Курт Ауст - Судный день
Ели мы молча.
Доев, Томас провел пальцем по краю тарелки, собрав все до последней крошки, отодвинул тарелку и осторожно дотронулся до черной книги, лежавшей на столе возле трактирщика.
– Где именно тот отрывок? – спросил Томас.
Взяв в руки книгу, фон Хамборк раскрыл ее и вытащил пожелтевший листок, заложенный между первыми страницами. Он разгладил бумагу и положил ее перед Томасом.
– Вот он.
Профессор вытащил из жилетного кармашка очки и поднес листок к глазам. Молча пробежав его глазами, он откашлялся и зачитал вслух:
Le Serpent du Mal trahyr le Temps Gothique,d'Amant Psellus donra froyd,Auant Mars tous mourront après farouche Panycque,Demander a ton Chapelet l'exacte Coid[14].
Он опустил листок на стол и посмотрел поверх очков на хозяина.
– Сегодня вы уже зачитывали эти строчки в переводе. Кто перевел этот текст с французского? – По голосу невозможно было определить, считает ли Томас этот перевод хорошим или скверным.
Шея трактирщика налилась кровью – ему явно послышалось в вопросе нечто оскорбительное.
– Вы с чем-то не согласны? Или нашли ошибки? – с вызовом спросил он.
Томас предупреждающе взмахнул рукой:
– Прошу меня простить! Я вовсе не это имел в виду. Мне просто стало интересно. Текст показался мне очень сложным – не только для перевода, но и по смыслу. По-моему, писавший явно не хотел, чтобы его поняли, – Томас улыбнулся хозяину, – выразился я немного неуклюже, но надеюсь на ваше понимание. – Он вновь взял в руки листок и, не глядя на трактирщика, спросил: – Ведь это вы его перевели, верно?
Я изумленно посмотрел на хозяина, тот кивнул, и Томас наградил его одобрительным взглядом.
– Вы не устаете меня удивлять, любезнейший хозяин. Однако я кое-чего здесь не понимаю, поэтому, возможно, вы поможете мне?
Они оба склонились над текстом, и я, чтобы ничего не упустить, тоже подался вперед. Сначала Томас попросил хозяина вновь прочитать перевод. Достав откуда-то листок белой бумаги, фон Хамборк зачитал:
Змей зла предаст готическое время,Пселлус д’Амант навеет великий холод,После свирепой паники, до марта, все умрут,Спроси у чёток точный код.
Томас сравнил его перевод с оригиналом и теперь повторял отдельные слова:
– Trahyr, ну да, trahir, предавать, конечно… а д’Амант – демон, ну да… Пселлус, Пселл, о нем я слышал… хм… а вот donra – как вы это перевели?
– Это синкопа от слова donnern, то есть “давать”. Нострадамус выкинул один слог, чтобы сохранить ритм. – Объясняя, трактирщик оживленно размахивал руками, радуясь, что может поделиться своими изысканиями с кем-то, способным оценить их по достоинству.
– Хм… чтобы сохранить ритм…
Постукивая пальцами по столу, Томас опять перечитал вслух текст оригинала, а затем продолжил разбирать отдельные слова.
– Auant – это avant, да… С panycque все ясно… chapelet – чётки, coid значит “код”, верно. Хм… – Томас поднял взгляд, – перевод, по-моему, неплохой, но если честно, то по смыслу выходит совершенная тарабарщина. Вот “змей зла”, к примеру, – это что такое? А “спроси у чёток точный код”? Не очень понимаю, как все это связано с Судным днем, о котором вы, господин фон Хамборк, нам рассказывали.
– Как вы уже знаете, – серьезно проговорил хозяин, – этот текст был написан почти сто пятьдесят лет назад. То есть в то время, когда Нострадамусу из страха перед инквизицией приходилось скрывать, что это предсказания, чтобы его не обвинили в колдовстве и связях с демонами или даже самим дьяволом. Поэтому он закодировал свои послания, использовал перифразы, исказил имена и названия, стараясь скрыть истинный смысл текста от непосвященных. – Хозяин отхлебнул вина и указал на бумагу. – Возьмем слово serpent, что означает “змей” или “змея”. Изучавшим Нострадамуса известно, что так он называл протестантов. Подобно другим католикам той эпохи, он обвинял протестантов в заигрывании с дьяволом. Следовательно, serpent du mal – это перифраза от “злобные протестанты”, которые – продолжает Нострадамус – предадут lе temps gothique, что дословно переводится как “готическое время”. – Он ненадолго умолк и, чуть улыбнувшись, посмотрел на Томаса Буберга. Фон Хамборк не казался больше таким напряженным, как прежде, и я подумал, что общество профессора ему нравится. – Этого я не понял, – сознался хозяин, – злые протестанты предадут готическое время…
“Глупость какая”, – решил я про себя.
– Но вам, господин профессор, наверняка сразу же стало ясно, о чем речь. Так я расплачиваюсь за то, что живу в глуши, куда новости доходят через месяцы или даже годы.
Томас рассмеялся и кивнул, а хозяин продолжал:
– Когда я три недели назад ездил в Хаверслев, то совершенно случайно узнал, что по указу короля следующий год будет на одиннадцать дней короче.
