Жан-Пьер Оль - Господин Дик, или Десятая книга
— Они мне нужны! — восклицает Мишель.
В магазине пахнет печеньем и ландышами. В то время как ему упаковывают покупки, Мишель бросает на меня странный взгляд:
— В чем дело? Ты находишь это смешным?
— Я разве что-нибудь сказал?
— Нет, но очень громко подумал… — Он засмеялся и прибавил: — В сущности, может быть, именно этого тебе и не хватает…
— Чего?
Выписывая чек, он беззастенчиво оценивал прелести продавщицы.
— Капельки ребячливости. Непосредственности. Дорого бы я дал, чтобы узнать, что там у тебя было в твоем сопливом детстве.
Эта реплика, лишенная, впрочем, какой-то враждебности, задела меня сильнее, чем его обычные насмешки. И позднее, когда мы уселись в баре на бульваре Клемансо, я сухо заметил:
— Так, говоришь, непосредственности… А я вот спрашиваю себя, такой ли уж ты в этом образец…
— А вот и да, представь себе! И в этом моя сила… В легком затмении ума, которое позволяет мне доверяться чувствам во всем, что я предпринимаю. Ты до этого никогда не дойдешь.
Секунду поколебавшись, он вытащил из своей сумки эти две безделушки и поставил их на середину столика, как ребенок, демонстрирующий свою коллекцию шариков.
— Слушай! Разделим по-братски?
— И что, по-твоему, я с этим буду делать?
— Я имею в виду — разделим Диккенса. Бореля. Эту книгу, которая у меня в голове, пишем вместе? Всё — вдвоем.
Потолок бара, по-старинному разделенный на квадраты, напоминал перевернутую шахматную доску — игровое поле, на котором слова «выигрывать» и «проигрывать» обменивались смыслом. По гипсу змеились трещины. Мне вспомнились пустыня и караваны слов.
— Все это не более чем сон, — прошептал я. — Борель. Диккенс. Всего лишь сон.
Мишель, казалось, был смущен. Он помедлил, а затем убрал в сумку обоих Диккенсов, пробормотав:
— Так я и думал.
Незадолго до моего отъезда из Бордо я понял смысл выражения «пас назад».
В отношениях с женщинами лучшим качеством Мишеля была его полная нечувствительность к унижению при неудаче. «Чтобы забить, — говорил он, — надо как можно чаще бить по воротам. Ты мажешь три раза, четыре раза. Мяч улетает на трибуны, публика свистит. Но тебе на это наплевать, потому что с четвертой попытки ты забиваешь!» Когда ему нравилась девушка, он не скрывал своих намерений; оскорбленные восклицания и пощечины его не смущали. Я же, напротив, делал свои попытки только с одиннадцатиметровой отметки, и даже с этой идеальной позиции мой мяч зачастую лишь облизывал стойки ворот.
Я заметил, что некоторые девушки, весьма резко отшивавшие Мишеля, начинали очень дружелюбно относиться ко мне; меня это вскоре стало смущать. И я предусмотрительно не откликался на их авансы вплоть до того воскресного утра, когда меня разбудил телефонный звонок:
— Привет, Франсуа, это Натали.
Мне потребовалось некоторое время на то, чтобы вспомнить, кто эта Натали: оказывается, мы обменялись несколькими словами на вечеринке в прошлый четверг. Это была красивая зеленоглазая брюнетка, скромная, чувствительная, собиравшаяся стать медсестрой, — как раз тот тип девушки, с которым манжматеновский «ура-футбол» не проходил. Но девушки этого типа вообще-то нечасто звонят незнакомым в девять часов утра. Правда, я почувствовал, что на том конце провода нервничали.
— Сегодня хорошая погода… и у тебя машина… я подумала, что мы могли бы прокатиться на взморье…
Застигнутый врасплох, я уже собирался отказаться, но вспомнил о письме агента по недвижимости. Дирекция бумажной фабрики не продлила аренду: дом в Мимизане пустовал, и агентство предлагало подыскать нового съемщика.
— Хорошая мысль, — ответил я. — Можно прокатиться в Мимизан.
— Мимизан?… А… это далеко, нет? Я думала про Аркашон…
— Вот и посмотришь… Мимизан — очень симпатичное местечко.
Когда уже надо было садиться в машину, Натали попыталась дать задний ход:
— Это «ДС», да? У моих родителей была такая, когда я была маленькая. Я думала, их уже больше не выпускают…
— Эта шестьдесят второго года, но бегает очень хорошо.
Я был раздражен. За всю дорогу мы не обменялись ни единым словом. Натали, видимо, уже сожалела о своем звонке; она не отрываясь смотрела на шоссе. Я включил радио, но сквозь частокол сосен почти ничего не проходило. Порывшись в бардачке, я нашел то, что искал: Сара Вон. Я вставил кассету.
