Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
– Да он же русского языка не понимает! – начал оправдываться Макаров и тут же получил от матери увесистую затрещину.
– У, выросла оглобля! – зло сказала кухарка.
– Должно быть, папаша у их рослый, – выглянул из окошка Артемий Иванович, забирая миску.
– Ничего подобного! – возразил письмоводитель. – Макаров вовсе и не мой отец. Мой отец – полидзмейстер. А вы, мамаша, не деритесь! Я вас не просил с ним шуры-муры крутить и меня рожать!
– Да если бы мне на пути не попался такой же, как ты, дурень с романтическими бреднями в голове, я бы не за городового замуж была бы выдана, а за купца какого-нибудь, да и ты не должность письмоводителя при участке бы занимал, а в гимназиях, как человек, учился!
– А чего у него за бредни? – спросил Артемий Иванович с полным ртом, набитым капустой.
– Да у дочки нашего пристава, Ивана Александровича, нянька есть, Лизавета. Хорошая девка, добрая. А жена-то его, жидовка, одно только название, что жена – с Духова дня два разу всего дома бывала.
– Они крещеные, – сказал Макаров.
– Молчи, горепроизводитель! – Кухарка опять замахнулась на своего сына. – Туда же! Так вот наш Иван Александрович с Лизаветой сошелся, и все-то у них ладно, да только сынок мой тоже к Лизавете подкатывать стал.
– А что я-то? Я к Лидзавете с самыми чистыми и непредумышленными намерениями…
– От ваших чистых намерений одно для всей жизни расстройство происходит! Твоего отца тоже из чистых намерений оболгали, дескать, растлил он прислугу свою малолетнюю!
– А я тогда откуда появился? – вмешался недоросль.
– Много ты понимаешь! Александр Захарович такой добрый был, участливый, представительный. Я от них ничего, кроме благодеяний и ласки, не видела.
Кухарка треснула делопроизводителя кулаком по тощей хребтине.
– А я-то чем виноват? – шмыгнул носом тот. – Чуть что – здраздвуйте, по спине!
– Испортишь жизнь Лизке – удавлю вот этими руками!
Кухарка взяла с лотка опорожненную миску и быстрыми шагами удалилась прочь.
– Вот она вам тут все про мои чистые помыслы плела, – сказал Макаров Артемию Ивановичу. – Так вы ей не верьте. Какие ж у меня чистые промыслы, когда я человек практичный? Я дза приставом с Лидзаветой скводзь дзамочную скважину подглядываю, как они там радзвлекаются, дза самоварами чаи с баранками гоняют. Ежели Ольга Иосифовна раньше с Иваном Александровичем не радзведется, то я тогда на Лидзавете женюсь со всем моим превеликим удовольствием…
– Так ты, значит, с приставовой женою венчаться хочешь, коли разведется?
– А кто ж этого не хочет?! Писаная красавица… Просто слюнки текут…
Артемий Иванович замотал головой.
– Не хорошо-с, не по-христиански это, молодой человек. Этакий, прости Господи, зеленый стручок, а уже развратничает. Принеси-ка мне лучше хлеба. Ваша капуста без хлеба в глотку не лезет.
– Перебьешься, – с обидой ответил Макаров.
– Ах так! – Артемий Иванович набрал в грудь воздуха и закричал:
– Напали на мирного французского гражданина, тираны!
И запел «Марсельезу».
– Ну ладно, ладно, чего там с арестантом разболтался! – прикрикнул на письмоводителя Нефедьев. – Ступай к себе в канцелярию.
Дождавшись ухода Макарова, Нефедьев прикрыл дверь, ведшую в арестантскую, открыл окошко в камеру и поманил к себе пальцем Артемия Ивановича, уже закончившего пение.
– Эй, ты, мусью, поди-ка сюда.
– Парле франсе, силь ву пле, – нагло ответил тот, даже не приподняв задницы с нар.
– Француз, говоришь… – Нефедьев недобро ухмыльнулся. – А как это ты с Настасьей изъяснялся только что? Она языкам никаким не обучена, кроме матерного.
Из окошка высунулась рука и захлопнула кормушку. Нефедьев опешил.
– Ах ты, французская каналья, – сказал он и повернул ключ в замке арестантской. – Вот я тебе сейчас зубы пересчитаю, сразу по-нашему заговоришь. А! – сказал Нефедьев торжествующе. – Крест-то на тебе православный!
– Ну! – сказал Артемий Иванович. – Прямо Лекок с Видоком! Вернусь после праздников в Департамент, велю тебя к нам секретным агентом взять.
– Я так и думал! – воскликнул Нефедьев со слезой в дрогнувшем голосе. – Я сразу вас по роже по наглой признал. У меня самого такая три года назад была, когда я сюда впервые прибыл. Я тоже думал, что как сюда вошел, так же легко и выйду. Уж не от самого ли вы Петра Николаевича Дурново внедрены?
– Стоп машина! – сказал Артемий Иванович. – А ты откуда знаешь?
