Святой сатана - Анатолий Олегович Леонов
Закончив с осмотром, Феона вышел к своим спутникам, отряхивая испачканные песком полы однорядки. Выглядел монах хмурым и углубленным в себя. Подойдя к краю стены, он посмотрел вниз на тело Преториуса, после чего развернулся в сторону воеводы:
– Как думаешь, что здесь было, Юрий Яковлевич?
– Так чего? – беспечно ответил Стромилов. – По мне, все ясно!
– Поясни?
– Залез горбун на стену, поскользнулся на пролитом масле и упал, да так неудачно, что и дух из него вон!
– Допустим, – согласился монах. – А зачем он на стену полез?
– Ну, отец Феона, – делано возмутился воевода, – ты будто ослеп и оглох! Ясно ведь, травил лекарь Машку, невесту царскую, а как старец Иов умысел его раскрыл, то, испугавшись, решил он от свидетельства своего преступления избавиться. Вот и полез на стену склянку с ядом выбросить…
– Какую склянку?
– Ту, которую нашел я в овраге недалеко от трупа!
Стромилов вынул из поясной сумки маленькую пузатую бутылочку синего стекла и протянул монаху. Внешне невозмутимый Феона принял ее из рук воеводы и поднес к глазам. Склянка была не по размеру тяжелая, но содержимого в ней не было ни капли. Феона осторожно потянул носом воздух из открытого горлышка. Уже знакомый запах сирени и плесени внутри флакона нисколько его не удивил.
– Интересно, Юрий Яковлевич, и когда ты собирался показать мне этот пузырек? – спросил он Стромилова.
– Вот сейчас показываю!
Воевода изобразил на лице трогательное благодушие и полное отсутствие злого умысла.
– Понятно, – кивнул головой отец Феона и, вернув Стромилову пузырек, присел рядом с масляным пятном.
– Догадка твоя, Юрий Яковлевич, интересная, и в другой раз я бы, может, в нее поверил, но вот концы никак не сходятся.
– А чего так? – помрачнел воевода.
– Ну сам посуди!
Феона поскреб масляное пятно и поднес пальцы к носу Стромилова.
– Масло льняное? – спросил.
– Ну льняное.
– Вот то-то и оно. Льняное масло быстро сохнет, а пятно совсем свежее, значит, пролили его либо перед смертью лекаря, либо даже после нее.
– С чего это видно?
– А с того, что на старом масляном пятне остались бы следы обуви, на новом – разводы. Здесь же ничего нет, значит, скорее всего, разлили, чтобы нас с тобой запутать!
Стромилов некоторое время размышлял над сказанным, после чего обреченно покачал головой.
– Любишь ты, отец Феона, из простого сложное делать. Зачем? Так все хорошо складывалось, а теперь даже не знаю…
Воевода направился к лестнице, но, уже спустившись на несколько ступеней вниз, неожиданно обернулся.
– Дело я забираю, отче. Это моих дознавателей работа. Царский человек отошел безвременно, да к тому еще иноземец! Так что давай не будем даже спор начинать.
Низко плывущие облака на какое-то время закрыли собой и без того по северному холодное и не слишком яркое солнце. Сразу потемнело. Тень легла на землю. Внезапный порыв ветра с трубным ревом склонил стволы деревьев, сорвав с веток листья и, кружа, понес в сторону Коромысловской запани. Те из мужиков, кто успел, схватились за шапки, испуганные бабы с визгом прижали руками взметнувшиеся вверх юбки. Мгновение, и все прекратилось. Облака уплыли вдаль. Вновь выглянуло солнце.
Стоя на монастырской стене, отец Феона молча наблюдал, как два крючника в кожаных фартуках погрузили тело Преториуса на телегу и в сопровождении отряда стрельцов направились к речной переправе.
– Нешто убили лекаря, отче? – услышал он за спиной робкий голос Маврикия.
– Убили, друг мой! Вне всякого сомнения, убили!
– Кто же убил?
– А вот это с Божьей помощью мы и должны выяснить!
В наивных и добрых глазах Маврикия отразилось сомнение.
– Воевода же говорил…
– Я слышал, что он говорил, – усмехнулся Феона. – А мы ему не скажем, мы потихоньку! Согласен?
На лице послушника заиграла озорная улыбка.
– Согласен, отче! А ты, верно, уже знаешь, кто убил?
– Нет, конечно. Знаю только, что на стену лекарь поднялся не один, а вместе с убийцей. Однако, к нашей досаде, никаких заметных следов наш душегуб после себя не оставил.
– Как же мы его найдем? – растерялся Маврикий.
– А мы и не будем! – улыбнулся Феона. – На стене присутствовал третий. Прятался за ящиками с песком. Вот его мы и начнем искать. Думаю, он много может рассказать!
Феона из предосторожности огляделся и понизил голос до шепота.
– Теперь слушай то, что скажу. Это важно! Никому не верь, кроме меня. Никому, что бы тебе ни говорили. Понял?
– Понял, отче! – Маврикий стал вдруг очень серьезным. – А что делать надо?
– Поговори с работниками на стройке. Ищи толстого пьяницу с левой ногой короче правой. Да не спугни. Бедняга сейчас своей тени бояться должен. Справишься?
Послушник засмеялся, радостно кивая головой.
– Справлюсь! Дело нехитрое.
– Ну и славно!
Феона произнес свою любимую присказку и направился к лестнице, жестом приглашая Маврикия вернуться в обитель вместе с ним.
В Устюге на Городище пушка выстрелила холостым зарядом, оповестив градочинцев о Первой ночной страже. Трудный день наконец подошел к концу.
Глава одиннадцатая
Новый день принес новые переживания. Сразу после утренней и до конца второй стражи в доме Стромилова творился настоящий Содом! С утра, к отчаянию старого Касима, во двор стали въезжать телеги, возки и подводы, набитые под завязку сундуками, корзинами со снедью, клетками с живыми, верещащими свиньями, блеющими козами, гогочущими гусями и кричащими петухами, с наглой ордой орущих, все время что-то жующих и во все сующих свои длинные носы холопов и челядинцев тех, настоящих хозяев завозимого во двор добра, которые с весьма сомнительным удобством путешествовали на неуклюжих заморских колымагах, первым рядом вставших у воеводских конюшен. До Устюга Великого добрались наконец царские порученцы, возобновившие следствие о здоровье бывшей царской невесты Марии Хлоповой.
Стромилов, приклеив к лицу радушную улыбку, всем своим видом олицетворял образец сердечного гостеприимства, приветливей которого свет не видывал! Стремительно сбежав с красного крыльца, городской голова с распростертыми объятиями бросился к неспешно идущему по двору боярину Шереметеву.
– Федор Иванович, государь мой, – едва не плакал он от счастья, – радость-то какая? Со свиданьицем, стало быть!
Знаменитый дипломат и большой друг государя, троекратно облобызавшись с хозяином, добродушно произнес:
– Однако, Юрий Яковлевич, не чаял я с тобой увидеться, да что Господь ни делает, все к лучшему. В Нижний ехали, а приехали к тебе, в Устюг!
– Милости просим! Хорошим гостям всегда рады! Только хозяйки моей нет. Уехала Марфа Петровна с домочадцами в Вологду, к сестре погостить.
Шереметев развел руками.
– Жаль, – произнес. – Мог ей поклон от сродника, князя Лыкова, передать. Перед отъездом видел его в Разбойном приказе.
Стромилов скривился, точно клюкву разжевал.
– Улетела лебедушка, бобылем ныне живу!
Пройдоха одним разом умудрился изобразить на лице все множество
