Стивен Сейлор - Загадка Катилины

Стивен Сейлор

ЗАГАДКА КАТИЛИНЫ

А поодаль виден был Тартар,

    Дата глубокий провал

и жестокие кары злодеев:

    Здесь, Катилина, и ты,

прикованный к шаткому камню,

    В лица фурий глядишь,

неотступным терзаемый страхом.

Что сталось с каждым гражданином,

     Случилось с ним,

С тех пор как злобный Катилина

     Покинул Рим?

Сначала был он невиновен,

     А после обвинен,

Но заговор раскрыт, и больше

     Не властен он.

Одни советуют — к оружью

     И взять его.

Но лучше — на него грехи возложим

     И пустим вон.

Что есть истина?

Часть первая

NEMO

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Согласно утверждению Катона… — произнес я и остановился, напряженно вглядываясь в текст свитка.

Яркий свет из окна освещал пергамент, и полустертые буквы плясали у меня перед глазами. Теперь, в сорок семь лет, зрение иногда подводит меня. Я, конечно, могу сосчитать листья на оливковом дереве, растущем в пятидесяти шагах от меня, но с трудом отличаю О от U, а порой даже I от L.

— Согласно утверждению Катона, — снова начал я и вытянул руку, безмолвно читая написанное. — Да это же просто смешно! Катон говорит, что именно сейчас, в июньские календы, сбор сена должен подходить к концу, а мы даже и не начинали!

— Могу ли я кое-что сказать, хозяин? — заговорил стоящий возле моего локтя Арат, предварительно кашлянув. Раб, не достигший еще пятидесятилетнего возраста, давно исполнял обязанности управляющего и надсмотрщика за остальными рабами.

— Да?

— Хозяин, травы еще не отцвели. В этих краях случается, что они созревают довольно поздно. И в прошлом году то же самое было: сено начали заготавливать только в конце июня…

— Видел я, что стало с этим сеном! Целые кипы сгнившей травы в сарае — едва до весны дотянули.

— Но ведь так получилось из-за того, что зимой сильный ветер повредил крышу сарая, а потом пошли дожди, и сено испортилось. И поздний сбор здесь вовсе ни при чем. — Арат опустил глаза и сжал губы. Его терпение, очевидно, подходило к концу, но услужливость не давала проявить характер.

— Но ведь Катон совершенно ясно утверждает: «Собирайте сено в надлежащее время и следите за тем, чтобы не пропустить начало сбора». Пусть Марк Порций Катон и умер сто лет тому назад, но ведь природа за это время не изменилась. — Я взглянул на Арата, который все еще сжимал губы. — И вот еще что… — Я пробежал глазами по списку, ища то место, которое привлекло мое внимание прошлым вечером. — Ах, вот: «Нут, или бараний горох, как его еще именуют, вреден для скота, и его следует отделять от полезных трав». Но вчера я видел, как один из рабов вынес из кухни опаленные семена нута и смешал их с кормом для быков.

Арат на мгновение возвел глаза к небу. Или мне показалось?

— Стебли нута действительно вредны для скота, господин, но не семена. Они вредны и для людей, насколько я полагаю, — добавил он сухо.

— Хорошо, тогда все понятно.

Я закрыл глаза и помассировал пальцами переносицу.

— Ты сказал, что травы еще не отцвели, может, нам и в самом деле стоит подождать со сбором сена. А как обстоят дела на виноградниках? Листья уже появились?

— Да, господин. Мы уже начинаем подвязывать лозы к подпоркам и подрезать их — все, как и говорит ваш Катон. А поскольку он еще говорит, что такую работу следует поручать самым опытным и искусным рабам, то я пойду наблюдать за этим занятием.

Я кивком отпустил его.

Комната неожиданно показалась мне душной и жаркой, хотя полдень еще не наступил. Виски мои бешено пульсировали, и я решил, что это из-за жары, хотя, скорее всего, это было следствие столь усердного чтения текста и спора с Аратом. Я вышел в небольшой садик, где было прохладнее. Из дома донесся неожиданный крик — завизжала Диана, а затем послышался громкий голос Метона: «Не трогал я ее!», сопровождаемый упреками Вифании. Вздохнув, я продолжил путь, прошел через ворота и свернул на тропинку, ведущую мимо загонов для коз, где два раба занимались починкой сломанной ограды. Они едва взглянули на меня.

Дальше мой путь лежал мимо виноградника, где Арат уже наблюдал за тем, как подвязывают молодые виноградные лозы. В оливковом саду я передохнул в тени. Над моей головой прожужжала пчела, скрывшись между стволами деревьев. Я последовал за ней и вышел к холму, где уже начинался девственный лес. Возле его каменистого гребня я заметил несколько старых пней — видимо, когда-то здесь предпринимали попытку вырубить лес и расчистить землю, но после отказались от этой затеи. Хорошо, подумал я, что дикий лес не тронули, хотя Катон бы посоветовал очистить такое место для домашних растений; Катон всегда предпочитал возвышенности и недолюбливал низменности, где собирается туман, портя урожай.

