Святой сатана - Анатолий Олегович Леонов
– Спасибо! Спасибо, матушка! – твердил он, хлюпая носом и глотая слезы счастья.
Марфа улыбнулась и, как в детстве, ласково погладила сына по голове.
– У меня будет одна просьба, – произнесла она вкрадчиво.
– Какая? – насторожился Михаил, осушив слезы кружевным батистовым платком, протянутым матерью.
– Хочу, чтобы владыка Арсений Элассонский участвовал в дознании.
– Зачем? Там уже есть один священнослужитель, пресвитер Варлаам из Чудова монастыря. Впрочем… – пожал плечами царь, увидев стальной блеск в глазах матери. – Изволь. Мне все равно, пусть едет. Только пусть помнит, главным – боярин Шереметев. Чтобы без склок!
– Вот и славно! – удовлетворенно воскликнула Марфа и еще раз раскрыла свои объятия сыну. – Иди ко мне, Миша, давай обнимемся, и иди с Богом! Устала я что-то сегодня…
Счастливый сын обнял улыбающуюся мать, подставив лоб под крестное благословение. Он поцеловал Марфе руку и неспешно, слегка прихрамывая, направился к выходу. Когда дверь за царем закрылась, улыбка медленно сползла с лица старой инокини.
– Мать Евникея, ты здесь? – спросила Марфа, не меняя позы и не поворачивая головы.
Потайная дверца в перегородке между двумя колоннами, поддерживающими низкие своды кельи, бесшумно отворилась, обнаруживая за ней небольшое помещение, служившее инокине Марфе для тайных встреч и секретных переговоров. Старица Евникея, шурша складками длинной мантии, прошла по келье и молча уселась на кресло, оставленное царем.
– Все слышала? – спросила у нее Марфа.
– Каждое слово, сестрица! – ответила Евникея.
Марфа покачала головой.
– Тянуть больше нельзя! Что там твой Мишка?
Евникея криво ухмыльнулась, обнажая ряд крепких, здоровых зубов, редких для людей ее возраста.
– Детищь мой скользкий, как лягуха болотная, но обещал все устроить как надо. Говорит, его человек при Хлоповой свое дело знает.
– Отрадно слышать, – кивнула Марфа, открыв маленький ларец, стоявший на изящном резном столике рядом с ее креслом, и вынула из него пару свитков, скрепленных ее личной печатью. – Однако, мы, сестра, тоже сложа руки сидеть не должны.
Первым Марфа протянула Евникее свиток побольше.
– Это отдашь начальнику Земского приказа Степану Проестеву. А этот, – помахала она в воздухе вторым, – перешлешь сама знаешь кому! Только осторожно! Помни, только ты и я!
Старица Евникея утвердительно кивнула, успокаивая царственную родственницу, и, забрав оба письма, прошелестела к выходу, не проронив больше ни слова.
Оставшись одна, Великая государыня откинулась на спинку своего кресла и устало закатила глаза. Мимо нее словно тени сновали молчаливые черницы и монастырские служки. Иные, соблюдая все приличия, даже обращались к ней по каким-то неотложным хозяйственным делам, но старая монахиня не замечала их и не отвечала. Она думала!
Глава девятая
Утренняя служба показалась отцу Феоне чрезмерно порывистой и беспокойной. Монахи и миряне, присутствовавшие в храме, постоянно переглядывались и шептались между собой, суетными мыслями своими находясь далеко от событий земной жизни Спасителя, коим и была посвящена служба, совершаемая хмурым, сильно раздосадованным происходящим игуменом Илларием. Причина, разумеется, крылась в событиях прошедшего дня. Люди были возбуждены и захвачены думами о том, сможет ли старец Иов исцелить царскую невесту, или труды его пропадут втуне? Вера в чудесный дар старца у многих была сродни поклонению местночтимым святым, но все же, по увереньям некоторых самых сведущих и затейливых из присутствующих баламутов, состояние несчастной мало чем отличалось от вечного упокоения. А это, что ни говори, уже промысел Божий, с которым не поспоришь! Ясно ведь, что Бог не даст – сам не возьмешь.
