Калифорния на Амуре [litres] - АНОНИМYС
Однако Ганцзалин никак не успокаивался. Если участок не занят, это подозрительно. Скорее всего, свободен он потому, что нет там никакого золота. Того и гляди, останутся на бобах: у всех золото, а у них – кукиш с мякишем. Лучше бы пошли поискали себе жилье, жить в гостинице за десять рублей в день им совсем не улыбается, так они за неделю все денежки просвистят.
Надворный советник отвечал, что он и не собирается оставаться тут больше недели. А, впрочем, Ганцзалин прав, и он, Загорский, уже позаботился о ночлеге. Тут Нестор Васильевич сунул два пальца в рот и так залихватски свистнул, что у помощника заложило в ушах.
Тут же откуда-то со стороны реки словно из-под земли явился нечесаный приискатель лет, наверное шестидесяти или около того – в зипуне и с седой, словно вата, бородой. Правильнее было сказать, что он, точно, явился из-под земли, а именно – из какого-то шурфа, в котором то ли работал, то ли просто отсиживался, скрываясь от холодного зимнего ветра.
Бородач подошел поближе и остановился шагах в десяти от Загорского, видимо, робея подойти ближе.
– Что ты, Еремей, встал, как на похоронах? – сказал ему надворный советник. – Подходи, друг, не бойся.
– Салфет вашей милости, красота вашей чести! – кикиморой прокричал старичок, одним глазом кося на Загорского, а другим – на его помощника. – Подойти-то подойду, конечно, вот только боязно мне.
– Чего же ты боишься? – поднял брови Нестор Васильевич.
Еремей отвечал, что боится он желтомордого анчутки, который стоит возле его милости и только и ждет, как бы схватить бедного старичка да и сожрать со всем потрохами, не выключая отсюда печенок с селезенками.
Загорский удивился: какой же это анчутка, это китаец, или он китайцев никогда не видел? Китайцев он видел во множестве, отвечал старик, но те все смирные: цыкнешь – они и присели. А этот какой-то не такой: рожа зверская и глазами зыркает страшно.
– Уверяю тебя, бояться нечего, – махнул рукой надворный советник. – Это мой помощник Ганцзалин, ничего плохого он тебе не сделает. Познакомься, Ганцзалин, это местный житель, желтугинец Еремей Курдюков.
– Точно так, святая правда, – закивал старичок, протягивая китайцу заскорузлую ладошку, – Курдюковы мы, такая, значит, будет наша фамилия – ныне, и присно, и во веки веков.
– По-моему, он жулик, – не выпуская руки старика, сказал Ганцзалин хозяину по-китайски.
– Ты опять за свое, – укорил его Загорский, тоже по-китайски. – Нельзя во всех видеть жуликов.
– Сами говорили, что детектив должен быть проницательным, – парировал помощник.
– Проницательным, но не подозрительным, – отвечал Загорский.
Старик, внимательно слушавший их китайские переговоры, при последних словах согласно закивал.
– Что ты киваешь, – спросил его Ганцзалин, – ты разве понял, о чем речь?
– Понять вас нетрудно, – с хитрым видом проговорил Курдюков. – Вам моя мордочка не по нутру пришлась, вот вы хозяину и жалитесь, что ночью, когда заснете, я вас на мелкую колбасу-то и порубаю.
– А что, можешь? – заинтересовался китаец.
– Человек все может, да не все хочет, – степенно отвечал Еремей. – И я своему удовольствию тоже не враг. Вам же, кажется, фатера требуется, а я так могу предоставить за небольшую, даже можно сказать, мизерную плату.
Загорский тут уточнил, что мизерная плата – это пять рублей за двоих.
– Именно пять и ни копеечкой больше, – закивал старичок. – Из чистого уважения, и только для вас. С кого другого я бы червонец взял, а то и сразу на колбасу, без разговоров. Мы, амурчане, люди сурового складу, нашему нраву не препятствуй.
– Вот тебе собеседник будет хороший – тоже поговорки любит, – заметил Загорский помощнику, а потом кивнул Еремею. – Ладно, старинушка, веди нас домой.
Курдюков, не говоря худого слова, затрусил в сторону Миллионной улицы. Зимовье его, впрочем, располагалось не на самой Миллионной, а на краю поселка, так что идти было совсем недолго. За это время выяснилось, что Курдюков на самом деле из местных, то есть с той стороны Амура, разорившийся пьянчужка. Надеясь поправить свое драматическое положение, он пересек реку и явился на прииск еще в самом начале его существования. Однако по возрасту и слабости здоровья не мог он по-настоящему работать на золотодобыче и оттого постоянно изобретал какие-то негоции. Среди них была и сдача жилья внаем, и другие, не такие безобидные.
– Был, помню, я спиртоносом, окормлял тутошний народец, – словоохотливо объяснял Еремей. – Святой благоверный князь Владимир не зря говаривал: «Веселие Руси есть пити, не можем без того жити». Русский человек в бутылочку верит не меньше, чем в Иисуса Христа, а прикладывается к ней и того чаще. Поначалу коммерция была хорошая: наливай да пей, и снова наливай. Но потом сделалась республика, а в ней – законы против нас, божьих людей. Питейные заведения не велено было располагать ближе пятидесяти верст к Желтуге, а если в разнос торговать – то под штрафы пойдешь. За торговлю без особого разрешения в первый раз на беленькую[9] штрафовали, второй – на пятьдесят рублей, а в третий – сотенную отдай, да и выкуси.
– То есть пить не запрещали, а торговать запрещали? – хмыкнул Ганцзалин, который, кажется, сменил все-таки гнев на милость и не без интереса слушал говорливого старичка.
– И пить запрещали, – отвечал старичок, оглядываясь на китайца через плечо. – За явное пьянство, то есть с выходом в народ, давали добрым людям по сто розог: не пей, сукин сын, не позорь республику! А если пьешь, так только разве втихомолку, под мышкой.
– А тебя, значит, и штрафовали как торговца, и секли как пьяницу? – подвел итог Ганцзалин.
– Ну, сечь не секли – из уважения к старости, – захихикал Еремей, – а остальное было, как без этого. Как говаривал Пушкин: выпьем с горя – где же кружка?! А чем мы хуже Пушкина? Но, конечно, продавать спирт – оно сложнее, чем просто пить. Бывалоче, бродишь, бродишь с котомкою по зверовым тропам, яко тигр в нощи, а как придет время, оповещаешь так сказать, о своем появлении заинтересованную публику.
– И как именно оповещаешь? – спросил Ганцзалин.
– Разные есть способы, – туманно отвечал Курдюков. – Иной в неурочное время кикиморой закричит, другой зарубки ставит на деревьях: дескать, вот он я, православные, купите мой спирт да и отпустите душу на покаяние!
По словам Еремея, с установлением Желтугинской республики законы здесь ввели очень суровые – и не только против спиртоносов. За воровство, скажем, полагалось пятьсот ударов терновником…
– Каким терновником, – удивился надворный советник, – разве здесь терн произрастает?
Еремей, хихикнув, отвечал, что это только так говорится – терновник. На самом-то деле это кнут с гвоздями
