Святой сатана - Анатолий Олегович Леонов
Пока игумен Илларий с упоением расхваливал перед гостями все прелести и достоинства чужих дворов, боярин Шереметев не сводил внимательного взгляда с отца Феоны, оставшегося с лошадьми у коновязи. Тень сомнения на его лице скоро сменилась задорной улыбкой.
– Образцов! – зычно заорал он, напугав игумена. – Гришка – сукин сын! Дружочек мой закадычный!
Невысокий, немного мешковатый вельможа до хруста в суставах обнял статного, широкоплечего монаха и по-детски бесхитростно прижался плешивой головой к его мощной груди.
– Вот собака, – произнес он, едва не плача, – сказывали, ты помер давно!
– Как видишь, жив! – улыбнулся смущенный Феона, освобождаясь от крепких объятий чувствительного царедворца.
Шереметев в ответ только рукой махнул.
– Да разве это жизнь, Гриша? Все одно что заживо упокоился…
За спиной раздался осуждающий возглас отца-наместника. Боярин обернулся.
– Прости, отче, невольно вырвалось! – поклонился он Илларию, после чего сообщил остальным свидетелям необычного зрелища:
– Это побратим мой, Образцов Григорий Федорович. В последнюю войну вместе от поляков Ржев обороняли. Два месяца рука об руку у смерти на смотринах. Чудом выжили! Я с полками к Пскову шел короля шведского пощипать, а Образцов во Ржеве воеводствовал. У Ржева нас лисовчики[31] и прижали крепко! Кабы не Григорий со своими людьми, я бы сейчас тут не стоял!
Спутники Шереметева, видимо, неплохо осведомленные об этой истории, скорее из вежливости, нежели от искреннего интереса, приветливо закивали головами, проявляя тем самым исключительную для себя благожелательность и любезность, но боярину на самом деле не было никакого дела до светской учтивости его товарищей. Он был одержим новой идеей, о чем и поспешил сообщить окружающим, и в первую очередь опешившему игумену Илларию.
– Решено, едем в Гледенскую обитель! Отец-наместник, найдешь ли у себя три-четыре скромных келейки для царских порученцев? Люди мы хоть и беспокойные, да в запросах скромные, к тому же по нужде все с собой возим.
Илларий, стараясь не смотреть в глаза вельможи, понуро развел руками.
– Гостям слуги Господа всегда рады! Обитель наша, боярин, не богата, но гостеприимством славна изрядно!
– Отрадно слышать, отче, – улыбнулся Шереметев, – за нами дело не станет! А вы, друзья, что думаете? – обратился он к остальным членам своего отряда.
Глебов, у которого начался новый приступ зубной боли, был раздражен и предельно краток.
– У меня по этому поводу никаких мыслей нет, – заявил он, держась рукой за опухшую щеку, – без меня решайте, только быстрее!
– Ясно! Ну а ты, отец Варлаам? – спросил боярин у пресвитера Чудова монастыря.
Пресвитер, изобразив на лице смирение и кротость, став от того еще больше похожим на иконописный образ Спаса, произнес вкрадчиво:
– Мне как духовному лицу вообще нелепо обсуждать вопрос, уместно ли монаху проживать в монастыре! Думаю, что и приезжающий завтра архиепископ Суздальский Арсений будет в том со мной единодушен.
У несчастного игумена Иллария округлились глаза.
– Ах, еще и архиепископ? – произнес он, бросив испепеляющий взгляд на простодушно улыбающегося Стромилова. – Ну слава тебе Господи! Радость-то какая ангельская! Поспешу новостью этой со всей братией поделиться!
Не в силах более смотреть на сочившуюся патокой улыбку городского головы, старый игумен развернулся на каблуках и медленно направился к своему возку, который к тому времени расторопные слуги Стромилова свели с коновязи, даже не дожидаясь хозяйского приказа.
– В дорогу! – крикнул Шереметев, призывно махнув рукой свите, и схватил отца Феону за край мантии.
– Давай, Гришка, на твоей телеге покатаемся? По дороге заодно расскажешь, что с тобой приключилось?
Отец Феона улыбнулся в седеющую бороду.
– Ну поехали, Федор Иванович, коли не шутишь. Не забыл еще, как на возок забираться?
