Борис Акунин - Пелагия и красный петух
Выскользнув в темные сени, монахиня повертела головой и заметила в углу, за сундуком, некую тень.
Подошла, присела на корточки.
— Не бойся, вылезай.
Из-за сундука высунулась растрепанная голова. В темноте светились два широко раскрытых глаза.
— Ну, что спряталась? — ласково сказала Пелагия дурочке. — Ты зачем подслушивала?
Девчонка выпрямилась во весь свой невеликий рост, посмотрела на сидящую монахиню сверху вниз.
Да полно, дурочка ли она? — усомнилась Пелагия, глядя маленькой дикарке в глаза.
— Ты хочешь о чем-то спросить? Или попросить? Ты объясни — хоть знаками, хоть как. Я пойму. И никому не скажу.
Дурка ткнула пальцем сестре в грудь, где висел медный валаамский крестик.
— Хочешь, чтоб я побожилась? — догадалась Пелагия. — Христом-Богом тебе клянусь, что никому ничего не расскажу.
И приготовилась к нелегкому делу — расшифровывать мычание и жестикуляцию убогой.
Из горницы донесся звук шагов — кто-то направлялся к двери.
— К мельне приходи, — шепнула вдруг немая. И юркнула мышонком из сеней на крыльцо.
В ту же самую секунду — ну может, в следующую — дверь распахнулась, и показался Сергей Сергеевич.
Пелагия не успела стереть с лица ошеломление, но следователь истолковал ее вскинутые кверху брови по-своему.
— Каков мерзавец, а? — зло сказал он. — Вот вам весь секрет его бессмертия. Бережется, добрый пастырь, других вместо себя подставляет. Понятно, почему пароходные «найденыши» не поехали тело пророка сопровождать? Знали, мерзавцы, что никакой это не пророк, а подмена.
— И кричали-то они, когда убийство обнаружилось, все больше про казну, — припомнила Пелагия. — Надо было мне еще тогда внимание обратить.
— Подведем итоги? — предложил Долинин, когда они вышли на крыльцо. — Картина получается следующая. Мануйла доверил везти «казну» своему «меньшому брату» Петру Шелухину. Очевидно, предполагал, что за деньгами может быть охота. Не захотел своей драгоценной персоной рисковать.
— А я думаю, что охота была не за казной, а за самим Мануйлой.
— Основания? — быстро спросил следователь, сощурившись на Пелагию.
После штуки, которую выкинула Дурка, монахиня была в некоторой рассеянности и потому не вспомнила про данный зарок — пустилась в дедукцию.
— Вы ведь сами рассказывали, что на пророка уже было покушение. Разве в тот раз деньги похищали?
— Нет, не припомню такого.
— Вот видите. Дело в самом Мануйле. На пароходе действовал никакой не «разинец», и убийство совершилось отнюдь не случайно. Кому-то этот проходимец Мануйла очень крепко досадил.
— Кому?
Долинин хмурился все суровей, а Пелагии — что скрывать — его напряженное внимание было лестно.
— Есть всего несколько вариантов. Во-первых… — начала было она, но прикусила язык — вспомнила, наконец, про обещание. И переполошилась. — Нет-нет! Не буду про это. Даже не уговаривайте! Зареклась я. Вы умный, сами все сообразите.
Сергей Сергеевич усмехнулся:
— Работу рассудка запретить невозможно, тут зарекайся, не зарекайся. Особенно столь острого рассудка, как ваш… Ладно, если надумаете — изложите ваши «варианты» по дороге обратно. Больше нам тут делать нечего. Пророк живехонек, так что газетам придется давать опровержение. Какая реклама Мануйле! То его убили, то снова воскрес.
Он сплюнул с досады. То есть, не слюной, конечно, потому что интеллигентный человек, а символически — сказал «тьфу!».
— Нечего рассусоливать, нынче же и поедем.
— На ночь глядя? — встревожилась Пелагия, оглядывая освещенную луной Строгановку. В какой же стороне тут мельница?
— Ничего, не заблудимся. И так сколько времени зря потрачено. Думал, государственное дело, а вышел фук.
Кажется, вон она где спряталась, углядела монашка квадратное строение у речки и вроде бы даже услышала, как скрипит мельничное колесо.
— Мне так уехать невозможно, — сказала сестра. — Староста за священником в Старицу посылать не хочет. Говорит, лишних лошадей нет, да и платить придется. Так что ж теперь, человека, как собаку, зарывать? Отпеть я не отпою, не положено, но хоть молитву над могилой почитаю. Это мой долг. А вы не расстраивайтесь, сударь. Было бы куда хуже, если б вы сюда не приехали. Доложили бы начальству, что Мануйла убит, а потом обнаружилось бы, что ничего подобного. Попали бы в неловкое положение.
