Евгений Сухов - Гастролеры и фабрикант
– Но мы же видим, что вас что-то угнетает, – посмотрел на Феоктистова Огонь-Догановский, как бы приглашая его в союзники.
– Право, это… личное, – не сразу ответил «граф».
– Прошу прощения, – заметил ему на это Огонь-Догановский, – но здесь собрались ваши искренние друзья, и именно в личных делах помощь друзей и является необходимой.
– Да? – все еще не решаясь открыться, спросил Давыдовский.
– Разумеется, – твердо ответил Алексей Васильевич, отправляя в рот тарталетку с икоркой.
– Верно, это дела душевные, – произнес, обращаясь к Алексею Васильевичу, Феоктистов.
– Да? – посмотрел на «графа» Огонь-Догановский.
Давыдовский смущенно отвел взгляд.
– Тогда тем более надлежит искать помощи друзей, – заметил Алексей Васильевич.
– Ну, хорошо, – наконец сдался «граф». – Речь идет о женщине.
– Мы это уже поняли, – усмехнулся в бороду Феоктистов.
– Она замужем, поэтому… поэтому…
Его глаза повлажнели. Не верилось, что такой сильный и мужественный мужчина, как «граф», может быть столь сентиментальным.
– Да говорите же вы наконец! – настоятельно произнес Огонь-Догановский.
– Наше последнее свидание с ней закончилось тем, что она попросила более не искать с ней встреч. Вот уже неделю, – Давыдовский беспомощно глянул на Алексея Васильевича, и в его глазах стояли слезы, – целую неделю я не вижу ее. И это просто невыносимо! Она явно избегает меня, перестала бывать там, где можно встретить меня, да и вообще, похоже, перестала выходить из дома. Нет, – проглотил слезы «граф», – я просто не вынесу этого.
– Так она что, разлюбила вас? – спросил Огонь-Догановский.
– Нет! – с жаром воскликнул «граф». – Она не раз признавалась мне в любви. Просто она порядочная и очень достойная женщина и не хочет причинять боль своему благоверному.
– «Но я другому отдана и буду век ему верна»? – процитировал строки из восьмой главы «Евгения Онегина» Огонь-Догановский. – Так выходит?
– Не смейтесь, прошу вас, – совсем жалостливо посмотрел на Алексея Васильевича «граф». – Это вовсе не смешно…
– Никто и не собирается смеяться, – серьезно и участливо ответил Огонь-Догановский. – Напротив, ваши сердечные переживания мне очень даже знакомы. Однако я считаю, коли вы любите ее и она любит вас, то все же стоит с ней объясниться…
– Но как это сделать, если я лишен возможности видеться с нею? – в безысходной печали спросил Давыдовский.
– Напишите ей записку, – просто ответил Алексей Васильевич. – Где очень убедительно попросите с ней свидание. Возможно, последнее…
– Последнее?! – едва не воскликнул граф в полнейшем отчаянии.
– Ну, вы просто так напишете, что последнее, – пояснил Огонь-Догановский. – Чтобы она, так сказать, прониклась вашими чувствами и пришла…
– Но я не смогу передать ей записку… – отчаянию графа, казалось, не было предела.
– Почему? – удивленно спросил Алексей Васильевич.
– Потому что там меня все знают, – едва не плача ответил Давыдовский. – И прислуга немедленно донесет ее мужу о моем появлении. Будут большие неприятности. А я… Я не могу и не вправе причинять неприятности любимой женщине…
– М-да-а, – протянул Алексей Васильевич и мельком глянул на Феоктистова. – Ну, давайте, мы отнесем вашу записку. – Огонь-Догановский заметил, как мильонщик немного поморщился, и быстро добавил: – Я отнесу.
– Да? – с надеждой спросил «граф».
– Да, – просто ответил Огонь-Догановский.
– И дождетесь ответа?
– Конечно, – пообещал Алексей Васильевич.
О, то, что сейчас происходило за одним из столиков «Славянского базара», было целым спектаклем. С великолепной игрой актеров и превосходной подачей мизансцен. Правда, это был спектакль для одного зрителя – фигуранта-мильонщика Ильи Никифоровича Феоктистова. Но разыгрывался он мастерски…
– Хорошо! Вы меня убедили.
Граф достал из внутреннего кармана сюртука напоминавшую сигару перьевую самопишущую ручку «Waterman», снял колпачок, спросил у гарсона четвертушку бумаги и с четверть часа, забыв про соседей за столиком, составлял любовное послание. Когда наконец оно было написано, он сложил записку вчетверо и протянул Алексею Васильевичу:
– Вот, прошу вас.
– Все будет исполнено в точности, – заверил приятеля Огонь-Догановский. – Можете не сомневаться.