Here we are at last, it's like a dreamThe two of us, a perfect team.Isn't it a pity we never met before…[17]
Натали бросила на меня вопросительный взгляд, но я остался мраморным. И потом со злорадным удовлетворением отметил, как сморщился ее носик, когда нас после Сен-Поля овеяли первые ароматические волны.
— Что это за запах?
— Бумажная фабрика. К этому быстро привыкаешь, сама убедишься.
Дом нуждался в покраске. Я все так же молча припарковался перед входом.
— А на пляж мы не поедем?
— Сейчас поедем. Надо сперва кое-что сделать.
Как и было условлено с агентством, я взял ключи у старой госпожи Консьянс. Мы вошли, и я начал бродить из комнаты в комнату. Внутри запах был еще сильнее. Я хотел сначала открыть ставни, но в конце концов удовлетворился включенной лампочкой и светом дня, сочившимся сквозь форточку над кухонной дверью.
— А что это за дом? Это твой?
Ничего не изменилось, те же стертые ступени, те же обои, на которых еще выделяются более яркими красками прямоугольники там, где у матери висели репродукции Ван Гога и художественный календарь. Единственным видимым признаком того, что здесь жил съемщик, был новый сливной бачок; можно было подумать, что дом нужен был этому человеку только для того, чтобы, придя с работы, сидеть на горшке.
— А что там, наверху?
Я схватил ее за руку и заставил сойти с лестницы.
— Хватит, — процедил я. — А теперь ты мне скажешь, почему ты здесь. Это Манжматен тебе подал идею?
Она опустила глаза. От моих пальцев у нее на запястье остался розовый след.
— Останови меня, если я ошибусь… Он пытался тебя кадрить, ты его отшила… Тогда он вдруг сменил пластинку… Он сделал смешное лицо и сказал тебе… Что именно он тебе сказал?
— Он сказал… что я совершенно права… что он меня недостоин… что он действительно хотел меня… — Натали с усилием сглотнула, — меня трахнуть… и что теперь ему стыдно… и он сожалеет о своем поведении… И потом он прибавил…
— Что?
— Что он… знает одного парня, который создан для меня… по-настоящему хорошего парня…
— Продолжай.
— Он заговорил очень быстро… он говорил о тебе. Он сказал, что из вас двоих ты намного более блестящий, умный, чувствительный… что иногда он тебя дразнит на людях и изображает превосходство, но это все театр… что-то вроде игры между вами… но что вы, ты и он, прекрасно знаете, кто чего стоит… что ты учитель, а он ученик. После этого он ушел, но потом вдруг вернулся… и сказал мне, что у меня большие шансы, потому что… потому что ты серьезный парень, страстный и верный и потому что…
При виде такой невинной пешки из стана нашего с Манжматеном противника я немного смягчился; пешка попала под бой.
— Потому что?… — повторил я, погладив ее пострадавшее запястье.
— Потому что ты… он сказал, что ты… влюблен в меня… Но он прибавил, что ты никогда в этом не признаешься, что ты слишком застенчив… и что если я хочу с тобой познакомиться, то я должна сделать…
— Первый шаг?
— Да. Первый шаг.
Натали подняла голову. Призрачный огонек надежды, мелькнувший в ее глазах, погас. В конце концов, это была его пешка.
В то время я жил в маленьком домике — на самом деле это был старый сарай — на улице Круа-Бланш; домик стоял в глубине сада, принадлежавшего некой мадам Боск, так что два раза в день я проходил через ее владения. В тот вечер, услышав, что я отпираю дверь, хозяйка вышла в коридор. Это была все еще привлекательная женщина средних лет, вдова надзирателя соседнего лицея. Она еще носила черные платья, становившиеся с каждым месяцем все короче; запах ее духов возбуждал во мне мысли о цыпленке с индийскими пряностями.
— А к вам пришли, — в чрезвычайном возбуждении объявила она. — Такой милый молодой человек со смешной фамилией. Я, разумеется, пригласила его зайти к вам. Я тут через четверть часика собираюсь кофейничать, если хотите, присоединяйтесь — и без всякого стеснения!
Толкнув дверь своей комнаты, я обнаружил рассевшегося в ней Мишеля с сигаретой в зубах; он придвинул два стула к маленькому столику, на котором расставлены мои пластмассовые шахматы. Старый окованный сундук, служивший мне шкафом, был открыт.
— Ну? Как Натали?
Манжматен во всей красе. Бахвальство, бравада, кривлянье, провоцирование. Румяное свежевыбритое лицо. Улыбочка. Я чувствовал себя измотанным; моя одежда все еще благоухала запахом фабрики. Я собирался принять душ, лечь и проспать до завтра. Тем не менее я не выставил его за дверь. Меня заинтриговала одна деталь: я с удивлением заметил, что он словно бы отводит взгляд. Для этого персонажа такие мизансцены были нехарактерны. Я уселся напротив него, но он тут же опустил глаза и двинул вперед королевскую пешку. И очень быстро заговорил:
