С. Пэррис - Ересь

— Тридцать сребреников? — заинтересовался я.

— Его показания более других способствовали осуждению Аллена, и в награду он унаследовал должность своего друга, когда того отправили в изгнание, — с горечью пояснил Ковердейл.

— Вероятно, доктору Бруно следует знать, что по обычаю на должность заместителя переходит проктор, подобно тому как заместитель ректора становится ректором, — прокомментировал Годвин. — Так было всегда. Разумеется, решение принимает совет колледжа, однако в данном случае голосование — лишь формальность, закрепляющая старую традицию.

— Но поскольку нынешний ректор назначен лично графом Лестером, дабы исполнять его волю, — прошипел Ковердейл, подавшись вперед, чтобы никто, кроме нас, его не услышал, — он позволяет себе пренебрегать традицией и назначает тех, кто наиболее послушен ему. А уж зачем Лестер навязал нам Андерхилла, это всем хорошо известно, — многозначительно добавил он.

— Джеймс! — одернул его Слайхерст.

— Как я понял, его назначили, чтобы укрепить новую веру, — сказал я. — Истребить заразу папизма.

— Ну да, таково официальное объяснение, — скривился Ковердейл. — Однако дело в том, что наш колледж обладает множеством прекрасных зданий и участками плодородной земли в графстве Оксфорд, и теперь вся эта недвижимость передана в аренду приспешникам Лестера на самых выгодных условиях, не так ли, мастер казначей?

— Джеймс, опомнись! — почти вскрикнул Слайхерст. — Доктор Бруно — тоже из числа друзей графа Лестера.

— Я даже не знаком с ним, — поспешно отрекся я. — Я лишь путешествую вместе с его племянником.

— Так или иначе, — неудержимо несся вперед Ковердейл, — колледж понес существенные финансовые потери, и теперь, чтобы свести концы с концами, нам приходится принимать легионы так называемых коммонеров — платных студентов, не имеющих ни таланта, ни даже склонности к науке. Они носятся по городу, играют в карты, соблазняют женщин и только подрывают репутацию университета.

— Вряд ли стоит беседовать на такие темы за ужином. — В голосе Слайхерста слышался с трудом сдерживаемый гнев; он даже рукой по столу хлопнул — негромко, но вполне выразительно. — Аренда особняков и земли была оформлена по всем правилам, что же касается университетской казны, это уж никак не может интересовать нашего гостя. Вынужден просить вас, джентльмены, проявить деликатность.

Соседи Слайхерста, пристыженные, уставились глазами в стол, и повисло неловкое молчание.

— Доктор Ковердейл, — обернулся я к проктору, изобразив на лице дипломатическую улыбку. — Вы начали рассказ о суде над Эдмундом Алленом. Прошу вас, завершите его.

Ковердейл обменялся взглядом со Слайхерстом — смысла этого немого разговора я понять не мог.

— Я всего лишь сказал, что свидетельство Мерсера против Аллена тем убедительнее подействовало на судей, что Мерсер пользовался доверием Аллена. Ректору понадобилась помощь Мерсера на суде, а в благодарность он отдал ему должность Аллена.

— Должность, которую следовало передать вам, — подыграл я.

Приложив пухлую ладонь к груди, Ковердейл довольно неубедительно изобразил воплощенную невинность и скромность.

— Не о себе я пекусь, когда вопию о несправедливости, доктор Бруно, — напыщенно заговорил он. — Традиция нарушена, вот что больно. Университет наш крепок традицией, а если некоторые люди возомнят, будто не обязаны считаться с ней, ибо высокие покровители и личные связи становятся теперь более весомыми, рухнут скрепы нашей общины.

— Многие из нас любили Эдмунда. — Годвин, сокрушаясь о друге, был искренен.

Разговор наш прервался, и мы погрузились в печальное молчание. И тем громче прозвучал взрыв смеха с другого конца стола, где болтали София, Роджер и Флорио.

— Изгнание кажется мне слишком жестокой карой за владение двумя-тремя запрещенными книгами, — вздохнул я, накладывая себе говядины с луком.

— Ему еще повезло: кишки остались целы. Подумаешь, изгнание, — бесстрастно возразил мне Слайхерст. — Другие и за меньшие проступки платили куда более высокую цену. Уж вам-то, доктор Бруно, должно быть известно, что ересь — самый тяжкий грех и против Бога, и против закона. — Слайхерст внимательно и недобро уставился на меня.

