Филип Гуден - Маска ночи
Насчет другого типа, того, что ворвался в комнату, я не был так уверен. Я не мог толком рассмотреть его при свете свечей, но держался он внушительно. У него были глаза навыкате, как у вола, сочетавшиеся с отвисшим подбородком. Был ли он наставником Сэдлера? Он выглядел, однако, слишком зажиточно, в своей горностаевой шляпе и в испанском плаще. Но в конце концов, как я уже говорил, мои представления об ученой простоте очень быстро развеивались.
Я зашагал к Карфаксу, откуда свернул к «Золотому кресту». Следов побоища, что бушевало на этом месте едва ли час назад, почти не осталось. Несколько бездельников на улице да что-то мягкое под ногами. Я подумал о бессознательной неприязни между студентами и горожанами. Все они были как сухое дерево и постоянно искали искру, чтобы разгореться. Пьеса все не выходила у меня из головы, поэтому я не мог не вспомнить ненависть между Монтекки и Капулетти, так глубоко пустившую корни в каждой семье, что ни одна, ни другая не знала – или не хотела знать, – из-за чего вообще все началось.
Я вернулся в таверну и нашел своих товарищей в бодром расположении духа. Никто из них не принимал участия в стычке на Корнмаркет, но многие из них, как и я, наблюдали за ней. Хотя бы раз в народных волнениях не могли упрекнуть ни одного актера. Некоторое оживление вызвало то, что студенты университета оказались так похожи на лондонских подмастерьев – то есть оказались так склонны к бесчинствам. Нам обыкновенно доставляет удовольствие узнать, что те, у кого есть мозги, способны вести себя так же глупо, как те, у кого их нет. А иногда даже и глупее, словно преследуют этим некую цель. Я ошибался, думая, что пришел со свежими новостями о том, как начались именно эти беспорядки (то есть с историей Вильяма Сэдлера о кислом вине и кабатчике), так как ходило уже по меньшей мере с полдюжины различных версий.
Уже засыпая после этого насыщенного событиями дня, я вспомнил о разговоре со Сьюзен Констант. Может, я нарочно изгнал ее странную просьбу из памяти, понимая, что мало чем могу помочь ей. Даже если она права в своих подозрениях, что ее кузину Сару медленно убивают ядом, как мог я указать пальцем на отравителя? Я пожалел о том, что согласился, хотя и не без колебаний, на ее просьбу.
На следующее утро я стал свидетелем странной сцены, которую привожу здесь только из-за того, что из нее вышло.
Утро было прекрасное. Как бабочка на солнце, я расправлял свои крылья за пределами двора таверны «Золотой крест» – что-то в городе Оксфорде удивительно располагает к праздношатанию, – как вдруг мой слух наполнили крики и визг неподалеку. Источником этого шума была женщина, стоявшая возле повозки у входа в «Таверну», слева от меня. С задника повозки на грязную дорогу вывалился деревянный ящик, и, хотя он выглядел неповрежденным, этого незначительного случая было достаточно, чтобы женщина с бранью напустилась на возчика.
Я узнал возчика по его лошади, измочаленной пегой кляче.
Это был несчастный Джон Хоби, переехавший госпожу Рут на дороге на Хедингтон и которому крепко досталось за свою неуклюжесть. Этот специалист по оскорблению женщин, сидел на козлах, жалкий и униженный. Я узнал его также по наросту, висевшему у него на шее. Хотя, строго говоря, он находился выше женщины, что устраивала ему разнос, он казался ниже ее, если вы понимаете, что я имею в виду.
Женщину я тоже узнал. Это была Джейн Давенант, похожая на цыганку жена владельца «Таверны». Та, что была известна всякому в Оксфорде и играла в веревочку, если верить конюху Киту Кайту. Та, что, возможно, наставляла рога своему мужу, если верить жесту Вильяма Сэдлера. Такие женщины всегда интересны, даже если они неприятны на вид, – таково было мое житейское рассуждение, – а госпожа Давенант не была неприятна.
Она, казалось, не заботилась о том, что ее тирады привлекают внимание всех в этой части Корнмаркет, бездельников, подобных мне, лавочников и студентов. Она, возможно, даже наслаждалась этим, потому что грозила Джону Хоби своими узловатыми пальцами и качала своей прекрасной темноволосой головой с почти театральной выразительностью. Сумбурный поток оскорблений, что изливался на возчика, удивил меня тем, что такая женщина, как Джейн Давенант, может ругаться как базарная баба, но, возможно, это было частью ее разнообразного обаяния.
Появление на сцене Джона Давенанта нисколько не повлияло на нее. Хозяин и муж выглядел мрачно, как обычно. Он положил руку на плечо жены, но она отмахнулась, не взглянув в его сторону, как от мухи и продолжала свою ругань. Так и стоял он, скрестив руки, как будто был привычен к ее вспышкам, и ждал, пока она не истощится. Возчик же сидел тихо, как мышь перед котом.