Я сел на пень и перевел дыхание в тени огромного сучковатого дуба.

Над головой снова послышалось жужжание пчелы — видимо, ее привлекал запах миндального масла, которым Вифания смазала мои наполовину седые волосы прошлым вечером. Живя в провинции, не было необходимости стричься так часто, как в городе, поэтому пряди волос у меня свисали над ушами и плечами; впервые за всю жизнь я отрастил бороду — она тоже оказалась наполовину седой, особенно на подбородке.

Да и Вифания тоже седеет и подкрашивает волосы хной, отчего они приобретают какой-то совершенно красный цвет, похожий на кровоподтек. Но ее волосы до сих пор густые и пышные. Теперь она все чаще ухаживает за ними, а я свои совсем запустил. Утром она собирает их в кольца и закрепляет булавками, укладывая в прическу, как у римской матроны — хотя ее все равно выдает египетский акцент.

От этой мысли я улыбнулся, обнаружив, что моя голова перестала болеть. Я смотрел на простирающуюся передо мной долину и вдыхал ароматы лета: запах диких животных, травы, шелестящей под легким ветерком, земли, дремлющей под жарким солнцем. Передо мной словно бы развернули план поместья: вот красная черепичная крыша главного дома, скрывающая под собой спальни, кухню, библиотеку и столовую; более высокая крыша указывала на то место, где располагалась купальня; сразу же за воротами — главный двор с прудиком и цветами; вон там — задний двор, где делают вино и где виднеются котлы и чаны; третий двор вымощен кирпичом и выходит на солнечную сторону; к библиотеке примыкал сад, откуда я и пришел сюда. По бокам располагались сараи, загоны для скота, навес для оливкового пресса. На окружающих землях раскинулись хлебные поля, виноградники, оливковые сады. Левой границей поместья служила река с поросшими кустами берегами, правой — дорога из Рима — широкая, мощеная Кассианова дорога; а прямо передо мной, за обработанными полями, можно было разглядеть невысокую каменную стену, соединяющую реку и дорогу. Река слева, дорога справа, стена спереди, а сзади границей служил холм с каменным гребнем, где я и сидел. Идиллическое место, достойное поэмы. Даже суровый Катон, пожалуй, похвалил бы его. Мечта любого римлянина — богатого или бедного — получить себе поместье в провинции, скрыться от тревог и волнений сумасшедшего города. Неожиданно для меня самого все это оказалось моим. Разве я не счастлив?

— Ты похож на чужака, Гордиан.

Я резко обернулся.

— Клавдия! Ты напугала меня.

— Лучше быть испуганным, чем озабоченным и несчастным.

— Почему ты думаешь, что я озабочен и несчастлив?

Соседка подперла бока руками и посмотрела на меня изучающе.

— Ноги врозь, — заметила она, — Локти на коленях, руки обхватывают подбородок, голова наклонена в сторону, сутулые плечи. Будь ты на тридцать лет моложе, я бы сказала, что ты безнадежно влюбился. А так ты просто не похож на местного жителя. Давай я присяду на соседнем пеньке и покажу, как надлежит по-настоящему любоваться таким зрелищем.

Пень оказался ниже, чем ожидала Клавдия. Плюхнувшись на него своим грузным телом, она добродушно рассмеялась, вытянула ноги, шлепнула руками по коленям и прямо-таки засияла. Более довольной она выглядеть не могла, даже если бы сидела на той стороне холма и рассматривала свое собственное поместье. Клавдия приходилась двоюродной сестрой моему старому другу и покровителю Луцию Клавдию, от которого я и унаследовал свое поместье. Она так походила на него, что казалась его родной сестрой, или даже просто женским воплощением Луция: с первого взгляда я почувствовал к ней расположение, когда она пришла к нам и представилась. Как и у Луция, у нее были толстые руки, пухлые щеки и вздутый нос. У нее, конечно, было больше волос на голове, чем у ее брата, который перед смертью совсем облысел, но они были такого же желто-рыжего с проседью цвета и такими же жидкими; макушку украшал пучок, а лицо обрамляли небрежно свисавшие неровные пряди. Но, в отличие от Луция, она не любила украшения, и лишь одна золотая цепочка красовалась на ее шее. Женскую столу она считала неудобной для деревенской жизни и предпочитала носить длинную шерстяную тунику, так что издали, принимая во внимание ее телосложение, ее можно было принять за мужчину, даже за раба, но, по иронии судьбы, в ней текла чистейшая кровь патрициев. Ее имение располагалось по другую сторону холма; Клавдия владела им одна, без помощи отца, брата или мужа. Она, как и Луций, не обзавелась семьей, а жила независимо, как ей самой нравилось. Такое положение считалось бы героическим подвигом даже для городской матроны; в сельской же местности это было более чем удивительно и свидетельствовало о силе характера и о решительности, о которых никак нельзя было догадаться по ее внешности.