Стивен Сейлор - Загадка Катилины

Девушка опять слегка вскрикнула. Публий поднес бурдюк ко рту, вино облило его подбородок.

— Я пойду, — сказал я.

Арат поспешил пойти вперед, чтобы открыть мне дверь.

— Ах, неудачный из меня хозяин! — крикнул Публий. — Сижу дома и ничего не предложил гостю-. Что ты хочешь, Гордиан, вина… девушку?

— Завтра же я начинаю строительство мельницы, — сказал я, не оглянувшись. — Надеюсь, что вы не будете вмешиваться в это дело. Но заранее благодарю за сотрудничество.

Когда я уже выходил, меня догнал Публий и положил руку на плечо. Я вздрогнул от его прикосновения. От него пахло вином и женщиной.

— И еще одно, Гордиан, — тебе придется строить мельницу из всякой дряни. Но рабы — можно просто так сделать себе рабов! Половина здешних рабов — от меня. И не нужно их покупать, а делать их — одно удовольствие, ведь правда? Ни одной монеты не стоит. Видишь вон того верзилу, под оливковым деревом, он будит остальных и приказывает им работать — один из моих. У меня здоровые ребята получаются, могут хорошо следить за остальными. Я и кормлю их хорошо, и позволяю со Стрекозой играть ради удовольствия. Не важно, довольны ли остальные, если есть пара крепких парней, на которых можно положиться. Слабых лучше не перекармливать, а то им некуда силы будет девать, вот они и начнут…

Я сел на лошадь, как и Арат вместе с другим рабом.

— Но в чем дело, Гордиан, ты не хочешь пофилософствовать на сельские темы? Я думал, что вы, городские парни, все болтуны, вроде Цицерона. — Он ковылял за мной по плохо вымощенной дорожке.

— Не стоит много пить в такую жару, Публий Клавдий, а не то вы упадете и ушибетесь, — заметил я сквозь зубы.

— Тебя беспокоит та стычка на реке? Фу! Ничего особенного, просто женщины поругались, вот и все. Если бы я захотел действовать по-серьезному, я бы подослал одного из своих ублюдков. Ах, да ты и есть такой, как про тебя сказал мой кузен. Еще один выскочка из города, поднявшийся выше своего законного положения. Плохи дела в Риме, если такие, как ты, присваивают владения патрициев и представляют, будто они стали благородными землевладельцами, а такие выскочки, как твой друг Цицерон, пролагают себе путь в консулы. У тебя голова распухла, Гордиан, может быть, тебе кто-нибудь откупорит ее!

Он ударил кулаком по ладони с резким звуком.

Я повернулся. Публий отошел, кашляя от пыли, поднятой копытами лошади. Его крепкие рабы под оливками насторожились и начали медленно продвигаться к нам.

— Что ты там сказал насчет голов, Публий? — требовательно спросил я.

— Что? — посмотрел он на меня с удивленным выражением лица.

— Не вошло ли у тебя в привычку причинять повреждения чужим головам, Публий Клавдий?

— Не знаю, о чем ты говоришь. Это просто такой оборот речи…

— А если ты откупориваешь головы, как ты выражаешься, то что ты делаешь с телом?

Рабы окружили своего господина. Смущение Публия прошло, он с вызовом посмотрел на меня.

— Мне кажется, лучше тебе убраться из моих владений. Если тебе не нравится мое гостеприимство, тогда убирайся! И не думай, что я забуду о реке. Это моя собственность, а не твоя!

Я повернулся и приказал Арату и рабу следовать за мной. Сначала я пустил лошадь рысцой, а затем галопом по высокой траве. Из-под ног лошади выпрыгивали кузнечики и цикады. Лицо мое овевала полуденная жара, а в ушах свистел ветер. Топот копыт отдавался в моем теле. Рабы, вернувшиеся к своей работе на полях, подавались назад в тревоге. Даже подъехав к речке, я не сбавил скорости, но приказал животному перепрыгнуть ее. Оказавшись на противоположном берегу, я натянул поводья, склонился и потрепал его по шее. Я отдыхал в тени, слушал, как фыркает лошадь и стучит мое сердце.

Арат и раб вернулись к своим обязанностям. Я немного постоял возле речки, пока лошадь моя пила воду и ела сочную траву. Потом я прискакал к конюшне. Я уже собирался спешиться, как мое внимание привлекло движение на дороге. Я заслонил глаза от солнца рукой и поглядел через поля. С Кассиановой дороги в мою сторону сворачивали два человека. Один из них ехал на черной лошади, а другой на белой.

Неужели Экон вернулся так скоро? Это не к добру, подумал я и поскакал им навстречу.

