С. Пэррис - Ересь
На том я откланялся и двинулся к своему подъезду. Не терпелось приняться за работу, пока еще ночь не настала. Мерсер шагнул вперед и ухватил меня за руку.
— Надеюсь, Бруно, нам еще выпадет случай поговорить, — сказал он. — Искренне рад знакомству и надеюсь, что этим вечером мой отзыв об Агриппе и герметических трактатах не показался вам чересчур ханжеским.
— О, я привык к подобным отзывам, — с улыбкой отмахнулся я.
— Вы не поняли моих намерений. Ректор — человек набожный, и, как я уже говорил, подчас он проявляет суровость. Для тех, чье положение зависит от благосклонности начальства, лучше не спорить с ректором, тем более за его собственным столом. Но я издавна интересуюсь этими сочинениями — интересуюсь, разумеется, как ученый, ибо надеюсь, что возможно изучать оккультную философию, сохраняя при этом объективность и оставаясь добрым христианином. Вы согласны со мной, Бруно?
— Этого мнения придерживался Фичино, — подтвердил я. — И хотелось бы верить, что он был прав, иначе я буду проклят. Но мы еще поговорим подробнее, доктор Мерсер.
— Зовите меня Роджер, — дружески попросил он. — Что ж, буду с нетерпением ждать следующей беседы.
Мы наконец распрощались. Он пошел прочь через двор, а я как раз успел скрыться в своих комнатах, прежде чем с нахмурившегося неба вновь закапали крупные капли дождя.
Глава 4
Я просматривал и правил выписки для диспута, пока не выгорело масло в лампе. После этого я уснул, но спал беспокойно: в комнате было холодно, дождь колотил в окна, рамы скрипели. Поэтому, когда громкий шум пробудил меня от неглубокой дремоты, я не сразу понял: то ли утро наступило, то ли мне что-то снится.
Но постепенно шум становился громче, настойчивее. Я наконец окончательно пришел в себя и сообразил: до рассвета еще далеко, а дьявольское рычание и вой, которые раздаются под моим окном, издает какой-то обезумевший от злобы пес.
Поплотнее завернувшись в одеяло, я мысленно обругал ректора или того университетского служителя, который додумался держать в колледже такое свирепое существо, и свернулся клубком, в надежде снова заснуть. Но тут поверх звериного рыка взмыл вопль, который я до сих пор слышу иной раз во сне: это был леденящий кровь вопль человека, терзаемого невыносимой болью и ужасом. Человек вопил все громче, все отчаяннее, а рычание пса становилось все более свирепым и жутким.
Последние остатки сна рассеялись, и наконец я осмыслил: прямо под моими окнами кто-то погибает. Какой-то человек, зашедший без спроса во внутренний двор и застигнутый сторожевым псом. Даже если это посторонний, нарушитель, предоставить его столь страшной участи я не мог, а потому поспешно натянул рубашку и штаны и побежал вниз.
Лестница привела меня во внутренний двор. Начинало светать, дождь ненадолго стих, и в утреннем воздухе висела густая серебряная пыль. Я с трудом различил циферблат часов: было около пяти. Жуткий рык сторожевого пса не прекращался, и изо всех дверей внутреннего двора начали выглядывать люди: юноши, кое-как натянувшие штаны, с растрепанными волосами, собирались группами, робко жались друг к другу и перешептывались, не решаясь идти дальше. Вопли и лай доносились из-под арки в восточном крыле, где была дверь в жилище ректора и металлическая решетка, ограждавшая тот предназначенный исключительно для членов колледжа сад, куда меня пустили накануне вечером.
Сообразив, что происходит, я ринулся в арку, к той железной калитке, и возле нее застал двух юношей, которые тщетно дергали за кольцо, всматриваясь в скрытую туманом глубину сада. Заслышав мои шаги, они обернулись; у обоих лица были серые, точно пеплом присыпаны.
— Кто-то вошел в сад, сэр, и на него напал хищный зверь! — крикнул мне парень ростом повыше. — Я только встал и начал умываться, когда заслышал крики, но отсюда ничего не видно.
— Ключа нет, — охнул второй. — Ключ хранится у старших, а калитка заперта.
— Так будите старших! — потребовал я, недоумевая: неужели ректор, чьи окна выходят в сад, не пробудился от такого шума. — Вы же знаете, у кого находится ключ? Так скорее бегите и позовите его, чтобы он отпер калитку. Другого входа нет?
— Есть, сэр, — с трясущимися губами выговорил тот, который был повыше ростом; другой уже бежал обратно во двор колледжа за помощью. — Есть еще два, но они запираются на ночь.
