флора своим колдовским голосом, от которого у Севергина сладко заныло внутри.

   – А вдруг именно вам повезет найти Перунов цвет! Кто успеет сорвать его, будет богат.

   – Да я и так не беден. Что-то рановато вы Купалу празднуете, до седьмого июня еще десять дней.

   – Языческие праздники всегда в полнолуние. Так ровно в полночь! – крикнула вдогонку Флора.

   Проезжая по селу, Егор остановился на месте обычного сельского схода, у магазина. Рядом на автобусной остановке ожидали транспорта местные жители. На завалинке «колоколили» нарядные старухи в белых праздничных платочках. Севергин вышел из машины, поздоровался и присел рядом, прислушиваясь к разговору. Председательствовала внезапно ставшая знаменитой бабка Пераскея, по паспорту Прасковья Тяпкина:

   – Бают, клад у него в Утесе зарыт, вот он и ходит кругом. А как Царев луг разрыли, так и вовсе ему покоя не стало, кажну ночь ходит и вздыхат, а кровища-то с сабли так и капат, и капат...

   А этой ночь снова во двор вызыват:

   «Схороню, – говорит, – бабка, в твоем погребе наговорный кистень . Огнем будут тебя жечь, лютой пыткой мытарить, никому не открывай место, где спрятано. В этом наговорном кистене – сила могучая и силе той нет конца! За тем кистенем я к тебе опосля нагряну. Ужотко погуляет он по Руси!»

   А уж собой хорош, чисто сокол.

   «Была б ты помоложе, бабка, умыкнул бы я тебя, а так – спи, отдыхай, я на карауле буду». Так и сказал.

   – Словят твоего сокола, бабушка, беспременно словят, – подал голос Севергин.

   – Дак я же не затем рассказываю, чтобы его словили.

   – Значит, по простоте душевной милицию работой грузишь?

   – Я затем говорю, чтобы готовились. Скоро он войско соберет и как встарь пойдет Москву воевать! Вона в городе как шумят, бьются насмерть!

   Бабка говорила правду. Уже с неделю в городе было неспокойно. В ночь на воскресенье сгорел местный рынок. Кавказцы передвигались по городку только в колонне. Почти все магазины были наглухо закрыты, и лишь тогда горожане вполне осознали масштабы бедствия. Вся торговля в городке, вплоть до последней лавчонки или распивочной точки, оказалась в руках у приезжих. Голодные и трезвые жители быстро крепли умом и жаждали действий. Тем временем ушлые китайцы заперлись в бараке и не желали выходить на работу. По ночам вокруг общежития кружил страшный призрак. Китайцы опознали в нем Хан-Чан-Чуна, Бога войны. Озаренный луной Бог войны грозно сверкал очами и грозил китайцам саблей. Теперь рабочие требовали доставить их на родину, увеличив ввиду стремительной инфляции дорожные расходы, а также оплатить всей «пятой колонне» моральный ущерб. В случае невыполнения их условий, «ходи» угрожали засорить барачными нечистотами кристально-чистую, ни в чем не повинную Забыть.

   В жарком мареве плавился и дрожал деревянный резной конек на крыше усадьбы, но в мыслях Севергин все еще был у Забыти. Выпитый до дна внезапной встречей с Флорой, он шагнул под родимые сосны. Белка с сердитым цоканьем отпрыгнула от его протянутой руки. Глухо заворчал Анчар, исподлобья глядя строгими янтарными глазами, и почему-то не прыгнул навстречу, не закрутился вихрем на месте, а остался лежать, положив на лапы тяжелую умную голову.

   – Что с тобой, Егорушка? – В дверях стояла запыхавшаяся Алена.

   Вглядевшись в лицо мужа, она отшатнулась и руками прикрыла живот.

   – Все нормально, – пряча глаза, пробормотал Егор. – Может, у меня рога выросли?

   Он схватил со стола кружку с молоком, жадно хлебнул.

   Молоко прогоркло, как будто стояло здесь уже неделю.

   Сердцем чуя неладное, Алена робко обняла мужа и прижалась прохладной щекой, но этот шелковистый холод отозвался в нем острой внутренней судорогой.

   – Прости, я очень устал... Лягу, посплю...

   Глава 18    

Кладезь бездны

   Так пахнут сыростью гриба

   И неуверенно, и слабо

   Те потайные погреба,

   Где труп зарыт и бродят жабы.