— И не только за книги он пострадал, — конфиденциально добавил Годвин. — Подозревали, что Эдмунд получал и передавал послания от своего кузена Уильяма Аллена из английской семинарии в Реймс. Его отвезли в Лондон и допросили под пыткой, но он ни в чем не признался, и дело закончилось изгнанием. Спасибо хоть не казнью. Бедный Эдмунд. — Он печально покачал головой и осушил свой бокал.

— Сегодня я видел его сына, — вставил я.

Ковердейл в очередной раз закатил глаза.

— Могу только посочувствовать, — проворчал он. — Небось просил вас представить ко двору прошение о помиловании отца? — Не дожидаясь моего ответа, Ковердейл сердито прищелкнул языком и продолжал: — Не следовало оставлять мальчишку в колледже, раз уж его отец был уличен. Томас Аллен опасен, он придерживается ложных убеждений. Попомните мое слово! Не удалось мне убедить ректора, слишком он был снисходителен к этому юнцу.

Лихо же пришлось бедному юноше, подумал я, если обращение с ним ректора считают образцом мягкосердечия.

— И вновь вынужден напомнить вам, что наш уважаемый гость не затем проделал столь долгий путь, чтобы слушать наши споры по делам, касающимся исключительно колледжа. — Голос Слайхерста был гладок и холоден как лед. Заправив за ухо прядь волос, он обернулся ко мне, вместо улыбки выставив напоказ зубы: — Поведайте нам о своих странствиях по Европе, доктор Бруно. Вы ведь читали лекции в знаменитейших академиях на континенте. Можно сравнить с ними Оксфорд?

Я ответил на его оскал столь же неискренней улыбкой и, пока мы доедали второе блюдо, а затем миндальный крем и фруктовое желе, повествовал о своих странствиях, тщательно избегая «политических» вопросов и тонко льстя моим новым знакомцам. Я говорил именно то, чего от меня ожидали: мол, ни один европейский университет не сравнится с профессурой Оксфорда в учености и мудрости.

— Долго ли предполагаете пробыть у нас, доктор Бруно? — благосклонно осведомился Ковердейл, откидываясь на спинку стула и вытирая губы.

Слуги тем временем убирали посуду.

— Насколько мне известно, пфальцграф, в свите которого я состою, намеревается остановиться здесь на неделю, — ответил я.

— В таком случае надеюсь на ваше присутствие в церкви колледжа. Ректор читает весьма ученые проповеди по «Событиям и памятникам» Джона Фокса. Вам знаком этот труд?

— «Книга мучеников»?[9] Разумеется, — ответил я; мне показалось, меня прощупывают. — Многие высоко ценят этот вдохновенный труд.

— Вряд ли мы можем принять это как искреннюю дань восхищения. — Слайхерст насмешливо переводил взгляд с меня на своих коллег. — Не доводилось мне встречать католика, который бы искренне восхищался жуткой повестью Фокса о том, что творили с протестантами.

— Но ведь там приводится множество примеров из первых веков от Рождества Христова, когда христиане принимали мученическую смерть от рук язычников? То было прежде, чем мы начали преследовать друг друга, — возразил я. — И уж тех-то мучеников чтят все христиане, независимо от нынешних разногласий. Их страдания напоминают нам о временах христианского единства.

— Фокс вовсе не ставил перед собой такую задачу, — завел было Слайхерст, но тут решительно вмешался Ковердейл:

— Хорошо сказано, Бруно! Верующие всегда претерпевали ради Христа, но лишь Он один знает, кто воссядет рядом с Ним в день Страшного Суда.

— Впервые слышу, чтобы ты призывал к терпимости, Джеймс. — Глазки Слайхерста сузились пуще прежнего, но Ковердейл даже не ответил на этот вызов.

— Вина, еще вина, эй! — завопил он и захлопал в ладоши, призывая мальчика-слугу. Я отказался от очередного бокала, поскольку собирался перед сном еще заняться подготовкой к завтрашнему диспуту, а это лучше делать на трезвую голову.

К тому времени, как ужин закончился, за окном уже совсем стемнело. Гости поднимались, пожимали ректору руку и благодарили за угощение; насколько я понял, в столовой колледжа подобных пиров не задавали.

Профессора жали руку и мне, вновь выражали удовольствие видеть меня в Оксфорде, желали хорошенько выспаться перед завтрашним диспутом. Все они, по их словам, с нетерпением ожидали этого поединка мудрецов. Ричард Ковердейл предложил мне также свободно пользоваться библиотекой, и я выразил ему искреннюю благодарность за это. Джон Флорио на чистейшем итальянском выразил надежду, что мы сможем пообщаться с глазу на глаз до моего отъезда; даже доктор Бернард с трудом приподнялся на своих слабых ногах и обеими костлявыми руками сжал мои пальцы.