– А? Что такое? Год – короче на одиннадцать дней? – подал голос плотник, который до этого слушал их разговор лишь вполуха, однако сейчас вдруг очнулся и оскорбленно посмотрел на нас. – Что за ерунда! Король решил отнять у нас одиннадцать дней? Этого я не потерплю!.. – Внезапно лицо его исказилось, будто кто-то окунул кисть в ужас и мазнул ею по физиономии плотника. Разинув рот, тот вдруг умолк. Он вспомнил предсказание священника о том, что никакого следующего года не предвидится. Томас кивнул хозяину:
– Да, эта реформа проводится для того, чтобы исправить Veteris Style Errores[15], как Оле Рёмер объяснил королю, когда выдвинул это предложение. Король согласился, что “ошибки старого стиля” следует исправить и привести календарь в соответствие с солнечным и звездным циклами. Для этого первый год нового столетия должен стать на одиннадцать дней короче. Было решено укоротить февраль, так что в этом месяце будет всего восемнадцать дней.
В трактир вернулся преподобный Якоб, и последние слова Томаса не ускользнули от его ушей.
– Неужели в месяце-вьюговее и впрямь осталось лишь восемнадцать дней? – Он расстроенно покачал головой и опустился на стул. – Господи пресвятой Боже! Неудивительно, почему Судный день грядет именно сейчас, до начала этого безумного года. Господь не желает смотреть, как люди крадут дни из его великого творения. И как зовут прислужника Князя Тьмы, который придумал это?
Томас предостерегающе поднял руку:
– Успокойтесь. Не стоит из-за этого поднимать такой шум. Это обычная реформа, проводимая для того, чтобы нашим потомкам не пришлось праздновать Рождество в середине весны, а Пасху – в Иванов день.
– Ха!! – фыркнул священник. – Что за глупости! Рождество – весной… Уверен, что конец апреля – это самое позднее, когда может праздноваться Пасха. Пасха всегда выпадает на воскресенье после первого полнолуния, которое наступает после дня весеннего равноденствия. А весеннее равноденствие всегда двадцать первого марта. Март – месяц весенний, и об этом профессору известно, хотя его голова и забита таким количеством мудрости, что даже самый выносливый не выдержит и отупеет, будто ночной горшок! – С этими словами преподобный Якоб вскочил. Нос у него побелел, как обычно, когда вздорный нрав брал над ним верх. Схватив Библию, священник зашагал к выходу, даже не пожелав нам доброй ночи. Вскоре мы услышали, как хлопнула дверь в его комнату на втором этаже.
– Ну что ж, – негромко откликнулся Томас, а глаза его блеснули, – главная функция ночного горшка – собирать нечистоты.
Мария тихонько хихикнула, а Бигги чуть улыбнулась. Плотник уже почти прикончил следующую кружку пива и теперь задремал, навалившись на стол, поэтому не обратил внимания на выходку Якоба. Хозяин же, напротив, не желал обращать все в шутку и серьезно посмотрел на Томаса:
– Но как вы объясните то, что сказали про Рождество? Как такое может быть правдой?
– Это долгая история, – в тот вечер Томас был в ударе, – но я попробую ее сократить. Когда-то в древности, еще до рождения Христа, римский цезарь Юлий ввел в обиход календарь, который в честь него назвали юлианским. По его указу в сорок шестом году до Рождества Христова год был продлен до четырехсот сорока пяти дней. Это было проделано для того, чтобы календарь соответствовал движению Солнца и звезд по небу. Такая мера была в тот момент необходимой, потому что старые календари к тому времени уже отставали от Солнца на восемьдесят дней. Поэтому новый календарь, введенный Юлием Цезарем, оказался намного лучше прежнего, однако и у него имелся изъян: год получился слишком длинным!
Томас обвел нас взглядом, желая убедиться, что мы следим за его рассказом. Мы внимательно слушали его – все, кроме Марии, которая начала убираться со стола, и уснувшего с открытым ртом плотника, который тихо похрапывал.
– В действительности точное число дней солнечного и звездного циклов составляет не ровно триста шестьдесят пять дней, – продолжал Томас, – каждые четыре года мы стараемся исправить это несоответствие, вводя один високосный год, однако у нас все равно остается одиннадцать минут и четырнадцать секунд лишних. Многим кажется, что в масштабах целого года одиннадцать минут – это мало, почти совсем ничего. Из-за такой мелочи и беспокоиться-то не стоит. Возможно, они правы, но за сто двадцать восемь лет из этих минут накопится целый день, а один день – это уже что-то. Если же пустить все на самотек, то через много сотен лет двадцать четвертое декабря будет каждые сто двадцать восемь лет сдвигаться все ближе к весне. А Пасха таким же образом сдвинется ближе к лету, потому что день весеннего равноденствия, который выпадает на двадцать первое марта, передвинется назад, сначала на двадцатое, потом – на девятнадцатое и так далее. Поэтому в тысяча пятьсот восемьдесят втором году из-за юлианского календаря у нас накопилось целых одиннадцать лишних дней, а день весеннего равноденствия должен был приходиться на одиннадцатое марта. Подобное никуда не годится – в этом сомнений не оставалось. Папа Григорий Тринадцатый решил восстановить отсчет времени и ввел новый календарь. Чтобы календарный год совпадал с солнечным, в григорианском календаре просто-напросто иногда пропускается високосный год. Поэтому все католические страны перешли на григорианское летоисчисление еще сто лет назад – а точнее, сто восемнадцать лет назад. Как вы видите, новый календарь будет не очень сильно отличаться от прежнего, однако, чтобы отсчет начался правильно, нужно убрать лишние одиннадцать дней из того года, с которого начнется новое исчисление. Мы и так ждали более ста лет. И поэтому мы сократим февраль следующего года, то есть одна тысяча семисотого. Пожертвовав одиннадцатью днями, мы начнем жить в одном ритме с Солнцем и звездами – только и всего. – Томас умолк и отхлебнул вина.