Наконец Давенант сам попытался поднять упавший ящик, но тот, похоже, был слишком тяжел для него. Он обошел повозку с другой стороны и потянул возчика за рукав, так что человечек почти упал в его объятия. Вместе они подняли ящик и втащили его во двор таверны. Жена хозяина прекратила кричать и оглядела свою немногочисленную публику. Я поймал ее взгляд, но не смог удержать его. Затем и она вошла внутрь, хотя не раньше, чем поддала ногой беспризорному псу, кравшемуся вдоль стены. Полагаю, раз она не могла пнуть Хоби, бродячая дворняга послужила запасным вариантом.
Вскоре Хоби осторожно высунулся наружу, словно ожидал новой атаки. Он взобрался на повозку и погнал свою древнюю клячу в сторону Хай-стрит. За неимением лучшего времяпрепровождения, я смотрел, как он уезжает, и спрашивал себя, что же было в том ящике, который оказался слишком тяжел для одного человека.
Монаший капюшон
Поперек ручья растет ива.
На самом деле в этом месте много ив и еще больше – ручьев. Зимой вода поднимается, и в середине самого холодного времени года вся равнина иногда замерзает целиком. Но скоро уже весна, и в послеполуденном воздухе чувствуется непривычная мягкость, когда день клонится к закату. Кончики ветвей уже усеяны зелеными пятнышками, и птицы низко летают среди деревьев, высматривая себе добычу. Звук церковных колоколов, доносящийся из города, услаждает ваш слух.
Через этот водный пейзаж проложено несколько путей – по ним можно пройти, если нет дождя. Некоторые из них напоминают насыпи: по обе их стороны находятся заводи и потоки воды. Если позволяет погода, по этим тропкам можно добраться до близлежащих деревень куда быстрее, чем по главному тракту. Но никогда на этих проселочных дорогах не бывает много людей.
Итак, здесь вы и дожидаетесь, в тени ивовых стволов. Вода журчит у ваших ног, холодная зимняя вода. За тот час, что вы здесь провели, никто не проходил по этой тропинке, ведущей в Оксфорд из деревни Уиттингем. В этот момент, впрочем, вы слышите скрип колес и тяжелое дыхание лошади. Возница очень хочет попасть домой засветло. Но лошадь его стара и слаба, а ведь ей уже пришлось сегодня тащить телегу по окраинам города. Сейчас она хотя бы пуста. Возчик получил свою мзду. Мзду, за которую ему предстоит заплатить.
Естественно, вы оделись подобающе случаю. Вы уже освоились со своим убором и привычно надеваете и снимаете его. В последний момент вы закрываете лицо капюшоном, прилаживая сзади все пуговицы и крючочки. В таком облачении есть свое удобство. Это ваши доспехи, защищающие от окружающего мира. Костюм наделяет вас силой, своей собственной силой. Вы помните последние мгновения жизни старой матушки Моррисон. Это выражение ужаса в ее глазах, отчаянная попытка подняться на узкой кровати, последняя судорога. Вам даже не пришлось прикасаться к ней (хотя она была уже довольно ослаблена отравленными сладостями, что вы послали ей). Но скончалась она все-таки от сильного испуга.
Телега и возчик подъезжают ближе. Вы видите, как они мелькают в просветах между ветвями. Лошадь негромко ржет. Она тревожна, она чувствует ваше присутствие. Возчик бормочет что-то себе под нос. Вы не слышите, что он говорит, капюшон мешает вам, но даже через свои стеклянные линзы вы видите, как его губы беззвучно шевелятся. Нарост на его шее, кажется, живет собственной жизнью. Внезапно, почти не отдавая себе отчета в том, что вы делаете, вы выходите из ивовых зарослей у кромки воды и встаете на пути повозки.
Пегая кобыла в испуге отшатывается и припадает на передние ноги. Возчик выглядит ошеломленным. Потом напуганным. Он пытается говорить, но едва может произнести хоть что-то.
– Т-т-т-ты? Это ты?
Он дергается назад, сидя на деревянных козлах своей маленькой тележки, и его шапка падает. Он привстает, как будто вознамерившись спастись бегством. Но он не может убежать, не спрыгнув сперва с повозки, а тогда вы окажетесь вровень с ним. Вы идете вперед, помахивая своей белой тростью из стороны в сторону. Медленное, но неуклонное движение. Лошадь, уже вне себя от ужаса, пытается развернуться, но она привязана к повозке, а тропинка узка. Копыта животного скользят по грязному берегу, отчего возчика еще больше охватывает паника.
