Святой сатана - Анатолий Олегович Леонов
Истошно заголосила старуха из толпы, в тон ей заголосили еще несколько. Похожий на лешего мужик в синей косоворотке остервенело рванул ворот рубахи и, упав на колени, глотая пыль, пополз к келье Иова, трубя как иерихонская труба:
– Чудо! Свершилось, благодетели!
Как по команде толпа выдохнула:
– Чудо!
И загомонила на разные голоса. При этом каждый усердствовал исключительно для себя, не слушая и перебивая остальных. Опомнились и родственники царской невесты; со всех ног бросившись к ошеломленной девушке, они восклицали что-то бессвязное, тряся и щупая ее, словно бесчувственную куклу.
Длился этот бодрый базарный перегуд ровно до того срока, пока из кельи не вышел ее хозяин, невысокий, худой старик с большим пупырчатым носом, который не мог скрыть даже глубокий куколь на голове. Иов смерил собравшихся суровым взглядом немигающих глаз, наполовину скрытых лохмами седых бровей. Его изрезанное морщинами лицо, скорее напоминающее мшистый ствол старого кедра, было бесстрастно-непроницаемым.
– Отец Феона, – проскрипел он, высмотрев монаха среди собравшихся, – поди сюда! Помоги мне!
Феона со всей осторожностью помог старцу переступить порог кельи, держа его под левый локоть. Выйдя наружу, старик благодарно кивнул, освобождая руку, и знаком отпустил монаха.
– Спаси Христос, – произнес он, с видимым трудом опершись на большую суковатую палку, служившую ему посохом. – Не уходи далеко! – добавил он, блеснув на монаха малахитовым глазом. – Подле побудь.
Отец Феона молча поклонился и отошел на пару шагов назад, про себя гадая, зачем он понадобился старцу.
Меж тем, взяв девушку за руку, Иов вошел в круг, образованный отступавшим перед ним народом.
– Ну, молодуха, – обратился он к бабе Мане, – забирай чадо. Милостью Божьей жива девка!
Старуха с хрустом сглотнула комок в горле, грузным телом неуклюже осела на землю перед старцем и осыпала его руку поцелуями.
– Чудотворец! Чудотворец! – твердила она сквозь слезы.
– Да полно, матушка, палий-то порвешь! Мантилька моя обветшала совсем, неровен час до срама разоблачишь благочестивого старца…
Посмеиваясь над собственной шуткой, Иов помог старухе подняться с земли и попросту толкнул ее в объятия внучки.
– Не по грехам нашим Господь милостив! Ее лобызай, а меня уволь!
Баба Маня, прижав к себе едва стоящую на ногах Марию, осмотрела собравшихся неистовым взглядом и, воздев к небу наперсный крест, висевший на груди, прохрипела низким, срывающимся от волнения голосом:
– По промыслу Господа нашего Исуса Христа святой старец сотворил новое Чудо! Я говорила… я верила, когда Создатель с нами, кто супротив пойдет?
Бабка остановила лихорадочно мечущийся взгляд на держащемся за спинами Хлоповых и Желябужских иноземном лекаре.
– Ты, жаба заморская, – засмеялась она, указывая на чухонца пальцем. – Чего прячешься? Иди сюда, повтори, чего говорил? Разве не чудо на глазах твоих свершилось?
Бледный Преториус протиснулся в круг и, поджав без того узкие губы, упрямо замотал головой.
– Это не есть чудо! Это есть obscurantis. Науке не нужны чудеса, ибо они противоречат естественной природе, а болезнь – вещь естественная, она как пришла, так и уйти может. Блаженный Августин говорил, что чудеса противоречат природе…
Закончить свою мысль он не успел. Суковатая палка Иова со свистом опустилась лекарю на плечо.
– Ах ты, пузочес ученый! – рассвирепел старец. – Блаженный Августин говорил, что чудеса противоречат не самой природе, а лишь нашим знаниям о ней.
Палка старца еще раз прошлась по спине стремительно убегающего Преториуса.
