Фил Рикман - Кости Авалона

Потому моя работа, как я неоднократно упоминал, должна быть направлена на установление связей с наднебесной, высшей сферой, где царят свет и истина. Вовсе не привидения, которых реформаторы пытались вытравить из наших верований вместе с католическим чистилищем.

Что в таком случае можно сказать объективно о ходячих покойниках? Что ж… если живой человек может мысленно пребывать в верхней сфере, тогда выходит, что и умерший способен вернуться в нижний или физический мир — наш с вами мир — и оставаться в нем, как кажется, достаточно долго, нагоняя страху на всякого, кто случайно увидит его тень. Ибо видящий ее знает, что единственная причина, способная побудить человека вернуться без тела в нижний мир, состоит в том, что он покидал его в состоянии дисбаланса, которое и мешает ему достигнуть божьего света. И тогда пребывание бестелесного духа в нашем физическом мире непременно понимается живыми как зло.

— Попробую убедить вас, — сказала доктор. — У мастера Робертса нет ни малейшего признака близкой смерти. Я осмотрела его и не обнаружила ничего явно опасного.

— Думали, оспа?

— В этом городе более вероятна овечья чума, признаком которой часто бывает лихорадка. Но маловероятно обнаружить ее у человека, прибывшего из Лондона. Я склонна думать, что это только легкий случай лихорадки. К тому же ваш друг еще молод и крепок.

Я кивнул с облегчением.

— Хотя он явно не в себе, — заметила доктор.

Мы задержались на заднем дворе трактира «Джордж», когда тучи уже поглотили солнце. Воздух тут был теплее, чем в Лондоне, однако еще сохранял колючее дыхание февральской стужи. Несмотря на прохладу, женщина-врач продолжала стоять в одном платье, перекинув плащ через руку. Рукав на другой руке так и остался закатанным до локтя, и обнаженная кожа покрылась щербинками, словно куриное яйцо.

— Не в себе?

— О, — она легонько пожала плечами. — Бормочет слова, в которых слышатся… душевные страдания. Но ничего не понять. Совсем не понять.

— Слова?

…желал… чтобы она тихо исчезла… в предрассветный час умерла сладким…

Возможно, я побледнел.

— Кстати, — повеселела врач, — на этой неделе он не единственный, у кого лихорадка. Думаю, ее занесли из Франции или Испании. Где вы провели прошлую ночь?

Я упомянул Бристоль, и она кивнула так, будто это все объясняло. На противоположной стороне двора один из мальчишек Ковдрея таскал сено в конюшню. Доктор заметила, что я смотрю на ее голую руку, нахмурилась и раскатала рукав.

— Я навещу больного через два дня. А до тех пор он должен оставаться в постели.

— И как, по-вашему, я заставлю его лежать?

Она улыбнулась, обнажив чуть кривоватые передние зубы. Женщина была моложе, чем казалась в полумраке трактира. И слишком молода для своей профессии — среди лондонских врачей я не знал вообще ни одной женщины, за исключением подпольных целительниц, и даже не представлял, насколько здешняя жизнь может отличаться от жизни в столице.

— Насколько я понимаю, вы поспособствовали его сну? — предположил я.

— Безобидный отвар, только и всего.

— Что в составе?

— Он приготовлен на основе валерианы и хмеля.

Я удовлетворенно кивнул. Джек Симм не имел бы ничего против отвара из целебных трав.

— Остальные добавки я сохраню в секрете, — сказала доктор. — Сон сейчас лучшее лекарство для вашего друга, можете мне поверить. Не стоит давать ему мяса — если только он не попросит, — но позаботьтесь о том, чтобы он пил как можно больше воды. И, возможно, ему потребуется большой горшок. Лихорадка должна выйти вместе с мочой. Да… еще очень не помешает, если часть воды для питья будет из святого ключа.

— Ого… — Меня давно интересует, почему воду из некоторых источников считают святой. — Молитвы недостаточно?

— Этот ключ известен тем, что придает сил. Вода в источнике красная… словно кровь.

— Или железо?

— Или железо. Святой ключ, — добавила она с мучительным терпением, — просто такое название.

— И где же найти этот ключ?

— Сын мастера Ковдрея покажет дорогу вашему слуге.

— Думаю, — не знаю, почему я это сказал, — лучше мне взглянуть на него самому.

— Ну, что же… — задумалась она. — В таком случае проводить вас туда могла бы и я. Это не так далеко отсюда.

