Филипп Ванденберг - Сикстинский заговор
– Хорошо, хорошо, – повторил Еллинек. – А когда вы в последний раз видели здесь Его Святейшество или кардинала-государственного секретаря?
– Ваше Высокопреосвященство, это было очень-очень давно. Я даже и не припомню! – говоря это, он нагнулся и поднял с пола пергамент. – Вы что-то потеряли, Ваше Высокопреосвященство!
– Я? – Еллинек посмотрел на пергамент, наверняка зная, что ничего не ронял, затем взял себя в руки: – Давайте его мне, благодарю вас.
Scrittore вежливо поклонился и отошел. Еллинек сел за один из боковых столиков и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, развернул пергамент. Это был документ, подписанный Адрианом VI. Видимо, убежавший обронил его в спешке. Кардинал Еллинек с жадностью углубился в чтение послания на латыни: «С болью и печалью мы, Божьей милостью наместник Бога на земле, папа Адриан VI, смотрим на все множащиеся болезни Церкви: как ее головы, так и рядовых членов. Священные вещи ставятся на службу преступным целям и для собственной корысти, заповеди Святой Церкви годны лишь на то, чтобы их преступать. Даже кардиналы и прелаты курии сошли с пути истинного, да, они являют священникам низшего ранга пример греховный вместо благочестивого. По этим и другим причинам, о которых уведомляю в личных посланиях, а также чтобы прекратить крамолу, я произведу церковную реформу…» На этом месте рукопись обрывалась.
Текст был похож на проект буллы, которую папа Адриан VI так никогда и не смог составить, проект, который не был воплощен в жизнь случайно или преднамеренно. Папа Адриан, последний папа-неитальянец за четыре с половиной сотни лет, умер в сентябре 1523 года всего лишь после нескольких месяцев пребывания у власти. Поговаривали, что его отравил личный врач. Еллинек задумался над тем, зачем этот пергамент нужен таинственному посетителю секретного архива. Связан ли этот документ с росписью Сикстинской капеллы, или тут творились вещи, о которых он и вовсе не имел понятия? Он спрятал пергамент в сутане и поднялся.
Кардинал прошел через Sala ai merce, чтобы посмотреть, сделал ли монсеньор следующий ход в их нескончаемом поединке. Это показалось ему наилучшей возможностью подумать, потому что в голове вертелась одна мысль: что же здесь вообще происходит? Кто и что пытается утаить?
Партия, игравшаяся на драгоценной доске, без участия кардинала превратилась в испанскую. Дебют Еллинека начинался ходом пешки е2 – е4, монсеньор Штиклер ответил е7 – е5. Еллинек пошел конем gl – f3, Штиклер также пустил в ход коня b8 – с6. На что кардинал ответил слоном fl – b5. Штиклер долго раздумывал. Конечно, монсеньору нежелательно было отвечать симметрично, то есть ходить слоном на b4, потому что на с3 еще не стоял конь, так что Еллинек мог ходом пешкой на с3 обратить его слона в бегство. Эта ситуация должна была быть тщательно продумана. Через две недели Штиклер наконец сделал ход пешкой на а6б, затем игра пошла живее. Партия уже была на двенадцатом ходу: Еллинек перенес белого коня с f3 на g5. Такая активизация позиции, очевидно, поразила Штиклера, так как монсеньор медлил уже несколько дней.
В ту ночь Еллинек не мог уснуть. Вопреки обычаю он лег поздно, но мысль о загадочном посетителе архива не оставляла его. Кто-то еще интересовался содержанием документов? На какой же след навел его пергамент папы Адриана? В полусне кардинал развивал сотни версий, припоминал множество имен членов курии и не находил ответа. Около полуночи он встал, надел алый халат и, сунув руки в карманы, принялся в волнении ходить по спальне. За окном виднелась автомобильная заправочная станция, которая в полночь закрывалась. Охранник, насвистывая мелодию, сел на свой велосипед и исчез во тьме. В телефонной будке на тротуаре мужчина с серьезным лицом с кем-то беседовал, затем рассмеялся, вышел на улицу и зашагал к входу в палаццо Киджи. Еллинек открыл окно, нагнулся и в свете фонарей проследил за тем, как мужчина скрылся в доме. Кардинал часто замечал, как мужчины звонили из телефонной будки напротив, затем входили в дом. Он подошел к входной двери квартиры и прислушался. В холле раздавался звук шагов. Они затихли у квартиры домоправителя.