    Близилась полночь, а в покоях настоятеля все не гасла старинная зеленая лампа. У остывшего самовара в задумчивости сидел владыка Валерий. Смертельно бледный отец Нектарий притулился напротив. Мертвенный свет абажура заметно искажал лица, огрубляя черты, как посмертная маска из жидкого мела.

   Кромешные тревоги последних дней отдались бессонницей. Отец Нектарий ослабел и по-стариковски сдал. Его единственное богатство: покой, что дарует человеку чистая совесть, стало добычей воров: неправедных и суетных мыслей. Резко постарел и владыка Валерий; тугие плечи опали, по бороде разлилось раннее серебро.

   – ...Я отвел угрозу от монастыря, – продолжал тяжелый разговор владыка Валерий. – Хорошо, что сразу шума не подняли, и монах сообразительный оказался, тело спрятать успел. Но откуда в твоем монастыре девка взялась, да еще в колодце и голая? Молчишь? И я не знаю. Такое дело в канун торжеств – это неспроста, это подкоп сам знаешь под кого. Ну, да ладно, надо как-то с этим покончить. Припомни-ка все...

   – В ночь на двадцать второе июня я служил молебен о павших воинах. На колокольне до утра звонили... – Настоятель слабо вскрикнул и прикрыл воспаленные глаза ладонью. – Я знаю... Знаю, как девушка попала в колодец... «Пятый Ангел вострубил, и увидел я звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны. Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя... И помрачилось солнце...» – шептал отец Нектарий. – Звезда, падшая с неба на землю, это погибшая девушка. Восьмиконечный знак на стене начертан ее рукой перед гибелью. Она тонкая и гибкая, поэтому и прошла сквозь прутья решетки. Она ничего не знала о ловушке, и ее затянуло в колодец водоворотом, когда она искала пути к Тайная Тайн: ключ от кладезя бездны . В монастыре всю ночь бил колокол, поэтому тело всплыло почти сразу.

   – Благословите, ваше Преосвященство, вызвать милицию? – немного успокоившись, попросил Нектарий. – Ведь никто из наших не виноват в происшествии.

   – Не благословляю. Мы не имеем права бросать и малой тени на монастырь. Обитель и так в осаде прессы. Милиция, допросы... Писаки, как псы, вцепятся. А нам наше дело завалить нельзя...

   Нектарий молчал. Перед его внутренним взором рушились и сдвигались горы и источники вод пенились кровью.

   – ...За порядком в монастыре следишь не строго, – вернул его к действительности голос владыки Валерия.

   Он выговаривал настоятелю по-отечески мягко, как-никак, теперь они были соучастники, и это сближало их.

   – Сколько у тебя доверенных людей из братии?

   – Двенадцать, – едва слышно ответил отец Нектарий.

   – Мало... А бездельничают твои монахи много. Вчера иду по галерее, слышу – гогот! Послушники и трудники сбились в табун и анекдоты травят: между прочим, про церковное начальство!

   – Не может быть.

   – Может, еще как может.

   – Что-нибудь непристойное?

   – Гораздо хуже, вот, послушай: «Один строгой жизни монах почил в Бозе и вскоре прибыл в рай, где шли пышные приготовления. Все было в радостном ожидании, и монах невольно смутился.

   – Спаси Бог, святой Петр, но я не достоин такого приема, – робко признается монах святому Петру.

   – По правде говоря, – отвечал святой Петр, – этот прием не для тебя. Мы готовимся встретить одного епископа.

   – Понимаю, – грустно ответил монах, – это вопрос иерархии...

   – Это вопрос редкости! Оглянись, монахов здесь – тысячи, а вот епископы к нам попадают чрезвычайно редко...»

   Меня увидели, онемели, потупились, ждут, что будет. А все твой Богованя монахов баламутит. Как-то спрашиваю у него, как найти келаря, а он отвечает:

   – Отец Порфирий сейчас на скотне. Вы его легко узнаете по скуфейке.

   – Так вы, должно быть, наказали весельчаков? – немного оживился настоятель.

   – Плохо ты меня знаешь, отец Нектарий. На притчу о достойном иноке я ответил притчей о дурном: «Жил в монастыре монах, который справедливо считался позором для всей братии. Он был ленив, болтлив, к тому же закоренелый пьяница, и когда он в свой строк отошел ко Господу, монастырская братия невольно вздохнула с облегчением. Прошло некоторое время, и вот отцу игумену снится сон, где этот известный грешник блаженствует в раю с праведниками.