– Зарекалась ворона дерьмо не клевать, – оскалился боярин. – Почем знать, не кончу ли я, как ты, клобуком и подрясником?
Феона неопределенно покачал головой и легко вскочил на передок возка, взяв в руки вожжи. Рядом, кряхтя и охая, пристроился Шереметев, а сзади расположился сердитый игумен Илларий, наотрез отказавшийся возвращаться домой в колымаге боярина.
– Еще чего. Пустая бочка пуще гремит, – проворчал он, устраиваясь на копне сена, не пояснив, впрочем, имел ли он в виду сами кареты или безмерное тщеславие их владельцев.
Отец Феона привычно и ловко щелкнул вожжами. Смиренные монастырские меринки прянули ушами и послушно тронулись с места, увозя возок со своими седоками. А следом со двора потянулся пестрый обоз царских дознавателей. Двор быстро опустел. Старый Касим с облегчением закрыл ворота на большой амбарный замок и, вооружившись новенькой березовой метлой, принялся отчаянно мести загаженный незваными гостями двор.
Довольный собой Стромилов быстрым шагом поднялся по узкой скрипучей лестнице в гостевую горницу и остановился в дверях. В комнате, обитой дорогим набойным сукном, в английском пристенном стуле с высокой ажурной спинкой сидел начальник Земского приказа Степан Матвеевич Проестев и задумчиво смотрел в пустоту перед собой.
– Ну как, Степан Матвеевич? – спросил у него Стромилов. – Все я правильно сделал?
Проестев бросил на воеводу холодный взгляд и, улыбнувшись одними губами, ответил:
– Да, Юрий Яковлевич, ты молодец, но помни, что это только половина дела!
– Я понимаю, – кивнул головой Стромилов и тяжело вздохнул.
Глава двенадцатая
В двух шагах от возводимого в Устюге Владычного двора, на углу старинной Здыхальни и Спасской Гулыни стоял двор именитых устюжских купцов Алексея, Бажена и Василия Босых, безмерно разбогатевших на торговле сибирской пушниной, откуда одного только соболя их поверенные и приказчики вывозили до семи тысяч штук ежегодно! Богатство братьев было столь велико, что старшего – Алексея – царским указом зачислили в гостиную сотню, вызвав в Москву на постоянное проживание.
Прославились братья своей благотворительностью, неизменно жертвуя огромные деньги на строительство церквей и благоустройство родного Устюга, сильно пострадавшего после прошлогоднего большого пожара, уничтожившего часть городской стены с башнями и воротами от Успенского собора до рва, что подле Иоанно-Богословской церкви. В то же время не оставляли Босые своим попечением и Гледенскую обитель, в складчину с семьей купцов Грудцыных обеспечив перестройку и обновление монастырских стен и собора Живоначальной Троицы.
В результате такого обширного строительства, затеянного купеческим сословием, в Устюге возникла острая нехватка собственных мастеровых, способных обеспечить все строительные площадки города. В Великий Устюг потянулись искусные ваяльщики и умелые ремесленники со всех концов большой страны. Никому отказа не было. Главное условие – мастерство и сноровка.
В таких условиях без труда нашел себе применение в чине городского зодчего «крестник» отца Феоны, испанский архитектор дон Алонсо Чурригера, спасенный им в прошлом году от ватаги польских разбойников. Чурригера, как и обещал, принял православие, получил при крещении имя Афанасий, а его не воспринимаемая русским ухом фамилия, с понятной окружающим легкостью, но необъяснимой витиеватостью и затейливой прихотью превратилась в Турчанинова.
Новокрещенец Афанасий Турчанинов, к удивлению многих, обнаружил завидные способности в овладении русским языком и за год научился более-менее внятно изъясняться на нем, не вызывая обидных замечаний и насмешек окружающих. Только русское «с» в начале слова вызывало у него оторопь и искреннее непонимание, как это вообще можно произносить? Впрочем, к этой потешной особенности речи испанца люди довольно быстро привыкли и уже почти не обращали внимания. Обжившись в Устюге, задумался Афанасий о женитьбе, присмотрев в Козьей слободе одну разбитную вдовушку из посадских, имевшую в торговых