— Так-то оно так, а все же… — проворчал Сергей Сергеевич, кажется, не на шутку расстроенный неудачей экспедиции. Должно быть, хотелось-таки честолюбивому реформатору покрасоваться перед газетчиками. — Ладно. Схороните Шелухина завтра утром. Только, уж пожалуйста, пораньше. Черт, как времени жалко!
Первый раз про петуха
Пожелав следователю доброй ночи и сказав, что определится на ночлег сама, Пелагия поспешила к речке.
Прошла улицей, мимо плетней, из-за которых тихо рычали небрехливые строгановские собаки, больше похожие на волков. За околицей, на лугу, шум воды стал слышнее. Когда же до мельницы оставалось совсем близко, от крепкого бревенчатого строения навстречу монахине двинулась щуплая фигурка.
Девочка нетерпеливо подбежала к сестре, схватила ее за руку цепкой, шершавой лапкой и спросила:
— Он живой? Живой?
— Кто? — удивилась Пелагия.
— Амануил.
— Ты хочешь сказать, Мануйла?
— Амануил, — повторила Дурка. — Яво Амануилом звать.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Он вот этак тыкал [девочка ткнула себе пальцем в грудь] и толокал: «Амануил, Амануил». Он ишшо много чаво толокал, да я не проняла. Малая была и вовсе дурная.
Должно быть, «Мануил», сообразила Пелагия. А простонародное «Мануйла» возникло позднее, когда загадочный «татарин» пошел со своей проповедью по деревням.
— Живой твой Мануил, живой, — успокоила она Дурку. — Ничего с ним не случилось. Ты вот что, ты расскажи, где ты его нашла?
— Не я яво сыскала, Белянка.
И Дурка поведала Пелагии диковинную историю, выслушанную монахиней с чрезвычайным вниманием. Поражало еще и то, как складно, оказывается, умела говорить мнимая немая — много бойчей и красочней, чем деревенский староста.
А история была такая.
Началось с того, что из общинного птичника, за которым приглядывала маленькая Дурка, сбежала Белянка, курица-несушка крайне «сбрыкливого», то есть вздорного нрава. Птичник находился на противоположном берегу речки, так что искать беглянку следовало либо в кустарнике, либо дальше, возле «камней» (утесов).
Дурка обрыскала все кусты, но Белянку там не нашла. На беду наседка принадлежала старостину старшему сыну Доньке, мужику драчливому и бранчливому, которого Дурка «скаженно» боялась.
Делать нечего, пошла искать у «камней». И кричала, и по-куриному умоляла, и плакала, а все впустую.
Так добралась до Чертова Камня, куда по своей воле в жизнь бы не забрела, да еще одна.
— Почему? — спросила Пелагия. — Что за Чертов Камень такой?
— Сильно поганое место.
— Почему поганое?
— А из-за барина.
И Дурка рассказала, что давным-давно у Чертова Камня пропал заезжий барин. Про то ей говорила бабаня, когда той еще от «лежака» язык не отшибло. А бабане ее дед рассказывал.
Может, сто лет назад это было, а может, и еще давнее, но только приехал в Строгановку барин. Сокровища искал — золото, самоцветы. Лазил по горам, куда местные отродясь не заглядывали, потому что им незачем. Рыл землю, спускался в «черевы» (пещеры). В череву Чертова Камня тоже полез. Взял с собой петуха.
— Зачем? — не поняла монахиня.
— А коли в череве заплукаешь, надо кочета пустить, он завсялды (непременно) лаз наружу сыщет.
Но не помог барину петух. Пропали оба — и человек, и птица, назад из пещеры не вышли. Тогда деревенские, кто посмелее, полезли искать. И нашли: от барина суконный треух, от петуха хвостяное перо. Боле же ничего. Черт их унес, потому что известно — камень-то его.
Ужас до чего страшно было Дурке идти в такое место, но и без Белянки не вернешься.
Шла «пооболонь» (вокруг) проклятого утеса, «веньгала» (плакала), дрожала вся. Вдруг слышит — вроде петух кукарекает: глухо, будто из-под земли. Заглянула за большой валун и ахнула. Там, за кустом, чернел лаз, и кукареканье доносилось именно оттуда.
Поняв, что это и есть та самая баринова пещера, Дурка долго не решалась в нее войти. Откуда там взялся петух? Неужто тот самый, которого черт уволок? Может, и пропавший барин тоже там? Куда как страшно!
Хотела убежать от греха. Вдруг слышит — кудахтанье. Знакомое, Белянкино!
Значит, там она, в пещере.
И, перекрестившись (молитву говорить не умела — «неязыкая» была), полезла добывать Белянку.
