Филип Гуден - Маска ночи

– Хорошая мысль убраться с улицы, когда там рыщут бульдоги, – сказал он.

– Я не видел никаких собак.

– Бульдоги – это те джентльмены с палками. Они следят за порядком здесь, проходясь палками по головам студентов.

– Как началась драка?

Я не думал, что Сэдлер мог рассказать мне это, но он заявил, что участвовал в ней с самого начала, и по частям выдал мне всю историю.

– Это все вина хозяина таверны. Он наглый парень. Мы с друзьями поспорили с ним насчет качества вина, что он нам дал. Оно было кислое. Не сравнить с тем, которое мы только что пили в «Медведе и митре».

Я живо представил себе компанию мертвецки пьяных, храбрых во хмелю, пошатывающихся студентов, прокладывающих себе путь из кабака в кабак.

– То есть весь город ополчился из-за того, что вам не понравилась выпивка?

– Это было не наше решение, – сказал Вильям Сэдлер. – Мы ее не начинали. Хотя для городских любого предлога хватит. По правде, господин Давенант сказал нам пару крепких слов. Нам было весело, а ему нет.

– Джон Давенант из «Таверны»?

– Вы уже знаете довольно, чтобы быть здесь студентом, Николас, если уже знакомы с городскими кабатчиками. А жену Давенанта вы случайно не знаете?

– Я видел ее недавно на улице.

– Лакомый кусочек.

– Она тоже была поводом для ссоры?

– Не совсем. Хотя кто-то из наших, возможно, отпустил несколько замечаний о Джейн Давенант, которые… э-э… не улучшили дела, – признал Сэдлер, приставив пальцы к вискам в виде рогов. – Но настоящей причиной свары было качество его вина, а не жены. Ха!

На моем лице, должно быть, отразилось недоверие, потому что Сэдлер, усмехнувшись, продолжил:

– Ладно, признаю, возможно, его разозлило то, как мы вернули ему его кислое пойло.

– И как же?

– Швырнув его назад вместе с посудиной. Но до кабатчика оно не долетело и приземлилось на пол, не причинив никому вреда.

Я попытался рассмеяться, хотя не очень усердно. Что-то в манере студента – какое-то надменное самодовольство – приводило меня в бешенство. Я поражался, что Сара Констант в нем нашла.

– Господин Давенант очень разгорячился, – сказал Сэдлер, – позвал несколько своих друзей и соседей и подучил одного из них пойти и зазвонить в колокол у Святого Мартина. Он влиятельный человек в Оксфорде, говорят, положил глаз на шапку мэра. Когда мы попытались мирно уйти, на нас навалились добрые граждане Оксфорда. Ну, к этому времени, конечно, подоспели и наши, ну и – вы видели, что было дальше.

Лично я жалел, что госпожа Рут не нашла для его головы чего-нибудь потяжелее, чем сушеная рыба. Все же вы не можете быть гостем человека, пить его вино и громко выражать подобные мысли. К тому же, должен признаться, Вильям Сэдлер занимал меня. Насколько он был типичным студентом университета? Мои представления о возвышенной, самоотверженной природе академической жизни быстро превращались в прах.

– Вы не боитесь последствий?

– Это же была не настоящая битва, Николас. Никого не убили, как в старые дни. Просто потасовка, где дрались хлебами и рыбами. Разногласие между городом и университетом из-за какого-то пролитого вина. В любом случае, даже если бы и грозили неприятности, их всегда можно… ну, вы знаете.

Он потер большой и указательный пальцы друг о друга. К прочим обвинениям, которые я мысленно предъявлял Вильяму Сэдлеру, – высокомерию, отсутствию уважения к старшим, пьянству и склонности к бесчинствам – я добавил обвинение в стяжательстве. Я чувствовал себя старше своих лет.

Не получая особого удовольствия от его общества, я хотел было встать и уйти. Рука Сэдлера протянулась через стол и сжала мое запястье. В раздражении я стряхнул ее.

– Куда вы собрались?

– Обратно в таверну.

– На улицах еще небезопасно. Бульдоги все еще шныряют вокруг. Кроме того, вы не допили.

– Мне не хочется пить.

– Тут вас научат пьянству.

На сей раз я не смог сдержать полуулыбку, узнав строчку (это говорит Гамлет Горацио в пьесе Шекспира). Подкрепляя слова действием, Сэдлер вынул из буфета бутылку и налил себе еще.

– Да, – сказал он, – нас, может, и не поощряют смотреть пьесы, но эта была здесь популярна. Каждый студент ощущает себя принцем Гамлетом, покидающим Виттенберг, полным томной меланхолии.

– Я думал, вам, студентам, запрещено посещать театр.

– Запрет, который почетнее нарушать, чем выполнять.

– И все-таки, вам разрешают ставить собственные пьесы?

– Актерство может быть по случаю развлечением для джентльмена, но если оно становится постоянным средством заработка себе на пропитание, на него смотрят с презрением. Что пользы в нем? Какой цели оно служит?