– Моль книжная! – кричал сердитый Иов вдогонку. – Пока Господь души не вынет, сама душа не выйдет. Думаешь, лекарь, я не знаю о тебе? Я, милок, все знаю! Дня не пройдет, как постигнет тебя кара земная, ибо небесная уже свершилась. Не скор Бог, да меток. Его Суда околицей не объедешь!
Избитый Преториус с трудом вырвался из плотного кольца зевак, пришедших поглазеть на чудеса и получивших удовольствие даже сверх ожидаемой меры. Оказавшись вне досягаемости палки вспыльчивого старца, лекарь испуганно обернулся назад. Взгляд чухонца не выражал ничего, кроме молчаливого ужаса, охватившего его. Но был ли этот ужас от неожиданного избиения или от страшного пророчества, прозвучавшего несколькими мгновениями ранее? Преториус резко отвернулся, подобрал полы своей черной одежды и быстро засеменил прочь, подволакивая ушибленную ногу. Скоро он исчез за углом старой казенной палаты, провожаемый пристальным взглядом Иова.
Как только иноземный лекарь скрылся из вида, старец, словно свечу потушив, мгновенно остыл и успокоился. Не обращая внимания на окружающих, он, как ни в чем не бывало, развернулся и неспешно направился в свою келью. Поравнявшись с Хлоповой, он остановился и молча сунул ей свою руку для поцелуя, а осенив девушку крестным знамением, не удержался и погладил старческой, жесткой, как подошва, ладонью, ее русую голову.
– Живи, голубка. Радуйся. Твой срок еще не пришел, – произнес тихо и добавил: – Но не жди от судьбы больше, чем она тебе уже дала!
– Что во мне неправильно, отче? – так же тихо спросила Хлопова.
Иов задумчиво посмотрел в большие печальные глаза девушки.
– Ты живешь прошлым, не ведая, что прошлое – это чума. Все вернувшиеся из былого заражены ей. Если кто-то ушел, значит, хотел уйти, его возвращение лишь тоска смертельно больного! Эта зараза неизлечима.
– Что же делать?
– Помнить простую истину, чем ярче горят мосты за спиной, тем светлее путь впереди!
Посчитав разговор законченным, старец повернулся к Хлоповой спиной и ушел прочь, нарочито громко стуча посохом по доскам деревянного настила. Перед входом в свою келью он еще раз обернулся и продребезжал скрипучим голосом, обращаясь ко всем собравшимся:
– А теперь вон со двора. Чудес более не будет!
Ослушаться старца не было ни повода, ни желания, поэтому люди стали потихоньку расходиться, обсуждая между собой все перипетии прошедшего дня. Между тем к наблюдавшему происходящее со стороны игумену Илларию подошли баба Маня и Иван Желябужский. По очереди приложившись к руке отца наместника, они почтительно попросили его разрешения остаться им в монастыре еще на несколько дней, до тех пор, пока в округе не уляжется шум и народ не успокоится.
– Помилуйте, любезные мои, – не на шутку встревожился Илларий, – обитель наша мужская, устава строгого, да и дом гостевой мал и худ без меры. Отчего вам не устроиться в Михайло-Архангельской обители? Она и больше, и богаче, и хоромы архиерейские не чета Гледенским.
Однако родственники бывшей царской невесты проявили исключительное упорство, отстаивая свое намерение поселиться именно в Гледенской обители. В конце концов игумен Илларий вынужден был сдаться и впустить гостей, оговорив, впрочем, их пребывание всего одной седмицей. На этом решении, к общему удовольствию, и поладили, а кошель серебра, переместившийся из поясной сумки Ивана Желябужского в карман рясы отца-эконома, послужил дополнительной причиной их взаимного расположения.
Время близилось к обедне. Площадка у старой казенной палаты опустела. Только одинокий отец Феона остался стоять, удивленно озираясь по сторонам в поисках своего верного ученика, которого, как вспоминалось, он не видел с самого прихода.
– Маврикий, – позвал отец Феона, прислушиваясь.
Ответом была тишина. Только подозрительное посвистывание доносилось из-за распахнутой настежь двери старого амбара. Подойдя
