Жан-Пьер Оль - Господин Дик, или Десятая книга
После чего извлекла из дорожной сумки медальон, заключавший в себе дагеротипическое изображение похожего на мертвеца старика с высоким лбом и безумным взглядом; надпись гласила: «Ефрем Майнд, 1794–1855». И поскольку сумка ее уже была открыта, она не упустила случая всунуть мне в руки стопку нравоучительных брошюр: «Алкоголь – враг христианина», «О кокетстве как матери всех пороков» и т. д., каковые я и начал перелистывать, приняв самый серьезный вид.
– Что ж потом?
– Мы столпились на берегу, пытаясь подать помощь тем несчастным, которых уносило течением или погребло под грудами железа, как вдруг увидели, что из повисшего вагона выбирается маленький человечек с комичной бородой. К стыду моему, я не сразу его узнала. Из досок, оторванных от сидений, ему удалось соорудить некое подобие мостков, по которым две дамы – одна очень миленькая, молодая, в шляпке (Боже, что это была за шляпка, какой-то позор!), и другая, постарше – смогли выйти на берег, не замочив ног. И тут кто-то за моей спиной сказал: «Смотрите! Это же Чарльз Диккенс!» В этот миг меня словно черт дернул за рукав…
При этом воспоминании мисс Майнд покраснела, как гимназистка:
– Увы, вместо того чтобы молиться за всех этих несчастных, я, несмотря на их крики и стоны, уже никого не видела, кроме него… я не могла оторвать от него глаз! Бог свидетель, если я и согрешила один раз в жизнь мою, то это из-за него, из-за господина Диккенса! Еще маленькой девочкой я, как только у меня набиралось несколько шиллингов, покупала ежемесячные выпуски «Пиквика» и «Оливера Твиста» и, таясь от старших, проглатывала их! Иногда на фронтисписе давали его портрет… Боже правый, каким обольстительным он казался мне! Как ни наказывал меня отец, как ни заставлял читать брошюры преподобного Инграма о тлетворном влиянии народных романов… ничего не помогало! И вот, вообразите, увидеть его воочию, во плоти и крови!
Мисс Майнд бросила виноватый взгляд на медальон и поспешно упрятала его на дно сумки.
– Как бы там ни было, человек, который так бесподобно воспел Рождество, не может быть глубоко порочным! Чаровник, чародей, да… но христианский чародей! И в тот день, месье, – какое благородство, какая самоотверженность! У миленькой девушки был слегка окровавлен лоб; он устроил ее как возможно комфортнее, потом спустился к воде и наполнил свой цилиндр, чтобы промыть рану… Кто она ему? Я не хочу этого знать… я знаю, что господин Диккенс – женатый человек, но я не хочу верить, что… и потом, она называла мамой даму известных лет… Ведь это доказывает, что в том поезде не могло происходить чего-либо неподобающего, как вы думаете? Ах, если б вы видели его потом, как он спешил от одного раненого к другому со своей шляпой, наполненной водой, расточал каждому утешительные слова, помогал рабочим поднимать листы железа, обнимал какого-то ребенка… Помощь не являлась, никто не знал, что делать, все суетились… Только он сохранял хладнокровие… А потом раздался этот ужасный крик… У берега был простерт человек… ноги размозжены, череп пробит. «Я пропал! Я пропал!» – кричал он. «Нет, нет, друг мой, – уверял господин Диккенс. – Вы не пропали, мы сейчас вытащим вас отсюда». Он дал ему пить и закричал, поворачиваясь на все стороны: «Не подойдет ли кто-нибудь помочь мне?» А человек тем временем перестал стонать, он умер… Течение медленно уносило его… Там, где лежала его голова, трава покраснела от крови, и вода у кромки берега тоже была красная… И тогда случилось что-то странное…
Старая дама понизила голос, словно боясь, что изображение отца, спрятанное на дне сумки, услышит то, что она говорит:
– Я в тот момент ничего не поняла… Я была совсем рядом с господином Диккенсом. Лицо у него было застывшее, серое… как у того мертвеца, на которого он смотрел не отрываясь, – смотрел, как того уносит течение, а от его головы расходятся кровавые завитки, словно его последние мысли. И тут в глазах господина Диккенса появился какой-то блеск… Мой Бог, какой это был ужасный блеск! Если бы за миг до того я не видела, как он бегал среди несчастных, подобный ангелу милосердия, я в самом деле решила бы, что мой отец был в конечном счете прав и что этот человек – дьявол! Это было ни с чем не сообразно… До него уже не достигали никакие крики боли и страха: он работал! Я уверена, что не ошибаюсь! Я следила нить его мысли… Я видела, как он нахмурил брови, как стал ощупывать себя, ища что-то, и я услышала, как он вдруг воскликнул: «Мой плащ! В вагоне!» Он вскочил с земли и зашагал к мосту. «Чарльз! – закричала девушка. – Не вздумайте! Вы купите себе другой!» А он ей, не оборачиваясь: «Не говорите глупостей, Элен! Плевал я на этот плащ!» Двое мужчин хотели его удержать, он жестом, ни слова не говоря, отстранил их. Он был само спокойствие и сама решимость. Ступил на доски, забрался в разбитое окно и пропал из виду. Все затаили дыхание. Вагон по-прежнему висел на краю бездны; от дополнительного веса искореженное железо тихонько заскрежетало… Там словно бы началось какое-то перешептыванье, шушуканье… Было такое впечатление, словно эти металлические массы совещались между собой, решая, обрушиться им или нет.