Я не мог сказать, было ли это собственное мнение Вильяма Сэдлера, или же он просто передавал, в слегка насмешливой манере, точку зрения университетских властей. В любом случае такой взгляд был довольно обычен.

– Какой цели оно служит? – повторил я. – Что ж, насколько я понимаю, здесь мы для того, чтобы перевязать ваши раны. Я имею в виду – в связи со свадьбой.

– Ах, это, – протянул он. – Сказать по правде, Николас, сейчас нет такой уж большой вражды между семействами Сэдлеров и Константов. Вся эта затея с постановкой «Ромео и Джульетты» – в основном идея доктора Ферна. Он не может бороться с искушением увидеть препятствия там, где их нет, и вмешаться. И я, стало быть, Ромео? Ха!

– Простите меня, если я делаю поспешный вывод, – сказал я, не особенно заботясь, делал я поспешный вывод или нет, – но я думал, это был союз по любви, заключаемый наперекор всему. Я думал, одно время даже поговаривали о побеге.

– Побеге! – сказал Вильям Сэдлер, награждая себя еще одним стаканом вина из удобно расположенной бутылки. – Это была дневная прогулка, на десять миль, до Вудстока! Это дало повод паре сплетен, и кое-кто недалекий, вроде госпожи Рут, пошутил, что мы убежали вместе. А что касается союза по любви – ну да, Сара Констант увлечена мной. У них это семейное. Ее кузина Сьюзен в свое время была…

Я ждал продолжения, но не то скромность, не то галантность взяли верх, и, сказав так много, Вильям вдруг резко переменил тему:

– В любом случае, вам-то какая разница? Вы ведь просто актеры, а мы просто ваша публика. Какая вам разница, пока вам платят звонкой монетой?

– Один или два наших пайщиков согласились бы с этим, – сказал я.

– И разве вы, актеры, здесь не для того только, чтобы спастись от чумы?

– Если так, то, как я слышал, она пришла за нами вслед в Оксфорд.

– Верно, целый дом был поражен за Фолли-бридж, совсем близко отсюда.

Вильям сказал это без всякой тревоги. Сьюзен Констант назвала его беспечным. Я спрашивал себя, беспокоит ли его по-настоящему хоть что-нибудь. Я встал, прежде чем он мог удержать меня. Он указал на бутылку. Хотя его поведение не выдавало опьянения, он, как многие мужчины, которые уже немного набрались, выражал явное нежелание оставаться в одиночестве.

Но это было и не обязательно, так как в этот момент дверь в его комнату рывком открыли.

– Но, Вильям…

Говоривший, хорошо одетый человек в возрасте, остановился, поняв, что Сэдлер был не один.

– Все в порядке, Ральф. Мастер Ревилл уже уходит, – сказал Сэдлер, встав так резко, что скамейка, на которой он сидел, упала, а вино выплеснулось из стакана.

Новоприбывший небрежно поприветствовал меня, но ясно было, что он ждет, когда я уйду.

Я поблагодарил Вильяма Сэдлера за гостеприимство.

– Когда вы играете в следующий раз, Николас?

– Через два дня мы показываем «Ромео и Джульетту» городским жителям.

– Это наша «Ромео и Джульетта»?

– Есть только одна.

– И кто играет меня? – спросил Вильям Сэдлер.

– Дик Бербедж, хотя он постарше вас будет.

– Он красив?

– Он хороший актер.

– Ха! Это одно и то же, я полагаю.

Снова я не мог понять, насмехается ли Сэдлер над всей затеей, или же его тщеславие было уязвлено тем, что его история, или история его семьи, будет рассказана на сцене. Разве что, по его собственным словам, это в действительности была не столько его история.

Посетитель, молчавший все это время, нетерпеливо ждал, стоя у двери. Я еще раз попрощался с Сэдлером и стал нащупывать свой путь вниз по темной лестнице. Снова очутившись на огромной четырехугольной площади Крайст-Черч, я подождал, пока мои глаза привыкнут к темноте, а затем свернул направо к боковым воротам в стене. Звезды не сияли, воздух был морозный. Городские колокола молчали.

Я размышлял о встрече с Вильямом Сэдлером. Довольно заносчивый малый, но равнодушия в нем больше, чем высокомерия. Не то чтобы совсем неприятный. В конце концов, он уберег меня от возможной опасности на улице. И добродушно отвечал на удары госпожи Рут. Возможно, от него не было такого уж большого вреда.

Насчет другого типа, того, что ворвался в комнату, я не был так уверен. Я не мог толком рассмотреть его при свете свечей, но держался он внушительно. У него были глаза навыкате, как у вола, сочетавшиеся с отвисшим подбородком. Был ли он наставником Сэдлера? Он выглядел, однако, слишком зажиточно, в своей горностаевой шляпе и в испанском плаще. Но в конце концов, как я уже говорил, мои представления об ученой простоте очень быстро развеивались.