С. Пэррис - Ересь

— Кажется, несчастный пытался в этом месте перелезть через стену, — сказал я, обращаясь отчасти к ректору, отчасти к самому себе. — Вот почему пес изглодал ему ноги. Но эта стена вдвое выше человеческого роста; отчего же он полез через стену, а не выскочил на улицу в калитку? Разве что пес преградил ему дорогу? Но тогда это означает, что пес зашел в сад после него, и тоже снаружи. Каким же образом калитка после этого оказалась запертой?

Я покосился на ректора, но тот стоял неподвижно. Я сбегал ко второй калитке — та тоже была заперта на замок. Так каким же все-таки образом пес проник в сад? И почему в саду в это же время оказался Роджер Мерсер?

Я вернулся к распростертым на земле телам.

— Возможно, — заговорил я, сам еще не вполне веря своим словам, но с каждым мгновением все отчетливее сознавая, что это единственное объяснение, — возможно, кто-то намеренно запустил собаку в сад.

Ректор вытаращил на меня глаза:

— Зачем? Шутки ради?

— Хорошенькие шутки! Спустить с цепи оголодавшего волкодава — это убийство!

Опустившись на колени возле растерзанного тела Роджера, я пошарил в его карманах.

— Доктор Бруно! — завопил ректор. — Что вы делаете? Несчастный еще не остыл!

Несмотря на ранний час, Роджер Мерсер был полностью одет, и в одном из карманов его штанов я нашел то, что искал.

— Вот, — произнес я, выставляя напоказ два железных ключа на общем кольце. Один ключ был заметно крупнее другого. — Какой из этих ключей подходит к калитке?

Ректор взял из моих рук кольцо и внимательно рассмотрел ключи.

— Вот, большой ключ отпирает все три калитки.

— Значит, либо он сам вошел в сад и запер за собой калитку, либо кто-то запер калитку за ним, когда Роджер вошел в сад, — принялся рассуждать я. — Но так или иначе, он оказался тут в ловушке, один на один с озверевшим псом.

— Но мы так и не разобрались с тем, откуда в саду взялась собака, — нахмурился ректор.

— Однако совершенно очевидно, что через стену она перескочить не могла, как не могла открыть калитку, а потом запереть ее за собой, — ответил я, глядя ректору прямо в глаза и ожидая, какой эффект возымеют мои слова.

Ректор ухватил меня за руку, лицо его исказилось.

— Бруно, что вы такое говорите? Вы утверждаете, что кто-то намеренно впустил собаку в сад и отрезал Мерсеру пути к отступлению?

— Не вижу другого объяснения, — признал я, поглядывая на жуткие клыки, между которых длинными нитями свисала слюна. Стрела, метко пущенная Норрисом, так и торчала из горла собаки. — Выходит, кому-то было известно, что Роджер придет сюда рано утром. Но сам Роджер ничего не опасался, иначе хотя бы прихватил с собой какое-нибудь оружие для самозащиты.

Мне припомнились вчерашние слова Роджера: мол, мы все жили бы по-другому, если бы чувствовали приближение смерти. Я принял эти слова за общее место, но что, если таким образом Роджер пытался дать понять, что опасается за свою жизнь? Или это лишь роковое совпадение, ведь он собирался присутствовать на диспуте, собирался еще раз побеседовать со мной?

Внезапно, хотя я почти не знал этого человека, я почувствовал острую жалость к нему: он был со мной приветлив и, как мне показалось, искренен. А я слышал его предсмертный крик и не успел прийти на помощь. Подумать только, он мог бы остаться в живых, будь я попроворнее, или если бы у кого-нибудь нашелся ключ, или если бы Норрис раньше прибежал со своим луком. Миг промедления — и участь человека решена, подумал я, и меня тоже затрясло.

— Имел ли он привычку прогуливаться в саду по утрам? — спросил я. — Кто-то мог рассчитывать застать его здесь?

— Члены колледжа любят приходить в рощу, читать в тишине и покое, — ответил ректор. — Но, разумеется, не в такое время, ведь еще темно. Студенты обычно поднимаются в половине шестого, чтобы к шести явиться в часовню — присутствие на утренней службе вменяется всем в обязанность. Но до половины шестого едва ли кто-то выходит из своих комнат, даже слуги еще не встают. Признаться, сам я никогда не прогуливался в саду до рассвета и не могу судить, есть ли подобная привычка у кого-либо из моих коллег.

Я вновь наклонился над телом Роджера, пошарил в карманах разорванной и пропитанной кровью одежды: вдруг найдется что-нибудь, что объяснит прогулку в столь неурочный час. Мне припомнилась его шутка насчет любовных встреч в саду. Неужели и он поджидал кого-то, кто не пришел? Или пришел, но привел с собой смерть? Книг у Роджера при себе не оказалось, но под камзолом я что-то нащупал. Потайной карман, сообразил я и, сунув пальцы внутрь, извлек большой кожаный кошель, до отказа набитый монетами.