На минуту он закрыл глаза и попытался представить, что Фома Аквинский, Спиноза, Августин, Амброзии, Иероним или Афанасий, известные твердостью своей веры, создают под угрозой смерти загадочную надпись, в которой теологически обосновывают учение, способное уничтожить Церковь. Ударив себя кулаком в грудь, кардинал постарался прогнать грешные мысли и прошептал:
– Libera те, Domine, de morte aeterna in die ilia tremenda, quando coeli movendi sunt et terra.[104]
Еллинек еще не прочел молитву, как на лестнице послышался смех. Джованна!
В среду на первой неделе Великого поста
На первой неделе Великого поста, в среду, стряслось неизбежное: коммунистический еженедельник «Unità» на первой полосе опубликовал заметку о загадочном открытии, связанном с Сикстинскими фресками.
В простом и одновременно изысканно обставленном офисе в Istituto per le Opère Religiose Фил Канизиус взял в руки газету, ударил ею по столу и возмущенно воскликнул:
– Как только это могло произойти! Этого нельзя было допускать! Это дело для Рота Романа!
В статье говорилось, что в Ватикане царило беспокойство с тех пор, как реставраторы обнаружили на своде Сикстинской капеллы таинственную надпись, созданную Микеланджело. Речь шла о загадочных аббревиатурах, которые уже исследуются учеными. Предприняты попытки толкования, вызывающие большие затруднения, поскольку всем известно, что Микеланджело испытывал неприязнь к институту Церкви.
– Это явное поползновение дискредитировать Церковь. – возмущался Канизиус и многократно повторял: – Это дело для Рота Романа!
Кардинал-государственный секретарь Джулиано Касконе, который, как всегда, появился в сопровождении первого секретаря монсеньора Ранери, умиротворяюще произнес:
– Еще ничего не доказано! Мы еще не знаем, кто же эта паршивая овца в стаде.
– Клянусь Господом и жизнью моей престарелой матери, – воскликнул профессор Габриель Маннинг, – я не имею к этому никакого отношения!
И генеральный директор музеев Ватикана, профессор Антонио Паванетто, также поклялся, что ничего не знал о публикации. Срочно вызвали профессора Риккардо Паренти, и он заверил, что скорее отрезал бы себе язык, чем произнес хоть словечко об этом деле прежде, чем Церковь выяснила смысл надписи.
– Скажу вам честно, – сказал Канизиус, – мне все равно, какие именно бранные слова написал Микеланджело и как он ненавидел Церковь и курию. Это ваше дело. Но что мешает мне и IOR, – это тревога и вынюхивание паленого в секретных документах. Умение хранить тайны – это капитал нашего банка.
Здание Istituto per le Opere Religiose, сокращенно называемого IOR, располагалось неподалеку от резиденции понтификов и имело форму буквы D. В Ватикане говорили, что форма эта оказалась совершенно произвольной и не имеет ничего общего с инициальной буквой слова Diabolo – дьявол. IOR – это Ватиканский банк, со времен правления папы Льва XIII он вечно претерпевал изменения. Его услугами пользовались для сбора денег на церковные проекты, папа Пий XII передал ему функцию управления капиталовложениями, а сегодня IOR функционирует как предприятие, приносящее прибыль и имеющее, в отличие от остальных банков мира, то преимущество, что освобождено от уплаты налогов. По Латеранским соглашениям[105] он даже имеет право регулировать деятельность «церковных корпораций». Они решительно ограждают службы Ватикана от вмешательства итальянского государства, так что в среде людей, обладающих капиталом, IOR имеет хорошую репутацию. Фил Канизиус, доктор канонического права и руководитель этого банка, объяснял это так: как только ты с чемоданом денег входишь в Ватикан, итальянские законы о валютных операциях теряют силу.
Канизиус, вне себя от ярости, вновь и вновь стучал газетой по столу, будто хотел выбить из нее проклятую статью, и повторял снова и снова:
– Этот случай должен расследовать Рота. Я буду на этом настаивать.
А государственный секретарь Касконе с тем же возмущением повторял, что виновных стоит привлечь к ответственности и наложить наивысшую категорию штрафа по Codex Juris Canonici[106] за нанесение курии и Святой Церкви невосполнимого ущерба. Монсеньор Ранери одобрительно кивал. В любом случае, как было сказано профессору Паванетто, теперь следует поспешить и разгадать загадку, найти какую-нибудь расшифровку.
– Что значит «найти какую-нибудь расшифровку»? – подозрительно поинтересовался профессор Маннинг. – Что это, собственно, значит: найти какую-нибудь расшифровку?
– Я хочу сказать, что мы не можем себе позволить и впредь блуждать во тьме и неведении и ждать, пока наука сама предложит нам объяснение. Мы все знаем, какой опасный характер носила дискуссия о подлинности Туринской плащаницы, пока Церковь не сказала свое слово, заняв однозначную позицию.