Разумеется, что, как только служба в храме закончилась, вся толпа, отбив последние поклоны, хлынула к старой казенной палате у северных ворот. Люди сгрудились на небольшой площадке перед входом, из-за тесноты и скученности пихали друг друга локтями, ругаясь вполголоса, но нарушить покой сердитого старца не решались. В первых рядах, имея законное преимущество над другими, стояли бледные, насмерть перепуганные родственники Марии Хлоповой и пристроившийся к ним сбоку угрюмый устюжский воевода, нервно теребивший свою стриженную лопатой бороду.
Отец Феона, сопровождаемый заспанным Маврикием, неспешным шагом направился прямиком к Стромилову.
– Доброго здоровья, Юрий Яковлевич! – раскланялся монах. – Смотрю, и ты здесь?
– А где мне еще быть? – скривился воевода в подобии улыбки и тоскливо посмотрел на безоблачное небо. – Невеста царская!
Феона с прищуром посмотрел на собеседника и как бы между прочим поправил:
– Бывшая.
– Как знать? Жадной собаке много надо! – многозначительно пожал плечами Стромилов и отвернулся, не проявляя желания к дальнейшему разговору.
Монах, напротив, обнаружил присущую ему настойчивость.
– Заезжал к тебе перед Вечерней. Не застал. А Касим за ворота не пустил, жаловался на шайтана в доме!
– Чудит нехристь! – натянуто улыбнулся Стромилов. – Старый стал, несет всякую ересь. А ты чего хотел, отец Феона? – спросил он после короткой паузы.
– Хотел рассказать, что на восьмой версте старого Кичменгского шляха нашли мы с Маврикием трех зарезанных поляков. Еще двое живых ушли лесом. Судя по всему, направились в сторону Шиленги… Понимаю так – хотят убраться из Устюга.
– Знаю о том. Казачки с утра по следу идут, – раздраженно произнес воевода и тут же прикусил язык, но поздно. Феона встрепенулся и впился глазами в Стромилова.
– Откуда знаешь?
– Сорока на хвосте принесла, – нехотя ответил воевода, стараясь не смотреть на собеседника.
– Понятно, – усмехнулся монах, – не та ли это сорока, у которой шитая жемчугом корона на шапке?[27]
Феона раскрыл ладонь. На ней лежало несколько крупных белых жемчужин.
– Это чего? – спросил Стромилов, скосив взгляд на жемчуг.
– Подобрал на месте побоища, – ответил монах, протягивая находку воеводе.
– Возьми вот! Будет желание, узнай у «шайтана», не его ли, часом, пропажа?
Стромилов вдруг побронзовел, как печеный лук, и, натужно засопев, испепелил Феону гневным взглядом.
– Вот скажи мне, отец Феона, как это тебе удается?
– Что именно?
– Во все засунуть свой нос! Мне вот любопытно!
– Не обижайся, Юрий Яковлевич, – улыбнулся монах, примирительно положив ладонь на запястье руки собеседника.
– Просто подумай. У них всего две лошади, обе сильно нагруженные. Видимо, уходят с награбленным, в том числе в окрестных церквях и обителях. Как думаешь, бросят они свою ношу?
– Поляки? Да никогда! Корысть им глаза слепит да разума лишает.
– Вот и казачки так же думают. Поверишь, если после погони привезут тебе одних покойников?
Стромилов задумался, озадаченно почесав затылок.
– Ладно, отче, разберемся! – произнес он миролюбиво, остывая от былого гнева. – У нас всяк знает, где его сапог жмет.
На этом месте разговор прервался вдруг возникшей суетой, нервными перемещениями и громким шепотом людей, собравшихся около кельи старца Иова. Трудно сказать, что послужило причиной их неожиданного возбуждения, ибо спустя некоторое время после его начала ровным счетом еще ничего не произошло. Толпа, слегка пошумев, затихла в тягостном ожидании. Время шло. Наконец ветхая дверь кельи со скрипом отворилась, и на пороге появилась бледная, как мел, простоволосая девушка в красном саяне[28], собранном по бокам в мелкую складку.
Феона впервые за пять лет видел Хлопову и удивился изменениям, произошедшим с ней. По девичьим меркам была она не так уж и молода. Было ей уже за двадцать, а выглядела даже старше своих лет. Видимо, причиной тому была излишняя полнота, впрочем, нисколько Марию не портившая. Красота бывшей царской невесты
