Евгений Сухов - Гастролеры и фабрикант
Ленчик проснулся рано. Потянулся, зевнул, перевернулся на другой бок и долго не выбирался из постели, любуясь спящей мордашкой Эмили Кроусфорд, наполовину прикрытой локонами волос в завитушках. По правде говоря, Эмили Кроусфорд было ее сценическим псевдонимом, а на самом деле девушку звали Ольгой Федоскиной. Было ей девятнадцать лет, и вот уже полтора года как она подвизалась в качестве инженю в городском театре – играла роли наивных и смешных простушек и была лучшей в роли Агнесс в мольеровской «Школе жен». Однако в жизни она вовсе не являлась простушкой, хотя и была весьма непосредственной и искренней. Вот это-то и подкупило Ленчика.
Он познакомился с девушкой в театре. Вернее, увидел ее на сцене. Ведь сделавшись господином, надлежало исполнять и принятые господами обычаи, условности и привычки: быть вежливым со всеми, включая прислугу и дворника, следить за своей внешностью и платьем (это было самое легкое и сделалось привычным для Ленчика уже лет пять), посещать благотворительные мероприятия, рестораны и театры. В общем, «выходить в свет». Вот Ленчик и вышел – в Городской драматический театр и в аккурат попал на «Школу жен» комедиографа Мольера. В театре он был впервые, ежели не считать балаганов, которые ставились на Черном озере и Николаевской площади на Масленицу и Троицу, где тоже давались представления и спектакли, правда, не по пьесам Мольера и прочих известных сочинителей, а по большей части шутовские, игривые, сочиненные местными бумагомарателями. А потому был совершенно растерян, беспомощен и внимал всему, как новик, только что забритый в солдаты.
Пьеса ему понравилась. Она выглядела вполне жизненной, и ситуации в ней – узнаваемы. Поэтому он быстро вник в суть происходящего. А она была такой: сколь ни уберегай девушку от соблазнов, сколь ни воспитывай ее в добродетели и повседневных делах, а все равно она найдет кому отдать свои чувства и тело, забыв своего воспитателя, души в ней не чающего, и любящего ее опекуна. Ибо «сколь волка ни корми, а он все в лес смотрит».
Возможно, пьеса была немного не о том, как ее понял Ленчик. Но он был в театре впервые, а кроме того, его воспитал Сенной базар и проходные дворы, где не до сантиментов и сюсюканья. Посему ему было жаль не Агнессу, а ее опекуна и воспитателя Арнольфа.
Но не это главное, как понял для себя происходящее на сцене Ленчик. Главное то, что он увидел ЕЕ. Ту, про которую уже не мог не думать. А как он смеялся, когда после реплики Арнольфа: «У вас хороший вид: вы, верно, не хворали?» Агнесса, нимало не смущаясь, ответила: «Вот только блохи спать частенько мне мешали». И как у него самого застучало сердце, когда Агнесса в ответ на упрек Арнольфа, мол, как она посмела полюбить другого, а не его, ответила: «Увы! Моя ль вина, что с ним сильнее сердце бьется?»
Вот так и случилось, что Ленчик влюбился. Вернее, полюбил крепко. И захотел быть вместе с ней. А поскольку нет крепостей, которых нельзя взять упорством, осадою и отвагой, то Агнесса, иначе Эмили Кроусфорд, а на самом деле – Ольга Даниловна Федоскина, сдалась. Выбросила на милость победителя «белый флаг». Причем добровольно и без особо длительной осады. Только вот влюбилась ли она тоже – оставалось для него пока неразрешенным вопросом. Леонид не задавал его ей, потому как боялся услышать откровенное «нет» или неопределенное «не знаю», после чего их отношения обязательно бы изменились не в лучшую сторону, – а он ничего не хотел менять, – сама же Ольга Даниловна признаваться в любви не спешила. Скупы они, женщины, на такие признания…
Налюбовавшись, стало быть, прелестным личиком Эмили-Ольги, Ленчик поднялся, совершил обязательный утренний моцион, слетал быстренько в ближайшую кондитерскую за эклерами, которые так обожала Ольга, и сварил турецкого кофею. Когда он, улыбающийся, с подносом с двумя дымящимися чашечками и горкой эклеров на блюдце, вошел в спальню, Ольга уже проснулась. В ее глазах застыл немой вопрос: «Где ты был?», но спросить она ничего не успела, поскольку увидела в руках Ленчика поднос. Она улыбнулась и посмотрела на него так, что вместе с благодарностью он прочел в ее взгляде признание в любви. Или это ему только показалось?
– Ты чудо! – сказала Ольга и чмокнула Ленчика в щеку. – Надеюсь, так будет всегда?
– Как? – спросил Конюхов.
– А вот так, – девушка посмотрела на поднос. – Кофе в постель.
– Если ты захочешь, то да, – ответил Ленчик.
– А что я должна захотеть? – прищурилась Ольга.
– То же, что и я, – сказал Ленчик.