– Да как же мне не знать! У нас и такой план сперва с Петром Николаевичем был, чтобы я арестовался тут в участке. Да только не пошли мы на это, какой толк один день под шарами просидеть – разве что высмотришь!
– Погоди-погоди! – остановил Нефедьева Артемий Иванович. – Так ты, значит, сюда Петром Николаевичем внедрен?
– Уж три года как внедрен. Думал, что определят меня из наблюдательного состава в Полюстровский участок внутренним агентом под видом городового сроком всего на две недели, а вышло, страшно сказать, на три года! Велено мне было наблюдать за участком, каковую службу я исправно все две недели исполнял. А когда пришел конец сроку, не вышло мне никаких предписаний, и таким вот образом получилось, что стал я настоящим городовым. Вот оно – третий гомб заслужил! – Он похлопал себя по плечу, украшенному оранжевым шнуром с тремя посеребряными гомбочками. – А уйти добровольно не смею, затем что приказ о помещении сюда получил от самого директора Департамента полиции лично. Да и на хорошем счету я, неглуп: мыла не ем и битым стеклом не подтираюсь. Вас завтра наверняка отпустят, не дайте погибнуть христианской душе! Мочи моей больше нету в городовых служить! Все надо мной надсмехаются, словно над Петрушкой в масленичном балагане! Я уж и рапорты писал, и по инстанциям, и лично его высокопревосходительству, – все без толку, один смех надо мной выходит. А ведь я и вправду хотел Лекоком стать!
– А я хотел вождем краснокожих стать. Нос уже красный, а вот дальше дело не идет.
– Вот и вы надо мной издеваетесь и не верите. Из-за этой дурацкой истории никто мне теперь не верит, а между тем в участке страшные дела творятся.
– Да какие ж в этом захолустье дела могут твориться? Пристав заборы у дач валит, деревья в садах обгрызает заместо зайцев?
– Вы знаете, кого содержит пристав в сарае за нужником?
– Политических? – забеспокоился Артемий Иванович.
– Собак! Лаек. Чистые звери. Слышите, на дворе воют? Мимо не ходи – разорвут! Мне их каждый день рыбой кормить положено.
– И что же эти псы? Их спускают на арестованных? – Голос Артемия Ивановича дрогнул.
– Дело в том, что пристав наш прежде при наказном атамане Забайкальского казачества в Чите для особых поручений служил, и большим докой стал по части медведей. Все шкуры, которыми у него полы в квартире на втором этаже выстланы, собственной охоты. Он меня иногда берет с собою на медведя с рогатиной – ну, я вам скажу, он и молодец! Так вот, как его сюда из Рождественской части перевели, он тут, в Медвежьем Стане, облавы стал устраивать для высшего общества, вот уже четвертую зиму. Бывает, к нему и министры, и послы иностранные приезжают.
– Ой, – сказал Артемий Иванович. – Это что же, он прям при послах с городовыми обывателей из домов вытаскивает и паспорта проверяет?
– Нет же! – нетерпеливо прервал его Нефедьев. – Медведей с берлоги поднимает, а послы с министрами стреляют. Это от участка верст семь по Большой Охтинской дороге, сразу за мостом через Охту. Мы оттуда только что елку притаранили приставу, будь она неладна.
– Это, конечно, страшно далеко, но я в этом ничего страшного не вижу. Министрам с послами это дозволяется, и даже одобряется в некоторых случаях.
– Вы слушайте дальше. Есть у нашего пристава братец родной, гвардейский капитан. С Иваном Александровичем была у них всегда какая-то неприязнь, – оно и понятно, гвардейскому офицеру зазорно с нами, полицейскими, водиться, – как вдруг полтора месяца назад завелись у них какие-то общие дела, и стал он к нам в участок едва ли не каждую неделю наезжать. И вот на Введение приехала к нам целая компания во главе с самим капитаном. Все гвардейцы, все с аксельбантами, и с ними бразильский посол и несколько штатских.
Артемий Иванович насторожился.
– С Охтинской пожарной команды прибыл на тройках приятель нашего пристава брандмейстер Резванов Федосей Иванович, да не просто так, а с пожарной трубой. Уехали они в Медвежий Стан, залили там берлогу с медведем водою, да скоренько обратно вернулись.
– Что ты мне тут несешь?! – фыркнул Артемий Иванович.
– Вот и мне всё время так говорят. Вот ей-же-Богу, не вру! – Городовой перекрестился. – Уже четыре года мы с другими городовыми по осени берлоги медвежьи метим да зимой обкладчиками состоим при приставе, а такого я еще не видал, чтоб на медведя с трубой пожарной ходили! Да только странности на этом не кончились. Вернулись они к участку, и засели в «Акрополе» на углу с Пороховским, рядом с домом, где Макаров с кухаркой нашей Настасьей живет, и приказали подать им на всех только четверть водки. И это гвардейцы-то! К нам тут приезжал германский посол Швейниц с конногвардейцами, цыган в этот трактир привозили, лошадей шампанским поили! А эти втишка сидят в комнате и чего-то шушукаются!