— Вряд ли он пришел сюда погулять и поразмыслить перед рассветом, — сказал я, предъявляя ректору содержимое кошелька. В английских деньгах я не очень разбирался, видел только, что их там изрядное количество. Но у ректора от этого зрелища глаза полезли на лоб.

— Господи, да тут по меньшей мере десять фунтов! — вскричал он. — Зачем ему понадобилась такая сумма? Возможно, он должен был встретиться с кем-то, чтобы уплатить долг, а его кредитор, зная, что он будет ждать в саду, спустил на него пса? Может быть, отомстил за просрочку?

Я покачал головой:

— Будь так, разве нашли бы мы при нем кошелек? Если б с Роджером расправились за неуплату, первым делом отобрали бы у него деньги.

— Но кто мог так жестоко поступить? — в усталом отчаянии простонал ректор.

— Не знаю. Однако бешеный или бродячий пес не может случайно попасть в огороженный со всех сторон сад. — Я отряхнулся, только сейчас заметив на своей одежде пятна чужой крови. — Полагаю, ректор, после этого ужасного происшествия нам следует отложить намеченный на сегодня диспут?

Лицо ректора снова исказилось; что за человек, что ни скажи, все его пугает.

— Нет! — яростно крикнул он, схватив меня за плечо. — Диспут состоится! Мы не допустим, чтобы этот… этот инцидент испортил высочайший визит в колледж. Вы осознаете последствия, доктор Бруно? В особенности если распространятся слухи, что это… — Он огляделся по сторонам и шепотом закончил свою мысль: — Что это не трагическая случайность. Колледж будет замаран, моя репутация окончательно погибнет. Ведь у нас в последнее время и так уже хватало неприятностей. Передать вам не могу, как я боюсь навлечь неудовольствие Лестера.

— Но человек погиб страшной смертью, и это, вполне вероятно, убийство, — запротестовал я. — Не можем же мы сделать вид, как будто ничего и не произошло.

— Тише, тише. Ради Христа, Бруно, не произносите это ужасное слово «убийство»! — Ректор в очередной раз безумным взором обвел сад и еще более понизил голос, хотя мы оставались наедине. — Мы объявим, что произошло несчастье, трагедия… Мы скажем… — Он замолчал, сочиняя подходящую версию. — Да! Мы скажем, что садовую калитку забыли запереть, что в сад забрел бродячий пес и напал на Роджера, когда тот вышел утром помолиться и поразмыслить.

— В это кто-нибудь поверит?

— Поверят, если я это скажу. Я же ректор колледжа, меня сам граф Лестер назначил. — Былое самодовольство отчасти вернулось к доктору Андерхиллу.

Было еще темно, висел туман, никто из студентов ничего толком не успел разглядеть.

Лицо ректора как-то отяжелело, сделалось даже грозным. Я понял, что его решимость любой ценой сохранить доброе имя колледжа не поколеблет ничто. С такой же беспощадностью, подумал я, он свидетельствовал на процессе против несчастного Эдмунда Аллена.

— Но все калитки заперты, — возразил я.

— О запертых калитках известно только вам да мне, Бруно. И, с вашего позволения, о них мы упоминать не станем.

— А привратник? Он же проверял замки перед сном.

Ректор сухо рассмеялся.

— Вы еще не имели удовольствия познакомиться с нашим привратником. Он не отличается ни ясностью мысли, ни крепкой памятью. Да и вообще, если я скажу, что калитку забыли запереть, он не осмелится возражать. Вот так мы и скажем, это надежнее всего.

Он видел, что меня обуревают сомнения, и, сжав пальцами мое плечо, добавил уже более веселым голосом:

— Если мы не допустим распространения слухов, будет проще расследовать это происшествие. В противном случае начнется паника, по Оксфорду поползут слухи, что у нас совершено такое жестокое, изощренное преступление, злоумышленник — если тут имеется злоумышленник — воспользуется суетой и успеет скрыться. Коль скоро вы действительно желаете, чтобы правосудие восторжествовало, не стоит кричать об этой трагедии. И большое вам спасибо за помощь, доктор Бруно.

Не знаю, за что уж там он меня благодарил, — за то, что я пытался выяснить истину, или за то, что согласился ее скрыть? Меня преследовала мысль, что я, вполне вероятно, был последним, с кем беседовал несчастный Роджер Мерсер, и что злодей, который обрек его на смерть, вполне вероятно, притаился где-то рядом в Оксфорде и довольно потирает руки. И обман, на котором с тупым упрямством настаивал ректор, тоже смущал меня: слишком быстро жалость — естественная человеческая реакция на страшную гибель коллеги — уступила место шкурному страху за свою должность.