Никаких видимых признаков близости станции не появилось, тем не менее мисс Майнд сложила свои вещи к себе на колени: сумку, зонтик и шляпную картонку, подступившую ей под подбородок; как большинство стариков, и как некоторые дети, она любила приготовляться заранее.
– И потом вскоре появилась рука, голова… Это был господин Диккенс, одетый в свой плащ. Он выбрался из вагона, он вернулся к нам… И, Бог свидетель, он весь светился счастьем! «Целы! – повторял он, размахивая пачкой бумаг. – Ни пятнышка, ни надрыва». Он был счастлив! Счастлив посреди этой… резни, среди этих женщин, обнимавших трупы мужей, среди детей, с плачем искавших мать, среди этих криков, этой крови… и все-таки я ни на секунду не подумала оскорбиться… Напротив, я радовалась вместе с ним… я глупо улыбалась, глядя на его улыбку, я была довольна, что он вновь обрел свою рукопись… И несколько недель спустя, читая очередной выпуск «Нашего общего друга», я поняла, что не ошиблась… Книга четвертая, глава шестая… сцена, где Лиззи Хексем вытаскивает из воды Юджина Рейберна… Там все это… красная трава… кровь, смешивающаяся с водой… и безжизненное тело, уносимое течением… Мой Бог, он воспользовался этим кошмаром… он его присвоил! Я надеюсь, что Господь в бесконечной мудрости своей предусмотрел особенные весы для взвешивания грехов великих людей… и тех, которые уклонились от прямого пути.
Если бы мисс Майнд была «паписткой», нет сомнений, что она бы перекрестилась. Но как добрая англиканка и евангелистка, ограничилась минутой сосредоточенности. Затем взглянула на книжечку,[19] положенную мной на диван, и наклонилась ко мне.
– Что он замышляет, как вы думаете?
– Кто «он»?
– Ну Джаспер, разумеется! Зачем он ходил в склеп? Моя сестра думает, что он собирается убить своего племянника, но я не могу в это поверить… все-таки регент церковного хора!
– Не забывайте, что этот регент церковного хора еще и опиоман…
– Боже, это правда…
– Нам ничего не остается, кроме как терпеливо ожидать следующего нумера… Предоставим господину Диккенсу позаботиться о том, чтобы еще раз удивить нас.
– Да, вы правы, молодой человек, это мудро, но… О! смотрите направо! Будьте очень внимательны, потому что прямо сейчас за этим холмом вы увидите… Вот! Вон там! Это – Гэдсхилл-плейс…
Я в воображении своем рисовал себе что-то величественное, с готической башней или двумя, в обширном парке столетних дубов… Но то, что я увидел в глубине небольшой долины, являло собой лишь вполне заурядную постройку из черного камня в строгом обывательском вкусе среднедо-статочного английского буржуа. Впрочем, что за нужда! Озноб радости пробежал у меня по спине. И, в свою очередь собрав вещи, я довольно торжественно объявил остолбеневшей мисс Майнд:
– Гэдсхилл-плейс! Туда-то я и еду!
* * *Я ждал уже добрых полчаса, когда из станционного буфета вышел высокий худой человек с острым, как лезвие ножа, лицом. Он двигался по платформе с некоторыми уклонениями, но, завидев меня, одернул жилет, поправил шляпу и сумел преодолеть несколько метров разделявшего нас расстояния почти по прямой.
– Мистер Баррель, я полагаю?
Заплетающийся язык и акцент кокни в сочетании производили несколько комический эффект.
– Борель, с вашего позволения.
– Превосходно, месье Борель. Так и запишем. Моя фамилия – Уэллер, месье. Меня тут задержало одно важное дело, но вы не беспокойтесь: четверти часа не пройдет – и мы в Гэдсхилле.