– А что хочешь ты?
– Я хочу тебя в жены…
Глаза Ольги погрустнели:
– Ну, дорогой, чего тебе не хватает? Разве нам плохо?
– Надеюсь, что нам очень хорошо, – ответил Ленчик.
– Ты думаешь, если мы поженимся, нам будет еще лучше? – посмотрела она прямо ему в глаза.
– Думаю, да, – ответил Ленчик. – Лучше. Тогда ты будешь принадлежать только мне.
– Я и так принадлежу только тебе…
– Я не уверен.
– В чем не уверен? – Кажется, Ольга была намерена обидеться. – Ты во мне не уверен?
– Нет, в тебе я уверен, но…
– Что «но»? – Она уже обиделась. – Ты думаешь, что я сплю со всеми, кто меня на это… пригласит?
– Нет, но ты…
– Если ты так думаешь, то вместе нам делать нечего, – отвернулась Ольга от Ленчика.
– Оля, я вовсе так не думаю.
– Тогда в чем дело?
– Пойми же меня, я хочу тебя в жены.
– Я знаю.
– И что ты на это скажешь?
– Я еще не готова.
– А когда будешь готова? – с надеждой спросил Ленчик.
Он подождет ее, если она скажет: «через год». Подождет, если она скажет: «через два». Он вообще готов ждать. Но Ольга ответила иначе:
– Не знаю.
Вот тут уже обиделся он. Ольга почувствовала это, и ей стало неловко. Вот человек, готовый для нее на все. А она…
– Ну, не сердись, – она прижалась головой к его голове. – Все же хорошо.
– Не уверен, – буркнул Ленчик.
– Зато я уверена, – улыбнулась девушка. Она коснулась губами его губ. Обвила его руками. Отодвинула от колен поднос. – Мальчишка ты еще у меня, – прошептали ее губы. Что это значило, хорошо или плохо, Ленчик так и не понял. Вернее, не успел подумать. Комната поплыла у него перед глазами, и они окунулись в мир, который существует лишь для двоих…
В десять он прибыл к Севе. Долгоруков был собран и хмур.
– Тебе сегодня придется предстать в образе маза. То есть сыграть роль авторитетного уркагана, очень жесткого и не идущего ни на какие компромиссы…
– Как скажешь, шеф, – весело ответил Ленчик. – Не привыкать.
– Феню еще не забыл, со всеми своими барскими замашками? – Губы Долгорукова растянулись в добродушной улыбке.
– Нет, – засмеялся Ленчик. – По фене курсаю и петряю.
Долгоруков пристально посмотрел на него:
– А что тебе так весело?
– Да так… – неопределенно ответил Ленчик.
Всеволод Аркадьевич, как и остальные, конечно, знал, что происходит с Ленчиком. Они все прошли через подобное, поэтому ни насмешек, ни какой-либо иронии по данному поводу не возникало. А вот опасение, как бы это чувство, которым горел, точнее, пылал в настоящее время Ленчик, не помешало бы их общему делу и общей дружбе – имелось…
– Фигурант осторожничает, хочет поначалу попробовать поучаствовать в нашей игре малой суммой, поэтому поставит только пять тысяч, – продолжал Долгоруков, с некоторой тревогой посматривая на собеседника.
– Понимаю.
– Ты должен будешь поставить сто семьдесят пять. Вот они в этом саквояже, – Сева пододвинул ногой к Ленчику саквояж из телячьей кожи.
– Все будет в порядке, не переживай.
– Ступай переоденься под маза. Придешь ровно в двенадцать…
В половине одиннадцатого заявился Африканыч. Он немного осунулся и выглядел усталым.
– Сделал? – коротко спросил Сева.
– Да, – ответил Неофитов.
– Иди, отоспись, – скорее приказал, нежели посоветовал Всеволод Аркадьевич. – И часов до двух не объявляйся.
Африканыч кивнул и удалился в свою комнату. В особняке Севы у каждого из них была «своя» комната.
Феоктистов пришел без десяти двенадцать. Он поздоровался с Севой и Давыдовским, который был уже здесь со своими восемьюдесятью тысячами.
– Ну что? – спросил Илья Никифорович. – Где остальные?
Долгоруков молча перевел взгляд на напольные часы, показывая тем самым, что еще есть время.
Без пяти двенадцать пришел Огонь-Догановский.
– Вот, – сказал он, – мои двадцать тысяч.
И отдал деньги Севе. Вслед за этим в кожаном чемоданчике передал свои деньги Долгорукову Огонь-Догановский.
Феоктистов с отдачей своих пяти тысяч медлил…
Ленчик заявился ровно в двенадцать. На нем помимо атласной сорочки было два жилета и шикарный сюртук. Узкие обтягивающие черные брюки в тонкую белую полоску были заправлены в начищенные до блеска яловые сапоги. В руках у него был большой саквояж из телячьей кожи. Войдя в залу, он небрежно отпустил ручку саквояжа, и он шлепнулся на пол.