Подъехав поближе, я подумал, что узнал Экона по его бородке, но всадник на белой лошади не был достаточно высок, чтобы сойти за Билбона. Я остановил лошадь и решил подождать. Они ехали медленно, пока человек на черной лошади не пустил ее галопом и не поспешил ко мне. Он, казалось, улыбался во весь рот.

Когда он подъехал поближе, я понял, что, должно быть, это и есть тот человек, который завел моду в Риме на такие прически и бородки, ведь они шли ему как нельзя лучше, даже лучше, чем привлекательному Марку Целию. Узкая полоска растительности прекрасно обрамляла его строгий подбородок и изящный нос. Волосы, длинные спереди и короткие сзади, идеально подходили его бровям и высокому лбу. Его голубые глаза, казалось, пронзали меня, не давая возможности пошевелиться, пока он подъезжал ко мне.

— Великолепно! — сказал он, оглядываясь по сторонам. — Даже лучше, чем обещал Марк Целий. Лучше и не придумаешь, не правда ли, Тонгилий? — обернулся он к своему спутнику. Потом глубоко вздохнул, наслаждаясь запахом сена и полевых цветов. — Прекраснейшее место на земле. Можно даже представить себе Пана, гуляющего по этим лугам. О таком поместье мечтает каждый римлянин.

Широко улыбнувшись, он протянул мне руку. Я нехотя пожал ее. Ладонь у него оказалась теплой и сильной.

— Ты, должно быть, очень горд и счастлив, Гордиан!

Я кивнул и вздохнул.

— Да, так и есть, Катилина. Я действительно горд и счастлив.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Мы мельком встречались десять лет тому назад, но еще со времен скандала с весталками у меня не было с ним ничего общего, я почти не видел его, даже когда он посещал Форум во время предвыборной кампании и ходил по улицам со своей свитой (римские политики нещадно преследуют честных граждан в лавках, тавернах, даже в публичных домах и выпрашивают у них голоса; единственный способ избежать их преследования — быстро бежать в противоположном направлении).

Встреча с Катилиной пробудила во мне впечатления от прежней встречи, и я живо вспомнил, как он тогда выглядел — человек, которому пошел четвертый десяток, с черными волосами и бородой (более консервативной формы, нежели теперь), с гармоничными чертами лица, так что его можно было назвать не просто красивым, а прекрасным. Он был в высшей степени привлекателен, в нем просвечивало таинственное очарование, выражавшееся в блеске глаз и улыбке, то и дело появлявшейся на его устах.

Время и людская суета пощадили его, как обычно говорят о вине и о женщинах; сохранился он хорошо. В уголках глаз и рта затаились морщины, но они были из того рода черточек, что появляются от чрезмерной улыбчивости, придавая лицу очаровательную мягкость. Но вместе с тем человек он был довольно жесткий.

Неудивительно, что многим он не нравился с первой же встречи.

— Гордиан, — сказал он, сжимая мою руку. — Сколько лет прошло. Помнишь ли ты наши встречи?

— Как же не помнить?

— Марк Целий мне так и сказал. Тогда, если все в порядке, ничего, что я приехал к тебе немного погостить?

— Да, конечно, — сказал я. Если от Катилины не ускользнуло легкое сомнение в моем голосе, то он предпочел сделать вид, что не заметил его.

— Марк Целий меня в этом уверил. Мне нужно что-то вроде убежища, где можно отдохнуть время от времени от мирской суеты, и Целий подсказал мне это место. Очень мило с твоей стороны предложить мне свое поместье.

До меня дошло, что он до сих пор держит меня за руку. Его рукопожатие было таким естественным и успокаивающим, что я даже не замечал его. Я слегка отодвинулся. Катилина отпустил мою руку, но продолжал смотреть мне прямо в глаза, как будто не хотел отпускать от себя.

— Это Тонгилий, — указал он на своего спутника, молодого человека атлетического телосложения, с волнистыми коричневыми волосами, массивной челюстью и гладко выбритым подбородком.

Я подумал, уж не передается ли очарование Катилины, как болезнь, другим людям, так как у Тонгилия были блестящие зеленые глаза и располагающая улыбка. Он кивнул и сказал глубоким голосом:

— Рад чести познакомиться со старым приятелем Катилины.

Я, в свою очередь, тоже кивнул. Потом мы некоторое время посидели молча на наших лошадях. Мне следовало как-то по-хозяйски приободрить и поприветствовать их, пусть даже натянуто, но никакие слова мне на ум не приходили. Вот и случилось то, о чем говорил Марк Целий.

Я опасался этого мгновения, пытался предотвратить его, пытался уклониться от ответственности, но теперь, когда все уже было позади, я почувствовал какое-то разочарование и пустоту. Рядом со мной находился Катилина, и я в этом не находил ничего страшного. Напротив, с ним стадо даже как-то спокойнее, и тревожился я только об одном — неужели я так отупел, что не могу чувствовать даже совсем близкую опасность.