Пообедав, они взяли закрытый экипаж и отправились по адресу, названному Давыдовским:
– Грузинская улица, дом Прибытковых.
– Только к самому дому не подъезжай, – добавил извозчику Огонь-Догановский. – Остановись за пару домов до него.
Когда экипаж остановился, причем так, что сидящие в нем не могли видеть усадьбы Прибытковых, Алексей Васильевич, покряхтывая, вышел и, посмотрев на «графа» и Феоктистова, неторопливо отправился к дому. Дом был небольшой, но аккуратный и ухоженный, с мезонином, вишневым и яблоневым садом и симпатичным заборчиком чугунной ковки вокруг него. Они выбрали его с Давыдовским потому, что там действительно проживала супружеская пара Прибытковых, причем мужу, статскому советнику Ивану Федоровичу Прибыткову, было под шестьдесят, а его супруге, Евдокии Павловне, – двадцать восемь. Это на случай, ежели Феоктистов задумал бы вдруг проверить, кто живет в этом доме.
Оглянувшись на экипаж и убедившись, что наблюдать из него за ним невозможно, Алексей Васильевич развернул «любовное послание». Оно было написано столбиком – каждая строчка шла отдельно, – и представляло собой следующее:
Одиножды один равняется одному.
Дважды два равняется четырем.
Трижды три равняется девяти.
Четырежды четыре равняется шестнадцати…
Заканчивалась «любовная» записка следующей строкой:
Десятью десять равняется ста.
Огонь-Догановский ухмыльнулся подобному посланию, представлявшему таблицу умножения, и спрятал его в карман. Потом, погуляв немного по Грузинской улице, весьма красивой и сплошь заставленной дворянскими особняками, он вернулся. Не успел он усесться на диван экипажа, как его сразу же затормошил Давыдовский.
– Ну, что? Говорите же!
– Я все сделал, – коротко ответил Огонь-Догановский.
– Что, что вы сделали? – сгорал от нетерпения «граф».
– Передал записку, – ответил Алексей Васильевич.
– Вы ее видели? – заерзал на диване «влюбленный». – Вы видели ее?
– Да, она вышла ко мне, – посмотрел на Давыдовского Огонь-Догановский. И добавил: – Она прелестна. Поздравляю вас.
– Правда? Вы находите? – продолжал ерзать на диване «граф».
– Вне всякого сомнения, – ответил Алексей Васильевич.
– Ну, а дальше, что дальше? Рассказывайте! – не унимался «влюбленный граф». – Она прочла записку?
– Прочла, – ответил Огонь-Догановский. – И прочла с превеликим удовольствием.
– И? И что? Что же она ответила?
– Сказала, что придет.
– Она придет! Она придет! – насилу не захлопал в ладоши «граф», и выражение его лица сделалось абсолютно счастливым. – Вы слышали? – обернулся к Феоктистову Давыдовский. – Она придет!
– Поздравляю, – сдержанно сказал мильонщик и невольно улыбнулся.
Ведь те, кто испытывал любовь к женщине, знают, что это такое: увидеться с любимой после вынужденной разлуки.
– Благодарю вас, – горячо ответил Феоктистову Давыдовский. – А вас, – обернулся он к Огонь-Догановскому, – я благодарю вдвойне. Теперь я ваш должник.
– Ну, что вы, – Алексею Васильевичу даже как будто стало неловко. – Я просто оказал вам небольшую услугу…
– Большую! Весьма большую услугу! – воскликнул «граф». – И знаете что?
– Что? – спросил Огонь-Догановский.
– Вы давеча интересовались в Дворянском собрании, как я смог получить прибыль в сто процентов за три дня. Так вот, – с сияющими глазами произнес Давыдовский, – я вам скажу как.
Алексей Васильевич почувствовал, как напрягся сидящий рядом Феоктистов. Рыбка увидела наживку и готова была заглотить ее…
– Как же? – спросил Огонь-Догановский и выразительно посмотрел на Феоктистова. – Может, и нам можно поучаствовать в таком предприятии, которое принесет нам стопроцентную прибыль за три дня?
– Вы не думайте, ваше сиятельство, мы об этом никому не скажем, – тихо промолвил Илья Никифорович.
Это была правда. О деле, которое может приносить столь огромную прибыль за столь баснословно короткий срок, Феоктистов ни за что не поделился бы ни с кем, даже с родной матерью, будь она у него жива. Возможно, даже под дулом пистолета.
– Могила! – вслед за Феоктистовым заверил «графа» Огонь-Догановский и сделался крайне серьезным.
– Знаете… Есть… один человек, который, у которого… – сбивчиво начал Давыдовский и, запнувшись, добавил: – Впрочем, вы сами все узнаете от него самого.
– А вам… не попадет от него? – осторожно поинтересовался Илья Никифорович. Мало ли…