— Но ведь тот несчастный как-то попал в сад, — возразил я и смолк, услышав полузадушенный, но до ужаса отчетливый крик: «Господи Иисусе, спаси! Пресвятая Богородица, помоги!» Раздался еще один вопль, после чего уже совершенно неразборчивые крики, хриплое рычание и какое-то жуткое бульканье. Казалось, всему этому не будет конца. Возле нас собралась уже толпа возбужденных, любопытствующих студентов, и через некоторое время послышался строгий голос ректора:
— Пропустите! Пропустите, я вам говорю!
Лицо его опухло со сна, ночную рубашку кое-как прикрывал плащ, а в руке ректор нес заветную связку ключей. При виде меня он вздрогнул и отступил на шаг.
— Доктор Бруно, это вы? Что за безбожный шум среди ночи? Кто там в саду? Вы что-нибудь видите? Я пытался разглядеть из окна, но все скрыто за деревьями и туманом.
— И я ничего не вижу, но, судя по всему, там какой-то зверь грызет человека. Несчастного нужно спасать как можно скорее.
Злобный лай и рычание все еще продолжались в саду, но голос жертвы умолк; я опасался худшего. Ректор вытаращился на меня так, как будто я невзначай обмолвился, что над колледжем пролетела стая коров. Опомнившись, он снова двинулся к калитке, начальственно потрясая ключами, но вдруг замер и опять посмотрел на меня — теперь его лицо было искажено страхом.
— Но… Не можем же мы войти туда безоружные, если там бешеный пес, — заикаясь, выговорил ректор. — Нужно убить эту тварь. Кто-нибудь, пошлите за констеблем, за королевским сержантом, пусть принесут арбалет! Кто-нибудь! Скорее! — крикнул он в толпу полуодетых студентов, которые так и стояли у входа в арку, разинув рты. — Бегите за констеблем сию же минуту!
Студенты переглянулись, двое или трое побежали выполнять приказ.
— Но ведь можно же взять дубинку, кочергу? Ректор, мы должны как можно скорее войти в сад. Боюсь, мы и так опоздали, и нам уже не спасти этого человека! — И я протянул руку к связке ключей.
Ректор панически оглядывался по сторонам.
— Но как могла собака попасть в сад? — спросил он, обращаясь словно к самому себе и в недоумении морща лоб.
— Разве вы там не держите собаку, чтобы сторожить сад от воров? — удивился я. — Наверное, вор перебрался через стену и…
— Нет у нас никакой сторожевой собаки! — Паника в голосе ректора нарастала. — У привратника есть собака, но она старая, слепая, без лапы и спит беспробудно в его комнатке у главного входа. Больше никому в колледже не разрешается держать животных.
— Расступитесь, — раздался чей-то спокойный голос, и стайка юнцов, сбившихся у входа в арку, поспешно раздвинулась, освобождая проход высокому молодому человеку.
Светлые волосы падали ему на плечи. Одеяние его не слишком подходило для такого времени суток: нарядные штаны и камзол в тон, черный шелк искусно прорезан и открывает роскошную алую подкладку, у ворота пенятся кружева — будто с танцев явился или из лондонского игорного дома, а не вскочил с постели, разбуженный, как все мы. В одной руке юноша держал длинный английский лук, такой, с какими обычно охотятся на крупного зверя. Лук был затейливо украшен позолоченными накладками, а также зеленым и алым орнаментом. В другой руке молодой человек держал кожаный колчан с таким же узором: виноградные гроздья и позолоченные листья.
— Габриель Норрис! — возмущенно вскричал ректор, указывая рукой на его оружие. — Что это такое?
— Отпирайте поскорей калитку, доктор Андерхилл, — скомандовал юноша. — Нельзя терять время, в опасности человеческая жизнь.
Несмотря на царившее вокруг смятение, молодой человек говорил спокойно и уверенно, так, словно он, а не ректор был тут главным. Андерхилл в полной растерянности повиновался и отпер калитку. Габриель вошел, на ходу прилаживая стрелу к тетиве. Я следовал за ним; ректор шел последним и трусливо жался к стене.
Туман клочьями висел между ветвей искривленных яблонь. Осторожно пробираясь сквозь сизую дымку, я вдруг заметил в северо-восточной стороне сада огромного длинноногого пса, судя по всему волкодава, хотя хорошенько разглядеть его было невозможно. Я прижался к стене, Габриель, издали очень приметный в своем наряде, продолжал ровным шагом приближаться к животному, все еще рычавшему и жадно глодавшему какой-то темный комок. Когда я подошел поближе, туман рассеялся, и я смог отчетливее рассмотреть эту зверюгу: из окровавленной пасти между огромных клыков клочьями свисали куски разодранной плоти. Сердце у меня прыгнуло куда-то в желудок, желудок же устремился вверх, к горлу: стало ясно, что мы безнадежно опоздали.