Доктор, несомненно, рассчитывала на то, что плата за время, потраченное на дорогу до «святого» источника, будет прибавлена к ее вознаграждению за визит. Однако я рассудил, что дополнительные траты оправдают себя в ином отношении, поскольку мне начинало казаться, что эта женщина все же не так уж крепко держится ортодоксальных взглядов образованных нюхателей мочи.

— Буду признателен. Миссис?..

— Борроу. — Она встряхнула плащ и накинула его на плечи. — Элеонора Мария Борроу. Не желаете взять с собой своего слугу?

— Это не мой слуга.

Мартин Литгоу поднялся наверх, чтобы проведать хозяина, и теперь оплачивать услуги доктора должен был я. Ничего, я верну свои деньги, как только Дадли поправится и будет в состоянии раскрыть кошелек.

Миссис Борроу наклонилась было за тряпичной сумой, однако я взял ее раньше.

— Позвольте, я понесу вашу сумку?

Она пожала плечами.

— Несите, если хотите.

В Лондоне поведение мужчины, решившего прогуляться с едва знакомой ему женщиной, считалось бы предосудительным, однако ее это, похоже, нисколько не волновало. Положение врача обязывало, предположил я.

Сумка, должно быть, имела отдельные внутренние карманы для всякого рода склянок со снадобьями и пиявками и других инструментов, поскольку не зазвенела, когда я перекинул лямку через плечо.

— Там нет ничего секретного, — сказала Элеонора, — если это то, о чем вы подумали.

— Нет, нет, я и не думал… — Даже мои попытки проявить сугубое благородство всегда истолковывались неверно. — Где вы учились, миссис?

— О… — Она легко зашагала в направлении задних ворот двора. — Я училась долгие годы.

— Вы не выглядите настолько старой… — я пошел следом за ней, — …чтобы иметь за плечами долгие годы учебы.

У ворот Элеонора остановилась, взялась за засов и повернула ко мне широко раскрытые глаза.

— Я не выгляжу на шестьдесят? — сказала она, склонив голову набок. — Отличная вещь — отцовский эликсир молодости.

— Почти что волшебный. Сколько лет вашему батюшке?

— О… ему сейчас, наверно, под девяносто. Хотя выглядит почти на пятьдесят.

Быстро отвернувшись, миссис Борроу отодвинула засов и, как мне показалось, тихонько хихикнула, хотя лязг железа заглушил ее смех.

— Так вы продолжаете дело отца? — поинтересовался я.

— Не только отца, но и матери, — ответила она. — Правда, матушка умерла… некоторое время назад.

За воротами открывался вид на зеленый луг, где полдюжины гусей щипали траву. Я следовал за миссис Борроу по грязной тропе вдоль лужайки.

— Оба ваши родителя были врачами?

— Отец продолжает лечить. Лучший врач на всем Западе. Он пошел бы с мастером Ковдреем к вашему другу, но его вызвали к одной престарелой женщине. Старушка при смерти… Нет, моя мать растила травы, а отец применял их.

— И вы по-прежнему выращиваете травы?

— Собираю — беру у природы.

Кажется, ее родители вовсе не походили на лондонских докторов. Скорее на супружескую чету целителя и знахарки. Такой поворот для меня был глотком свежего воздуха, но миссис Борроу не могла знать об этом.

Впереди поднималась высокая и стройная пепельно-серая башня. Церковь Святого Иоанна Крестителя, решил я. Прочел о ней в своих книгах. Леланд называл ее чистой и светлой.

— Великолепная башня, — заметил я.

— Ее возвели по приказу аббата Селвуда столетие назад.

— И кто же присматривает за ней теперь?

— А кто сейчас присматривает за чем-нибудь?

Доктор продолжила путь; ее распущенные темно-каштановые волосы развевались на ветру.

Пройдя мимо церкви, мы вышли на главную улицу, где я заметил хлебную лавку. Дела у пекаря, судя по числу покупателей, шли неплохо, в отличие от торговца овечьей шерстью, что расположился поблизости, безуспешно пытаясь сбыть свой товар прямо с телеги. Я следовал за миссис Борроу, а улица медленно поднималась в горку, проходя мимо строительного участка, прилегавшего к монастырской стене. Строители, должно быть, предполагали использовать стену в качестве опоры для новых домов, однако стройка была заброшена, и мне припомнились слова Ковдрея:

Если взял камень в аббатстве и вставил его в стену своего дома, то должен семь недель каждое утро читать на коленях покаянную молитву. Иначе в твоем доме не будет покоя.

Однако в трактире миссис Борроу говорила об этом с сомнением. Вспомнив ее слова, я прибавил шаг и снова поравнялся с нею.